Выложив тетради и сверток, девушка выгребла пустые гильзы — некоторые ещё пахли порохом. Княжич каждый вечер сжигал на специальном подносе горстку пороха из целого патрона, который она приносила ему. Кажется, это его успокаивало, но поутру комнату приходилось проветривать, чтобы стойкий запах ушёл.
Смахнув гильзы в урну, она протерла ящик и хотела убрать обратно, как заметила под кобурой торчащий краешек цветного шнурка.
Она вытянула шнурок с подвеской, изрезанной символами, и улыбнулась.
— Это же наш оберег!
Давно, еще в детстве, они с Есеней сделали его для Ярослава, дабы Всеотец Перун защищал княжича. И только она знала, что с изнанки камень нёс и символы Велеса, бога-покровителя простолюдинов. С тёплой улыбкой девушка провела кончиками пальцев по криво процарапанным линиям.
— Ты сохранил его…
— Сохранил что?
Поля вздрогнула: в дверях стоял хозяин комнаты.
— Я не!.. Не подумайте, я не шарилась, я просто!.. — залепетала девушка, испуганно сжав в кулачке шнурок с медальоном.
Ну вот. Испугалась, бедняжка. Сейчас ещё и шуму поднимет. Я улыбнулся, как можно более мягко, чтобы успокоить девчонку, и, прикрыв дверь, подошёл к столу. Тело ещё ныло от гонки в массажном салоне и горячего душа, принятого у Кирсановых. Рюкзак с кодексом лёг на пол, а я протянул руку Поле.
— Что там?
Она вложила в мою ладонь старенький медальон. Тот, что они с Есеней сделали для меня незадолго до гибели родителей.
— О, а я помню его. Вы подарили мне его на девять лет, кажется. Забавно…
Немного успокоившись, Поля выжидающе посмотрела на меня.
— Садись, — я хлопнул рядом. Она пересела на кровать, придвинувшись поближе.
— И правда, забавно, — негромко начал я. — Сколько лет прошло с тех пор, больше десяти? Родителей уже нет, Есеня пропала, а я прошел через такое, что впору было помереть.
Её тонкие пальчики робко коснулись моей руки. Поля склонила голову, качнув рыжей шевелюрой, и улыбнулась мне.
После всех ужасов и испытаний, у меня остались только воспоминания, медальон и эта неловкая, смешная девчонка. Мой единственный кусочек тепла и уюта из времени, когда всё было хорошо и все были живы.
Мало кто знал, что её судьба могла сложиться совсем иначе. Давным-давно, в тот день, когда отец подобрал её. В памяти снова встал тусклый, грязный сарай работорговца где-то на границе с Польшей, куда мы с отцом пришли после особо жестокого сражения.
— Не выпускай мою руку, Слава.
Сжав большую отцовскую ладонь, я вошел за ним в большой и тёмный сарай, больше похожий на загон для животных. В нос ударила вонь десятков немытых тел, грязи, пота и мочи.
— Все здесь, сударь, — улыбнулся гнилозубой улыбкой хитроватый мужичок с засаленным альва-шокером на поясе. Он обернулся и указал рукой на ряды массивных железных клеток, стоявших по всему сараю.
Это и правда был загон. Но не для коров или лошадей.
Внутри были люди. Десятки, если не сотни. Мужчины и женщины, грязные, побитые, молодые и старые. Они угрюмо смотрели на нас потухшими глазами. При виде отца кто-то бессвязно забормотал, кто-то даже не обратил внимания.
Все до одного были рабами. Живой товар, который из зоны боевых действий, при молчаливом согласии генерал-губернатора, вывозили все, кому не лень. На бедствие стервятниками слетались работорговцы чуть не со всего мира.
— По велению Императора, вы обязаны вернуть нам всех подданных Империи, — непререкаемым тоном заявил отец. Он умел говорить так, словно сталь звенела. Мужичок уважительно покосился на кодекс, свисавший на цепочках с отцовского пояса, и покорно кивнул.
— Я чту закон, сударь. Если среди них есть люди с татуировками граждан, забирайте… по сходной цене.
— Стой здесь, — велел мне отец и начал одну за другой осматривать клетки с людьми. Изредка он поворачивался к мужичку и указывал пальцем на одного или двух человек, которых тот выводил из клеток. Вскоре у входа выстроилась шеренга грязных и немытых рабов. Отец заплатил хозяину ангара за каждого.
— Слухи не врали, с вами можно иметь дело, ваша светлость, — заулыбался работорговец, убирая пухлую пачку купюр, и кивнул на дверь. — А теперь прошу покинуть загон, скоро прибудет ещё один покупатель, и…
— Постой. А это там кто, в углу?
Отец посмотрел на одну из клеток, набитых людьми. Я присмотрелся: в полутьме, среди людских ног на земле виднелся силуэт ребёнка. Мы подошли к клетке, чтобы разглядеть лучше.
На грязной соломе, прижавшись к стенке, сидела девочка. Совсем маленькая, лет пяти, босая и тощая настолько, что одежда висела на ней мешком. Тусклые, серые от пыли волосы спутались, на впалых щеках — ссадины и пятна грязи. Её тонкое платьице превратилось в бурые лохмотья, испятнанные нечистотами. На тонких ручках виднелись следы от верёвки и большие синяки с кровоподтёками. Она безучастно смотрела сквозь прутья решетки. Казалось, жизнь, едва теплившаяся в потускневших глазах, вот-вот покинет щуплое тельце.
