Я уже верил решительно во все, по крайней мере, во сне. Но ни во что не вдумывался, если вы меня понимаете. Сон есть сон, право.
О, господа… они такие нежные… Говорят, дельфины очень игривы и чувствительны, а потому любят, чтобы люди прикасались к ним и гладили их. В этом смысле у этих созданий немало от дельфинов, друзья мои. Они тоже игривы и чувствительны.
Дельфины, их близкие товарищи, свистят и чирикают, как птички – они тоже свистят и чирикают, вероятно, все в том же ультразвуковом диапазоне. Но друг с другом общаются мыслями… или обыкновенными человеческими словами – когда выходят на берег.
Дело в том, господа, что они, как будто, не совсем русалки. Они – оборотни, если можно так сказать. Земноводные существа, создающие себе то жабры, то легкие по своему разумению, одной силой духа. Именно поэтому ортодоксальная шиянская наука не может допустить их существования даже в качестве гипотезы. В нашем милом мире, покрытом Океаном на три четверти, конечно, всегда ходили легенды о Морском Змее, о сиренах или русалках, об удивительных существах, живущих в воде и наделенных разумом, но… Вы же понимаете – легенды есть легенды. А поверить, что среди обычных людей по нашей суше ходит странная раса, способная усилием воли изменять собственную плоть, чтобы жить в морской воде – абсурд, пардон!
Они, конечно, всеми силами поддерживали в людях убеждение, что их существование – миф. Они побаиваются людей, господа. К тому же, у них были чрезвычайно веские причины… Но пока оставим это – о причинах скажу после, более к месту.
В тот момент они были для меня созданиями сна. И я попал в такую сказку, в такой океан любви и нежности – с Летицией, совсем не такой резкой и насмешливой, как на берегу…
Но любому сну приходит конец.
Я проснулся довольно поздно, проспал едва ли не до полудня. Океан так сиял в солнечных лучах, что глаза ломило. И, если уж говорить начистоту, тело тоже поламывало, как от непривычной физической работы. Зато на душе у меня сиял сплошной свет, хоть я и позабыл почти все перипетии сна.
Я сидел в постели и тянулся. А потом улегся снова – на минуточку – и обнаружил, что подушка влажная. Мои волосы были влажными, господа! Я поразился.
Я хотел одеться – но вчерашних тряпок не нашел. Рядом с моей постелью лежали новые, другие. И моего дружка-тритона нигде не было видно. Впрочем, его я просто позвал неприличным словцом, и он с готовностью вылез из-под кровати. А между тем, когда я заглянул туда минуту назад в поисках и тритона, и ботинок – там, господа, не было ни того, ни другого.
О, как странно стало у меня на душе, когда я принялся все это обдумывать! Ну что, скажите на милость, со мной случилось этой ночью? Я ходил во сне? Я во сне плавал? Ну да, я во сне летал! Плавающий лунатик…
Ну это, допустим, не самое странное. Бывает чуднее. Летиция. «Как принять дитя человеческое у дщери океана», а? Моя невеста – сирена? Или я сумасшедший? Или в этом замке сумасшествие – вещь нормальная и длящаяся на протяжении веков? Ах, ты…
Я напялил то, что нашел, прихватил тритона под мышку и выскочил из спальни. Я на пробу позвал Летицию мысленно – и она тут же появилась в конце галереи. Веселая, господа!
Я побежал к ней навстречу – и она радостно кинулась ко мне… как это говорится… на шею! Я опомнился только после третьего поцелуя.
– Ци, – говорю, – что случилось во Вселенной? И где мне это записать?
Она поцеловала меня еще раз и говорит:
– Ах, не прикидывайся. Ты превосходно целуешься, малек. Можешь быть спокоен.
Тогда я ее немножко отстранил. И говорю:
– А где твой амулет Продолжения?
У нее на миг вытянулось лицо – но через миг она уже хохотала.
– Ого, проглоти тебя креветка, какой же ты умный стал, доброе дитя! Где-где! На этот вопрос, малек, есть столько смешных ответов, что и перечислять замучаешься!
– Вот, значит, как, – говорю. – А где дядина жена? Уплыла?
Летиция тут же перестала смеяться. И резанула:
– Умерла.
– Вместе с ним? – спрашиваю.
– Вместе с ним, – говорит, а голос глухой.
Я обнял ее и прижал к себе. И она положила мне голову на плечо. Ее волосы благоухали океаном, а от нее самой исходила такая печаль, что и мне стало грустно до боли.
– И ты… – но я не смог выговорить.
Она подняла глаза на меня:
– Да, малек, и я умру. И ты умрешь. Все смертны. Только в разное время. А где твой вящий…
– Стоп, – говорю. – Ци, ты когда-нибудь объяснишь…
И тут в галерею не вовремя принесло Митча с каким-то дурацким «кушать подано». Но лицо у него мало соответствовало словам. Он смотрел на Летицию неодобрительно. Он нас застал – но черр-рт возьми, мы живем не в средние века, чтобы кому-то казались так уж предосудительны поцелуи до свадьбы!
А Летиция отстранилась – но успела мне шепнуть:
– Держи при себе своего… тритона.
И нам пришлось пойти завтракать – будто Митч имеет право нас заставлять. Мы пошли, как послушные дети, не касаясь друг друга – и мне почему-то показалось, что Летиция боится.
