— Слушай… — Крысятник судорожно сглотнул и оглянулся, собираясь дать деру. — Ведь прошла хренова туча лет, брат.
И все эти годы Френтис мечтал, что однажды ему выпадет шанс отомстить за избиения и поборы. Убить их теперь было легче легкого, уж в чем, в чем, а в убийствах он основательно поднаторел.
— А ведь Одноглазый тогда во всем нас обвинил, вишь какое дело, — начал Крысятник, пятясь. — Ну, что не прирезали тебя. Пришлось нам драпать из города и жить подаянием.
— Ага, исстрадались, бедняги. — Френтис посмотрел в глаза Дергачу. В них был только страх, совсем как у того разбойника в пустыне или у первого помощника контрабандиста… — Ладно. Нам надо в трубу, ведущую в гавань, — сказал Френтис, опуская меч. Крысятник шарахнулся в сторону, когда Френтис прошел рядом. — Можете идти с нами, но если я услышу хоть звук от одного из вас, вы — трупы. Все ясно?
Им пришлось еще час шлепать по канализации, прежде чем они добрались до трубы, выходящей к портовой стене. По дороге через дренажные отверстия до них то и дело доносились крики боли и ужаса, рев пламени, грохот рушащихся домов и звуки сражения, которые ни с чем нельзя было спутать: яростный звон стали, вопли раненых. Варинсхолд пал.
— О Вера! — выдохнул Крысятник, уставившись на кровь, которая стекала из дренажного отверстия в потолке. — Вот уж никогда не думал, что буду жалеть городскую стражу.
Френтис выглянул через трубу в гавань. Воларские корабли теснились вдоль набережной, в лодках прибывали все новые и новые войска. Прикинул расстояние до ближайшего корабля: чуть больше ста шагов. Могут заметить, а хороший лучник легко достанет. Однако он надеялся, что лучники заняты другим. В любом случае, иного выхода у них не было.
— Не возражаешь, если я пойду первым, брат? — вызвался Крысятник. — Проторю путь, то да се.
— Какого хрена ты пойдешь первым? — удивился Дергач.
— А такого, что у последнего больше шансов схлопотать стрелу в спину, — сказал Френтис и кивком подозвал Арендиля. — От трубы до земли десять футов, сейчас отлив, так что плыть нам не придется. Держись камней и иди на север. Обогнешь мыс. Как только корабли скроются из глаз, сиди там и жди нас. Ты следующая, — кивнул он Давоке. — А уж потом вы двое, — оборвал он Крысятника, открывшего было рот.
Арендиль набрал в грудь побольше воздуха и полез в трубу, исчезая из виду. Давока подождала немного и, прежде чем последовать за мальчиком, спросила:
— А если ты погибнешь?
— Резиденция ордена — в двенадцати милях к западу. Отыщи северную дорогу и иди вдоль нее.
Лоначка кивнула и полезла в трубу. Френтис обернулся: Крысятник и Дергач подбрасывали монетку. Крысятник, к радости Дергача, проиграл.
— Хорошенькой тебе стрелы в задницу, мелкий ублюдок, — захохотал Дергач и с трудом втиснулся в трубу.
— Сейчас жирдяй застрянет в дерьмоходе, и тогда нам каюк, — проворчал Крысятник.
И действительно, толстяку понадобилась чуть ли не вечность, чтобы пролезть по трубе. Наконец его туша исчезла в дыре, и до них донесся крик, ознаменовавший приземление Дергача на камни внизу. Крысятника упрашивать не понадобилось. Скользнул в трубу и через несколько мгновений исчез.
Френтис высунул голову наружу, вдохнул свежий морской воздух. Ловко спрыгнув вниз, он поскользнулся на влажных камнях, но удержался на ногах. Крысятник уже обогнал Дергача, который ковылял к мысу. Френтис оглянулся на гавань. Там по-прежнему копошился народ, но беглецов вроде бы никто не замечал. Перепрыгивая с камня на камень, он побежал вдогонку за остальными. Ребенком он часто приходил сюда во время отлива. Иногда удавалось найти что-нибудь стоящее, принесенное волнами, но чаще всего он просто прыгал по камням. Он надеялся тогда, что это упражнение будет хорошей практикой для домушника, которым Френтис собирался стать, когда вырастет, чтобы воровать по-крупному.
— Не бросай меня, брат, — прохрипел Дергач, когда Френтис пробежал мимо.
— Тогда шевели копытами, — ответил Френтис, но тут же умолк, услышав позади резкий звук. Он прыгнул, схватил Дергача и повалил его за камни. Что-то ударило в валун и отскочило в темноту.
— Что это было? — выдохнул Дергач.
— Бьют из стреломета, — ответил Френтис. — Похоже, нас заметили.
— О Вера! — захныкал Дергач. — Че ж нам теперь делать?
— Помнится, раньше ты был куда смелее. — Френтис приподнял голову и увидел горящую лампу на носу ближайшего корабля. Темные фигуры двигались около паучьего силуэта стреломета, кто-то с ленцой вращал ручку ворота.
«Заскучали и решили пострелять в бродяг, — подумал Френтис. — Это не рабы, это вольные мечники».
— Нам повезло, — сказал он Дергачу, встал и поднял руки.