— А, эта… — торговец скривился. — Нашли три дня назад в лесу, совсем одну. Ни родителей, ни примет, ничего. Пытались разговорить, ни слова сказать не может, даже не мычит. Немая, похоже. Только пьёт воду и сидит в своём углу.
— И что ты будешь с ней делать?
— Да ничего, — усмехнулся тот. — Такую дохлячку никто не купит, к чему мне такой товар? А помрёт, так вон, в лесочке прикопаем. Мало ли детей на этой войне померло, а сколько ещё помрёт… приюты и так переполнены. А мне обуза ни к чему, и так забот полон рот.
— Вот как, — князь снова посмотрел на ребёнка. — А если я куплю, за сколько продашь?
Торговец сощурился на отца, поблескивая тонким серебряным кольцом. Пожевал губу, обдумывая что-то, и ответил.
— Двести. Серебром.
Отец усмехнулся в ответ.
— Что ж ты, подлец, за неё денег просишь, как за двоих взрослых мужчин? Сам же сказал, тебе она не нужна.
— А ты сам посуди, князь, — расплылся тот, почуяв наживу. — Ежели её отмыть да вычесать, симпатичная будет девчушка. А как подрастёт, хоть в любовницы бери, хоть в доходный дом продай. Да и сейчас, я тебе скажу, есть любители товара, скажем так, помоложе… Ты же понимаешь, о чем я?
Он потёр руки, подмигивая отцу.
— Не возьмёшь ты, так среди знати найдётся охочий до таких вот, как она. Так что, вашсветлость, двести — и по рукам?
Отец смерил его таким взглядом, что даже я невольно съёжился.
— У тебя дети есть, Ходан?
— Неа. Как-то обошла нелегкая стороной, сударь, — он хохотнул. — Видать, не нагулялся ещё.
— А у меня двое. Сын вот, и дочка, — он снова посмотрел на маленькую рабыню. — Есении нужна подруга, чтоб было с кем играть. Да и служанка в доме лишней не будет. Открывай клетку.
Тот быстро достал ключ и, с лязгом и стенанием поржавевшей стали, отпер решетчатую дверь.
Отец вошел — люди перед ним нехотя расступались, не веря своим глазам, — и, взяв девчонку за ладошку, вывел наружу. Дверь в клетку закрылась.
— Эй… эй, князь! — вскричал один из рабов. — Зачем тебе она, возьми меня! Я могу служить, работать, возьми, я!..
— А ну тихо, собака! — гаркнул Ходан, хлестнув по прутьям шокером. — Отошли все!
А отец сел рядом с девчонкой посмотрел ей в глаза.
— Эй. Слышишь меня? Как тебя зовут?
— Она не скажет, — фыркнул Ходан. — Говорю же, девчонка немая. Вы это, князь, заплатите сперва…
Пока отец рассчитывался с работорговцем, я не сводил с неё глаз. Закончив, он подвёл её ко мне и вложил пыльную, грязную ладошку незнакомки в мою руку.
— Пойдём, Слава. Держи её крепче, не выпускай.
Я пошел за ним, косясь на девочку. Она неловко плелась за мной, как ослик на верёвочке. От неё тащило такой вонью,что слезились глаза. Но тепло ладони было таким же, как у отца.
Мне не терпелось спросить, но лишь когда мы вышли за ворота страшной человеческой фермы, я решился.
— Пап, зачем ты её взял?
— У неё нет семьи, сын. Ни один род за неё не заступится.
— И поэтому ты её купил?
— Нет, — он обернулся к нам, касаясь кодекса. — Император дал мне власть не только чтобы карать врагов. Но и защищать тех, кто остался без заступы. Мы здесь воюем не ради земли, а ради людей. И если я не могу защитить одинокую девчонку, зачем тогда такая власть? Понял, сын?
Я помотал головой.
— Ничего, поймёшь, когда подрастёшь, — он взъерошил мои волосы. — А пока запомни, она теперь — часть нашего рода. Такая же, как мама или Есеня. И мы, как мужчины, обязаны их защищать.
Больше отец не сказал ни слова.
Вскоре мы приехали в полевой госпиталь, разбитый на окраине небольшого городка. Войдя следом за отцом, невольно опешил: громадный шатёр был переполнен ранеными, солдатами и простолюдинами. Суетливые медсёстры и врачи в замызганных халатах сновали между ними, и даже мне было понятно, что их катастрофически не хватало обработать раны всем.
— Силаев! — позвал отец своего помощника. К нему подошел взъерошенный, явно не спавший мужчина в смятой рубашке со следами крови на рукаве.
— Ваша светлость?
— Приведи-ка мне доктора или медсестру, друг. Только чтоб посноровистее, с головой на плечах. Есть одно дело.
Он кивнул на девчушку, не отпускавшую моей руки. Силаев кивнул ему.
— Найду, ваша светлость.
— Мы будем в перевязочной, отправь туда.
Отец отвел нас в дальний угол шатра и, усадив девчушку на кушетку, закатал рукава и взялся за тряпку.
— Давай-ка приведем тебя в порядок…
— Вашсветлость, звали?
От зычного голоса я аж вздрогнул. К отцу подошла крепкая коренастая женщина в замызганном халате медсестры и некогда белом, а теперь — заляпанном кровью и желтоватыми пятнами переднике. Её растрёпанные русые волосы упрямо выбивались из-под белой медицинской шапочки. Обтерев пухлые, натруженные руки, она посмотрела на нас, словно искала, кому же тут нужна помощь.
— Как тебя зовут?