— Пока рано, — выдохнул он, снова наваливаясь на монтировку. — Это был разогрев.
Дело продвигалось медленно, но с протяжным, вибрирующими стоном и скрипом, дверь наконец приоткрылась на несколько дюймов. Из щели повалил затхлый воздух, будто здание выдохнуло после веков молчания. Марк передал мне инструмент, а сам вцепился в край двери, выламывая ее, тянув до тех пор, пока проем не стал достаточно широким, чтобы мы могли пролезть внутрь.
Он тяжело дышал, по лбу катились капли пота, но уголки его губ дернулись в довольной ухмылке. Отступив в сторону и взмахнув рукой, он указал на вход.
— Говорил же, — выдохнул он, забирая обратно монтировку. — После тебя.
— Какой вежливый, — фыркнула я, закатив глаза и усмехнувшись краем губ. Я шагнула к проему, боком проскользнула внутрь, стараясь не задеть одеждой ржавый металл.
Внутри царила кромешная тьма, даже тонкая полоска света от входа не проникала внутрь глубже пары сантиметров. И было до ужаса холодно. Учитывая свежий осенний воздух снаружи, я не ожидала такой пронизывающей стужи. По коже тут же пробежали мурашки, и я по привычке стала искать в воздухе белые клубы дыхания. Их не было, но я списала это на респиратор.
Зубы начали стучать.
— Черт, — прошипел Марк, проскользнув следом. — Почему тут так холодно, мать его?
— Это склеп, детка, — усмехнулась я, хоть в голосе не было ни капли веселья.
Он был прав. Поток воздуха, врывающийся через дверь, был ненормально ледяным.
Возможно, это стоило бы воспринять как знак — здесь что-то не так. Но я не придала этому значения. Поворачивая голову то влево, то вправо, я дала возможность лучу фонаря, скользить по тьме, освещая внутреннюю часть мавзолея.
Вдоль стен были высечены ниши, от пола до потолка, как полки. И все они были заставлены. Коробки, вазы, разные безделушки. Вещи, которые вспыхивали и поблескивали в свете фонаря.
Внутри у меня все перевернулось.
— Вот это да… — прошептала я, едва слышно даже для себя.
Я обожала склепы. Ну, как и любая готичная девочка — теоретически. Но мое восхищение давно перешло границу простого увлечения. В этой тишине было что-то завораживающее. Пыль, повисшая в воздухе. Нетронутые паутины. Мне даже нравились кости. Черт, особенно кости. Я могла часами на них смотреть, представляя, кем был человек, которому они когда-то принадлежали.
Склепы, в которые я обычно проникала, принадлежали людям, которые были не самыми хорошими при жизни. Так что мне нравилось воображать их светлые стороны. Словно лучи солнца, пробивающиеся через узкие оконца и нарушавшие вечный сумрак. По моему опыту, даже в самых мрачных склепах всегда были следы света. То же самое касалось и тех, кому они принадлежали.
Но вообразить семью, покоившуюся в стенах этого места, было трудно. Это был самый роскошный мавзолей из всех, в которых я бывала. Повсюду белый мрамор, аккуратные гробницы, стоящие на отдельных каменных выступах, каждая со своей табличкой в золотой рамке.
Я сделала несколько шагов в непроницаемую тьму, и мой взгляд упал на три бетонные усыпальницы, расположенные точно по центру. Они были одинаковыми и почти не украшенными, за исключением табличек у подножия каждой. Любопытство внутри меня вспыхнуло с новой силой. Я так долго пыталась выяснить, кто же покоится в гробнице Петериков. И вот, наконец, у меня появился шанс узнать.
Как бы мне не хотелось рвануть к полкам и начать сгребать все, до чего могу дотянуться, я медленно подошла к первой усыпальнице и остановилась рядом, чтобы прочитать имя на табличке:
Элиас, 1713–1745.
Следующим был Натаниэль. Марк шагнул к третьей, наклонившись, чтобы разглядеть надпись на плите.
— Катрин, — произнес он.
Как только имя сорвалось с его губ, в глубине мавзолея раздался глухой удар, отдавшийся эхом в стенах. От этого звука кровь в жилах у меня похолодела, под стать воздуху, что нас окружал. Мы с Марком переглянулись сквозь темноту, и я с трудом сглотнула, пытаясь прогнать резко нахлынувшее беспокойство.
Мне не было столь жутко на кладбище уже больше пяти лет. Но сейчас по позвоночнику скользнуло холодное предчувствие, которое подсказывало, нам лучше убираться отсюда к черту.
— У этого места мерзкая атмосфера, и совсем не в хорошем смысле. Начинай собирать все, и валим, — резко сказала я, разворачиваясь от каменных гробниц к первой стене с полками.
Как и ожидалось, здесь было столько всего. Я только представляла, сколько это добро может стоить на черном рынке. Какие тайны эта семья унесла с собой в могилу? Какие драгоценные камни и металлы не видели солнечного света уже больше трехсот лет?
Тут было столько всего, что я могла бы оплатить аренду на год вперед. А может, и дольше.
Я могла бы расплатиться за машину, купить собственное жилье. Мне бы больше не пришлось жить с Марком.
Это было именно то, что я так долго искала, и я едва сдерживалась, открывая деревянную шкатулку на полке. Внутри лежала серебряная тиара, от которой мое сердце забилось чаще. Я широко улыбнулась и швырнула ее в сумку. Вся остальная полка была уставлена украшениями. Элегантными. Величественными. И чертовски дорогими.