И боится именно Митча.
Мне это не нравилось до предела, и я решил, что с ним необходимо, наконец, объясниться. Поэтому за столом я спросил напрямик:
– Скажите-ка мне, Митч, почему это вы скрыли от меня, что моя невеста – русалка?
Летиция рассмеялась, священник побледнел, а Митч чуть не подавился. Но взял себя в руки:
– Вы очаровательно шутите, ваша светлость.
И я вдруг понял, что не могу ничего толком пересказать. Что все эти амулеты Продолжения, портреты, рыбы с удивленными глазами, тритоны, кольца смешались у меня в голове в какую-то кашу. Я уже совершенно отчетливо видел, что Митч ведет какую-то безумную игру и что поп, если не участвует, то, по крайней мере, в курсе – но я не знал, как их уличить. И не знал, в чем эта игра состоит.
А Летиция сказала:
– Мы здорово поплавали нынче ночью, – и довольно скабрезно хихикнула.
Отец Клейн поджал губы и укоризненно проговорил, подняв вилку:
– Это очень опрометчиво, сударыня. Ваша мать…
– Пардон, – вклиниваюсь, – а где, кстати, ее мать? Мне ее до сих пор не представили, а это, как будто, неловко. Что ж, будущие тесть с тещей древнего славного рода резвятся в океане, а?
Летиция прыснула. А Митч принужденно улыбнулся и говорит:
– Они, безусловно, прибудут на вашу свадьбу, ваша светлость. И не кажется ли вам, что купаться ночью наедине с девицей…
– О, – говорю, – Митч, вы, я вижу, решили перевоспитать меня в святого Эрлиха? Любопытно, мой милый, а кто это вас уполномочил? Вы не забыли, что я – ваш хозяин?
И Митч с какой-то готовностью поклонился и сказал тоном с тоненькой шпилькой внутри:
– Если вы считаете, что я перешел границы приличий, прошу меня простить, ваша светлость. Но по древним родовым законам девица, предназначенная вам в жены, действительно не должна оставаться с вами наедине до свадьбы. С вашего позволения, теперь ее будет постоянно сопровождать моя жена… просто для того, чтобы все шло по обычаю, ваша светлость. Госпожа Летиция несколько легкомысленна…
– Все русалки таковы, – говорю.
Тут поп взвился:
– Ну полно, ваша светлость. Не годится повторять эту шуточку – она граничит с богохульством. Все-таки русалки считаются порождениями Морского Дьявола, а вы порочите девушку…
И мне вдруг пришло в голову, что все мои соображения – просто бред.
– Митч, – говорю, просто чтобы проверить, – вы нашли мою одежду… ну скажем, вчерашнюю одежду? А где?
Митч улыбнулся и пожал плечами:
– Там, где ваша светлость изволили ее оставить. На пляже, у маяка.
На пляже у маяка. Я ходил во сне? Я брежу? Или мне лгут?
– Отец Клейн, – говорю, – я хочу снять этот перстень. Снимите его с меня. Мне надоело.
Поп сокрушенно покачал головой.
– Ну как же это возможно, ваша светлость? Теперь он – часть вашей особы. Если даже вы прикажете его распилить, вам покажется, что пилят вашу кость. Я сожалею, что пока он доставляет вам неудобства, но вы еще встанете на верный путь, вы привыкнете… Сказано: «Тесны врата, ведущие к благу…»
Меня затошнило. Я посмотрел на Летицию, но она опустила глаза в чашку с чаем. Тритон под столом обхватил мою ногу лапками – я его подобрал и вышел из столовой.
Потом я бродил по замку, как неприкаянный. Никак не ловилась какая-то важная мысль, было никак не понять, где кончаются сны и начинается действительность. Я уже не понимал, реальный зверек мой тритон, или это – сложная и странная галлюцинация. Мое тело помнило прыжок в океан со стены и это чудное чувство скольжения-полета, воды, проходящей через мою грудь, как струя кислорода… Как это могло быть сном? А как это могло не быть сном?
Мне казалось, что я схожу с ума, господа. Мне было так плохо, ах, так тяжело… я не знал, что делать. Я ушел из замка, ходил по берегу, не зная, куда себя деть. Потом поднялся на маяк, сидел на смотровой площадке, смотрел вдаль, но никак не мог успокоиться и собраться. И вдруг меня тронула за плечо крохотная ручка.
Я обернулся – и увидел девочку, государи мои. Девочку, которая никак не могла здесь оказаться – очаровательнейшую крошку в голубом платьице, всю золотую, с большими зелеными глазами, с роскошнейшей косой – цвета волос Летиции, такой же солнечной. Возможно, этому милому ребенку было лет около семи… Сущая кукла, право!
И такая печальная…
– Откуда ты, – говорю, – прелестное дитя?
Она махнула ручкой в океан и пролепетала:
– Оттуда.
Я улыбнулся. Я думал: «Русалочка»…
Малютка присела рядом на корточки и принялась гладить тритона, который от ее ручек просто млел, как кот. А на меня она посматривала искоса, будто смущалась, но потом все-таки осмелилась сказать:
– Господин князь, меня послала сестренка. Ци.
Я чуть не подскочил.
– О, Боже! – говорю. – Она просила тебя что-то передать?
Русалочка серьезно кивнула:
– Да, господин князь. Она просила сказать, чтобы вы уезжали.