Мубаризун медленно, рисуясь перед воинами, развернул коня и вытащил меч. Он сделает красивый разбег и одним ударом снесет голову наглой девчонки. А потом схватит ее за длинные смоляные волосы и проскачет вдоль войска словен. Он уже даже представил себе, как сделает это. Резвая арабская кобылка, которая получила толчок пятками, взяла разгон с места и понеслась прямо на щуплую фигурку княжны, которая крутила над головой тонкую цепочку с шариком на конце. Легкий кистень — это и было то оружие, что покорилось ей. Меч и сабля слишком тяжелы для ее руки. Казалось, ее вот-вот стопчут конем, но тут на поле выскочили две серые тени.
— Туга! Вуга! Взять!
Первая собака вцепилась в горло лошади, остановив ее бег, а вторая сбила всадника на землю. Так алаунты брали на охоте тарпана и лося, кабана и медведя. Именно за эту безумную храбрость и крепкую хватку их и ценили. Сто пятьдесят фунтов ярости — страшный соперник один на один. Этих собак натаскивали так же, как это делали в древности, ведь боевые аланские псы — настоящая легенда. Они шли в бой вместе с хозяином. Они рвали коней, а в прыжке могли выбить из седла имперского катафрактария. Кобыла с жалобным плачем опустилась на колени, но пес так и не разомкнул свои челюсти, пока она не затихла. Мубаризун в это время копошился на земле, пытаясь вытащить нож, но пока у него ничего не вышло. Левая рука была ранена, а правую с утробным рычанием трепала огромная собака. Оставался единственный шанс, и Юлдуз им воспользовалась. Она в два прыжка подскочила к арабу и спустя удар сердца опустила на его голову небольшой, с мелкое яблоко, шипастый шар. Мерзкий хруст кости раздался в оглушительной тишине, а воин захрипел, засучил ногами, взрыв песок каблуками сапог, и затих.
— Да чтоб я сдох! Глазам своим не верю! — изумленно выдохнул Артемий и заорал во весь голос. — Она победила! Она победила!
Словенское войско бесновалось от восторга, а мусульмане насупились. Победа не была честной, с одной стороны, но с другой — дралась женщина… И ведь под ней ранили коня, а это никуда не годится! Хоть результат и не выглядел бесспорным, но труп мубаризуна лежал на поле, в то время как княжна ушла с него на своих ногах. Это и была божья воля, высказанная в самой доступной для этих людей форме. Умер — значит, проиграл. Остался жив — значит, победил.
— Не по правилам прошло, — позанудствовал Святослав, но лицо его сияло счастьем. Ему плевать на убитого араба. Ему нужна любимая женщина, даже такая сумасшедшая, как Юлдуз. Или, может быть, именно такая? Он уже и сам не мог этого понять.
— Посадите ее в шатер, под стражу! — крикнул он.
— Да я и сама туда иду, — ответила Юлдуз, которая вела за повод Буяна, который хромал и смотрел на людей грустно, с затаенной болью. — У меня же сын голодный. Шум! Ты со мной пойдешь, молодого княжича покормишь. Я не смогу, у меня руки ходуном ходят. Боюсь, ложкой в рот не попаду.
Над полем раздался рев труб, и словенское войско встало огромным прямоугольником, спрятав внутри отряды конницы и пикинеров. Построение, которое величайшие умы, полководцы Македонской династии разработают только через триста лет специально для борьбы с этим невероятно стойким и мобильным противником, будет использовано намного раньше. В нашей истории в 10 веке арабов отбросят до самой Палестины, а «весь Восток будет вытоптан копытами ромейских коней». Так потом напишут хронисты.
Тучи арабских стрел взвились в небо и забарабанили по щитам и шлемам. В ответ полетели плюмбаты и дротики. Отстрелялись и лучники, сделав всего пару залпов. Натиск мусульман был стремителен, как морская волна. Худые, в длинных, до колен, рубахах и простых сандалиях на ногах, с фанатично горящими глазами, арабы шли на словен, ромеев и египтян, выставивших вперед острые железные жала. Огромный квадрат пехоты ощетинился копьями и принял первый, самый страшный удар вражеского войска.
Сухой стук древка о древко, хруст ломающего дерева, стоны раненых, вопли тех, кто лишился руки или глаза. Все это слилось в страшный гул, из которого едва можно было вычленить отдельные звуки и команды. Сотники свистом серебряных дудок меняли уставших бойцов в первом ряду, не давай сбавить темп боя. И вот уже кое-где в ход пошли мечи и длинные саксы, а строй легионеров превратился в стену прямоугольных щитов, над которыми блестели глаза. Древний, как мир, обычай, выработанный десятками поколений воинов. Щит висит на вытянутой вниз руке. Он плотно упирается в левое плечо и голень. Чуть ослабь стойку, позволь щиту болтаться, и все! Первый же удар выбьет передние зубы. Низко опущенный шлем дает врагу поле для атаки шириной в три пальца над краем щита. Пойди еще попади в эту щель. Зато воины, измотанные месяцами тренировок, разили врага, словно какой-то огромный механизм. Парируешь удар одного воина, а бьешь в открытый бок или подмышку врага, стоявшего справа. Не отбить этот подлый удар, и длинный сакс оказался куда как хорош для такой битвы. Ну а в тесной давке и вовсе копье ни к чему. Не поднять его.