Именно такой куш я и надеялась сорвать.
У меня закружилась голова, то ли от эйфории, сопровождающей удачный налет, то ли от тяжелого воздуха, что будто забивался в горло, как тряпка, пропитанная хлороформом. Я уже не понимала, что из этого хуже.
— Возможно, придется разделить все на два захода. Я, блядь, не могу тут дышать, — прохрипела я, хватая воздух ртом. — Шевелись быстрее, чтобы мы могли выбраться отсюда к чертовой матери.
Я хватала все, до чего дотягивались руки, перед глазами плясали долларовые значки. Этот налет был всем, о чем я когда-либо мечтала, и я знала, с того момента, как мы отсюда выйдем, моя жизнь навсегда изменится.
Глава 2
Белиал
Жить — значит умереть.
Это закон природы. Гимн, звучащий в небесах, слова которого вырезаны на самих костях Бога.
Все, что дышит, в конце концов стареет и гниет. И тогда оно становится моим.
С этим не поспоришь. Это космический закон. Все живое в итоге принадлежит мне.
Но с Катрин… я не мог ждать, пока ее сердце остановится само.
Я похитил ее из мира живых и затащил в самые темные глубины моего царства. Я пошел против самой природы.
Даже у Смерти есть свои слабости. Разве можно меня винить?
Ее дыхание было, как ветер, касавшийся лица заключенного, только что вышедшего на свободу. Румянец на щеках заставлял мою мертвую плоть болеть от желания. С первого взгляда на нее я захотел услышать, как ее смех отзовется эхом в холодных коридорах склепа моего дворца.
Я жаждал ее жизненной силы. Мой член впервые за много веков ожил при мысли о том, что я могу владеть ею до того, как жизнь покинет ее.
Я хотел куда большего, чем просто ее мертвое тело.
Изначально я планировал сделать из нее нечто вроде домашнего питомца. Чем-то, что вдохнет жизнь в мою обитель. Но в конечном счете, она была лишь пленницей.
Бесконечные, запутанные коридоры моего дворца сводили ее с ума. Когда ей не удалось сбежать, она пыталась уйти от меня единственным возможным способом.
Каждую ночь она лишала себя жизни. В самом начале — быстро и аккуратно. В нашу первую ночь — ножом для писем в своей комнате. Во вторую — повесилась с балкона своей башни, используя простыни.
Каждое утро она просыпалась целой и невредимой. Будто ничего не было. Но с каждым днем ее отчаяние росло.
И вскоре ее самоубийства стали… изощренными.
Она утопилась в Стиксе, что тек за дворцом. Скормила себя плотоядному дубу в саду. Намеренно дала себя раздавить каменным стенам в движущихся комнатах. Бросилась на мечи оживших доспехов, что бродили по коридорам.
Список можно было продолжать.
Единственное, что бросалось в глаза, — это вид ее истерзанного тела прямо перед тем, как я возвращал ее к жизни. Мне следовало бы чувствовать нечто большее, чем ничего, каждый раз, когда эти безжизненные глаза смотрели на меня, а под ней расплывалась лужа темно-красной крови.
Может быть, если бы что-то чувствовал, я бы продержался дольше. В конце концов, я устал от этого бесконечного круговорота. И найдя ее в очередной раз, я решил, что он будет последним.
Я вынес ее тело на поверхность, чтобы похоронить в фамильном склепе. Я бы похоронил ее на территории моего дворца, но бедная девушка слишком рьяно боролась, чтобы сбежать от меня и моего мира.
Она бы предпочла компанию червей и расхитителей могил, нежели мою.
С червями я мог бы смириться. А вот с расхитителями мне иногда приходилось разбираться лично, как с паразитами, коими они и являлись.
Расхитители гробниц были самыми низкими из тварей. Я наказывал этих ничтожеств бессчетное число раз. Между их всхлипами и мольбой о пощаде, они всегда говорили одно и то же: красть у мертвых не преступление, ведь мертвые ни в чем не нуждаются.
Но они крали не у мертвых.
Они крали у меня.
Как Владыка Костей, я был повелителем мертвых и хранителем их могил. Каждая частичка умершего принадлежала мне, пока они не переходили из моего царства в следующее.
Если я вообще позволял им в него перейти.
Я не мог защитить каждую могилу. Да и не стремился. Но я поднялся бы со своего трона, чтобы охранять любое тело, в котором была хоть капля крови Катрин.
Я был ей обязан.
Большинство людей, какими бы глупыми они ни были, обладали хотя бы капелькой ума, чтобы не лезть в усыпальницу семьи Петерик. Ходили слухи, что Бог Смерти утащил Катрин в подземный мир. Что ее отец, влиятельный лорд того времени, отдал мне ее за вечную жизнь.
И в отличие от большинства слухов — эти были правдой. Я действительно даровал отцу Катрин бессмертие. Но я не обещал, что не похороню его. Теперь он лежит в ящике, я даже не помню где, глубоко под землей, и его крики никто не услышит.
Несмотря ни на что, о ее семье все равно ходили слухи. Со временем, они превратились в суеверия. Большинство смертных держались подальше. Но люди были любопытными, жадными паразитами. Каждые лет пятьдесят, кто-нибудь осмеливался приблизиться достаточно близко, чтобы потревожить тщательно охраняемое место упокоения рода Петерик.