инесет потеря. Мольвири сидела как на иголках: чем больше говорила женщина, тем яснее Белая Богиня ощущала, что находится не на своем месте. Ум говорил ей, что порядок вещей должен сочетать в себе свет и тьму, прекрасное и отвратительное, манящее и ужасающее, но сердце твердило, что так быть не должно. Можно допускать необходимость зла и страдания до тех пор, пока не столкнешься с ними сам — но как только это происходит, чувство того, что так не должно быть, затопляет душу, вытесняя все доводы разума.
Она могла исцелить рану или сделать черный от копоти котел вновь сверкающим и блестящим, но знала, что если попытается повлиять своей силой на женщину, то сделает ей только хуже. Ее любовь — и горе — станут чище, избавившись от различных посторонних мелочей, эгоистичных мотивов и случайных мыслей, и осознание потери сделается яснее. Она отодвинулась от несчастной матери подальше, а затем, улучив момент, встала и ушла, направившись в подпол, где лежали тела — для того, чтобы понять, может ли она что-нибудь сделать с умершими. Увы, ей удалось только избавить их от следов разложения, закрыть их раны и убрать с их одежды следы крови и грязи — но умершие так и не ожили. Их души находились в других мирах, может быть в Аду, а может быть на Небесах, но скорее всего — в стране мертвых, куда отправляется большинство людей для того, чтобы забыть свое прошлое и когда-нибудь родиться на земле заново. Она пыталась найти души умерших, но не смогла — ее теперешних сил для этого было недостаточно. Кроме того, она вновь ощутила, как тает и теряет себя, и на этот раз поняла, что является причиной ее состояния: ее культ имел собственную силу, которой не следовало пренебрегать, и если, находясь в заточении на вершине Мирового Столба, в точке абсолютного равновесия, она не могла ни влиять на культ, ни быть объектом его влияния, то теперь ситуация изменилась. Она располагала небольшим количеством сил, связанных с той индивидуальностью, которой принадлежали ее Холок, Шэ, Тэннак и Келат, но при попытке выйти из рамок индивидуального существования, при попытке перейти к божественной жизни, включавшей в себя множество персоналий, потоков сил и даже целых миров — она теряла себя, потому что ее божественная сущность включала в себя теперь бисурит ее культа, а образ Мольвири, формируемый культом, слишком отличался от нее самой. Она ощутила себя в положении королевы, чьи министры взбунтовались, заперли королеву в башне и стали править от ее имени: со временем они даже нашли похожую на нее женщину, усадили на трон и показывали народу и придворным так, как будто бы это была настоящая королева. Из башни королеве удалось бежать и скрыться в трущобах под видом нищенки, но стоит ей объявить о себе — как ее вновь схватят и на этот раз не запрут, а казнят, как самозванку.
Стоя в погребе, Мольвири поежилась, но не от холода, исходившего от расположенных за тонкими перегородками блоков льда, а от озноба, пробравшего ее изнутри. Понимали ли ее братья, что творят, когда запирали ее в недрах Слепой Горы? В это было невозможно поверить. И все же Гайгевайс сказал: «Придет время, и ты поймешь, что мы были правы» — неужели он именно на это и рассчитывал? Но что насчет их собственных культов? Ведь прошло столько лет, и они уже могли понять, что такое количество слуг, министров и придворных делает королей и королев не только могущественными, но и абсолютно беспомощными в том случае, если вся эта масса людей вдруг перестанет им подчиняться. Или, быть может, они полагали, что с ними ничего подобного никогда не сможет произойти?
В безусловной власти бога над своими бисуритами (в естественных условиях, а не будучи насильственно изолированным от них) прежде не сомневалась и Мольвири, и это была одна из причин, побудивших ее отвергнуть идею собственного культа: она не желала безусловной власти над смертными. Но теперь она усомнилась. Если есть условия, при которых «духовное тело» бога может отказаться следовать воле своего божества, и даже противоречить этой воле, то власть ее братьев, Солнечных Князей, вовсе не была столь незыблемой, как казалось им самим. Напротив: в самой их силе заключался изъян.