— Ты че творишь-то? — зашипел толстяк.
— Приготовься, — приказал Френтис, продолжая размахивать руками.
— Чего?
— Беги!
Тетива щелкнула, когда кто-то из команды спустил затвор. Френтис отсчитал два удара сердца и упал на колени. Стрела пролетела над головой и отскочила от камней. Он слышал, как, сопя и бормоча проклятья, бежит Дергач. С корабля донеслись изумленные восклицания и смешки людей, довольных подвернувшимся развлечением. Френтис повернулся и, не оглядываясь, пошел себе к мысу. Стреломет был, конечно, грозным оружием, но это — не скорострельный лук, а мечники не настолько опытны, как тренированная команда рабов.
Ему пришлось еще три раза падать на четвереньки, пропуская стрелы, пока Дергач не скрылся из виду. Френтис остановился на самом мысу и помахал рукой кораблю, чем вызвал нестройный хор разочарованных голосов. Бóльшая часть команды уже собралась на палубе, наблюдая за представлением. Френтис сложил руки рупором и проорал на воларском:
— Смейтесь, смейтесь! Вы все здесь передóхнете!
ЧАСТЬ III
Ученикам следует простить их заблуждение в том, что фигура Святого Чтеца есть древняя и самобытная форма поклонения кумбраэльцев божеству; иначе говоря — священная вера, которая воплощает волю и власть Отца Мира в человеческом сосуде, как завещано пророками. Нет в Десятикнижии упоминания о Чтеце, а в структуре церкви — по крайней мере, в том виде, в каковом она существует поныне, — довольно трудно найти истину среди многочисленных и зачастую противоречивых последующих установлений.
Самая ранняя инвеститура Святого Чтеца датируется не ранее чем тремя столетиями до настоящего времени, но с самого начала его роль была немногим более значимой, нежели почетные титулы для особо благочестивых клириков. Главенство одного человека, сосредоточившего в своих руках бразды абсолютного и непререкаемого руководства церковью, окончательно установилось лишь через две сотни лет после его утверждения в землях, именуемых ныне Кумбраэлем, и не без значительного сопротивления непокорного клира.
Хроники Вернье
Жена генерала позволила мне удалиться, когда над дымящимся городом занялся рассвет. Звуки битвы к тому времени стихли, но с сообщением о капитуляции города никто так и не прибыл, а нескончаемый поток раненых воларцев, выбиравшихся через проломы в стене, показывал, что до победы еще далеко. Все раненые были вольными мечниками — рабов, разумеется, бросали истекать кровью там, где они упали.
Пока генерал предавался утехам со своей рабыней, я рассказывал его жене все, что знал об Аль-Сорне. Все без утайки, и это заняло у меня несколько часов, на протяжении которых Алльтор дымился перед нашими взорами. Ей было любопытно все, она буквально засыпала меня вопросами, хотя у меня сложилось впечатление, что ее представления о талантах Убийцы Светоча весьма причудливы.
— И ты ни разу не видел, чтобы он воспользовался своим великим даром, о котором говорят люди? — спросила она, выслушав одну из множества историй о приключениях Аль-Сорны в империи.
— Он не более чем человек, хозяйка, — ответствовал я. — Тренированный и коварный, что правда, то правда. Его проницательность простаки принимают за магию, но я ничего такого никогда не замечал. Он не умеет читать мысли, не разговаривает с животными или душами умерших.
— Как ты думаешь, когда Аль-Сорна предстанет пред лицом моего возлюбленного супруга, проявит он это свое коварство? Скажем, какой-нибудь хитроумный план спасения города от разрушения?
Сардонические интонации в ее голосе подтвердили мои подозрения о глубоком фатализме этой женщины. Создавалось впечатление, что в мире для нее нет ничего нового и что она уверена в предопределенности и неизбежности всего происходящего, пусть даже исход этот пока воплощен не до конца.
— Думаю, это так, хозяйка.
— Значит, он еще и великий стратег, — тихонько засмеялась она. — Видала я стратегов. Один настолько уверовал в свою счастливую звезду, что спалил пятьдесят тысяч человек в болоте, полном земляного дегтя. Скажи мне, если бы во главе королевской гвардии сегодня стоял Аль-Сорна, результат осады остался бы тем же?
Вопрос был щекотливый, и она прекрасно знала, что любой мой ответ на него смертельно для меня опасен.
— Мне сложно судить, хозяйка.
— О, я полагаю, совсем не сложно, особенно для такого специалиста в военной истории, как ты.
Ее тон не допускал возражений, и я должен был дать ответ, зная, что, какими бы льстивыми похвалами ее мужу я его ни сопроводил, моя неискренность тотчас же будет замечена и отвергнута.
— Владыка битв оказался слишком самонадеян, — осторожно сказал я. — Он не предвидел, что может случиться измена одного из союзников. Аль-Сорну так легко провести бы не удалось.
— А как насчет числа осаждающих? Ты сам писал, что это один из решающих факторов.
— В Лехлунском оазисе Аль-Сорне удалось обратить в бегство элитные части имперской армии, хотя у него было лишь несколько сотен человек. Если бы под Алльтором имелся хоть малейший шанс на победу, он бы его использовал.