Первый натиск схлынул, оставив в пыли десятки тел. Сотни ушли в лагерь, или их понесли туда. Они были ранены и больше не могли сражаться. Остальное войско выстроилось вновь, сомкнув ряды. Арабы встали по племенам и родам. Отец рядом с сыном, а брат с братом. Потому-то они и не показывали страха. Как можно опозорить себя перед людьми, с которыми тебе потом жить?
Гигантский квадрат стоял недвижим, и даже удар арабской конницы в тыл, который обычно действовал неотвратимо, словно молния, не достиг цели. Фронт позади ничем не отличался от того, что был спереди. Воины выстроили фулкон, подняв щиты в два этажа, а к месту прорыва устремились пикинеры, ждавшие своего часа в центре каре.
— Порядок бьет класс, — негромко произнес Святослав. — Так говорил отец. Видят боги, он прав. Он был прав во всем! А я-то думал, что война — это кураж и удаль! Какой же я был дурак!
— Государь! — к нему подскакал Айсын. — Конница готова. На левом фланге арабов изрядно размяли. Дозволь выпустить всадников!
— Подожди! — сказал Святослав, к которому подбежал вестовой и доложил остановку из той части, где ударила арабская конница. — Пусть увязнут покрепче.
Неожиданного удара не получилось. Обходной маневр, атака с тыла, рвущая тонкую нить строя и вселяющая панику… То, что всегда приносило арабам победу, в этот раз не сработало, разбившись о щетинистого ежа пехотного каре. Туда, где строй словенского войска опасно прогибался, немедленно посылалось подкрепление, а лучники начинали бить через головы собственных солдат. Каре стояло, как каменное. Его попробовали на зуб со всех сторон, атакуя то пехотой, то конницей, то попросту заливая тучей стрел. Да только странные железные шляпы и доспех из проклеенной ткани, кожи и стальной проволоки делал выстрелы почти бесполезными. И напротив, залпы плюмбат и стрел выкашивали бездоспешных арабов, которых было подавляющее большинство. Лишь самые знатные воины пустыни носили кольчугу.
— Пора, государь! — Артемий подскакал к нему с левого фланга, где даже на глаз было видно, что цепь арабов изрядно поредела.
— Иди! — кивнул Святослав Айсыну и тот, ударив кулаком в грудь, повернул коня.
Ряды воинов расступятся, а две сотни тяжелой кавалерии разорвут хлипкую нить отчаянно сражающейся арабской пехоты. А потом в прорыв хлынут болгары и закрутят свою смертельную карусель, безнаказанно поливая окруженных воинов ливнем стрел. Арабы попадут в капкан между пехотным каре и конницей, и это сломит их боевой дух, словно сухую ветку.
Таков был план, и этот план сработал. Сначала один отряд, потом другой ручейками потекли в сторону лагеря, седлая своих верблюдов и уходя в пустыню. Их никто не преследовал. Это стало бы полнейшим безумием.
А вот Амр ибн аль-Ас, которому было далеко за семьдесят, прямо на глазах из крепкого пожилого воина превратился в дряхлого старика. Поражение согнуло его плечи и потушило взгляд, еще недавно пылавший огнем. Вестник халифа, который стоял рядом с ним, приказывал ему прибыть в Медину. Амр долго отказывался, понимая, что лишь победа может искупить его дерзость. А вот победы как раз и не было. Он напрасно погубил тысячи, и ему придется за это ответить. И даже того проклятого предателя, который якобы зарезал мальчишку Святослава, нигде не смогли найти. Амр хотел напоследок содрать с него кожу, но не успел. Этот сын скорпиона и гиены исчез, словно сквозь землю провалился
Глава 37
Два месяца спустя. Май 640 года. Медина.
— Аллах пусть благословит моего брата Само! — пробурчал Надир, когда увидел впереди зеленую долину, которую когда-то называли оазисом Ясриб. — Эти новые паруса просто чудо какое-то. Когда хочешь, тогда и плывешь, не то, что раньше! Глупый мальчишка Святослав считает себя владыкой морей! Смешно! Вот бы и придумал такой парус, вместо того чтобы хвастать попусту.
Семейное счастье с Алией и сыном длилось недолго и он, пожив в Татте всего несколько дней, внезапно вспомнил, что сам халиф повелел ему прибыть в Медину вместе с законной долей добычи, полагающейся казне. Надир и сам себе ни за что бы не признался, что попросту хочет сбежать из дома. Пусть Алия без него привыкает, что у ее мужа появилась вторая жена, и эта самая жена к тому же дочь индийского князя. Да что за баба! И вроде глаз не поднимает, и голос тихий и почтительный, а вывернет тебя наизнанку так, что лучше снова выйти на бой с взбесившимся слоном. И как у нее это получалось? Разгадать эту загадку Надир не мог никак. Кстати, бивни того слона Надир везет в подарок самому халифу. И стоят они немало, и послужат неплохим напоминанием о воинской доблести эмира Сокотры и Синда.
Завоеванные земли Надир оставил на тестя, а сам, собрав закят и подарки для мекканской знати, незамедлительно тронулся в путь. Тесть и Алия сверлили его подозрительными взглядами, но возражать никто не посмел. Причина была более чем уважительна, приказ самого халифа! Да и время спокойное наступило. Чач уполз на север, зализывать раны. Ему надо укреплять свою власть, ведь выскочек терпят только тогда, когда они одерживают победы. А когда они теряют войско в бесславной битве, то очень часто просыпаются с ножом в сердце или получают яд в кубке, поднесенном любимой наложницей. Тут, в Индии, с этим было быстро.