Первым ее порывом было обратиться к кому-нибудь из братьев, рассказать то, что она поняла и предупредить их, но разум возобладал и она удержалась от этого шага. На ее предупреждение не обратят внимания также, как и прежде не обратили внимание на ее нежелание создавать собственный культ. Они полагают, что знают лучше нее, как нужно действовать, и, что хуже всего — Пресветлое Солнце, отец и господин богов Света, на их стороне, а не на ее.
Погруженная в свои мысли, она возвращалась назад и вздрогнула, услышав плач женщины, потерявшей последнего из своих детей. Женщина бессвязно молила всех богов, и среди прочих упоминала имя Белой Богини Мольвири. Но Мольвири не могла ей помочь. Она не могла помочь даже себе.
главы 13-17
Глава тринадцатая
Наблюдательная башенка возвышалась над крепостью лишь самую малость; издалека же она была и вовсе незаметна, сливаясь с выступами и балконами в верхней части цитадели. Брашская крепость сама по себе была слишком огромной, чтобы имелась необходимость в наблюдательной башне, значительно превосходящей ее высотой — при желании, все необходимые наблюдения за морем и сушей можно было бы вести, оставаясь на верхних площадках Браша. Однако, в башенке находились большие подзорные трубы, а также приборы, способные улавливать колебания мирового эфира, и герцог Фарен счел это обстоятельство достаточной причиной для того, чтобы, пройдя более четверти мили по верхним площадкам замка, подняться по спиральной лестнице, примыкавшей к внутренней стороне стен наблюдательной башни, на самый ее верх. Неделю назад из Дангилаты пришло письмо, подтвержающее его право на наследство, а третьего дня состоялась церемония, во время которой Фарен и знатные люди, прежде служившие его отцу, обменялись клятвами верности. Все формальности соблюдены, он надел корону герцога, а Нардэн, муж его племянницы Ализии, также претендовавший на титул хозяина Браша, оставшись в меньшинстве, уехал в свое поместье еще до начала церемонии. Локур, муж его второй племянницы, на коронации присуствовал и клятву верности принес.
Вместе с ним наверх поднялись двое из четырех сопровождавших его рыцарей, а также Халлен эс-Халг, барон Катеор и тот молодой посыльный, из-за сообщения которого Фарен вообще забрался так высоко. Завидев герцога, капитан дозорных рявкнул на своих подчиненных, заставляя их отвлечься от подзорных труб и эфирных линз, вскочить и поклониться сюзерену.
— Возвращайтесь к работе, — отмахнулся Фарен. Вопросительно посмотрел на капитана. Капитан отогнал от самого большого телескопа одного из своих подручных, едва успевшего вернуться на привычное место и предложил герцогу взглянуть самому. Телескоп был обращен на северо-восток, Фарен знал, что ничего хорошего он там не увидит.
Море чернело от кораблей. Фарен осторожно повернул трубу, оценивая размеры флота. Корабли были и к западу от того места, которое он увидел изначально, и к востоку.
— Сколько их, вы еще не считали? — Спросил он у капитана.
— Уже насчитали более двух сотен, ваша светлость, — ответил тот. — Будет еще больше. Не все пока еще видны.
— Понятно. — Фарен поджал губы. Все было в точности так, как писали шпионы. Весь королевский флот, корабли кланов и западные пираты. Ну, и конечно же, боевые ладьи Пяти Орденов. А ведь это еще не все. На Эн-Тике осталась большая часть вражеской армии, дожидаясь, пока пустые корабли вернутся в Терано для второго рейса.
— А что с эфиром? — Спросил он, кивнув в сторону двоих звездочетов, колдовавших над эфирными линзами.
— Докладывайте! — Велел им капитан.
— Очень много чар, ваша светлость, — ответил пожилой звездочет. — Сложно разобрать. Гора и лилия, и образы зверей — это проявляется чаще всего. Но бывают, хотя и редко, также семиконечная звезда и три кинжала.
— А полумесяц? — Спросил Фарен. — Элгар должен быть там, это совершенно точно.
По понятным причинам бессмертный магистр Ордена Полумесяца беспокоил брашского герцога больше всего.
Звездочет пожал плечами.
— Полумесяца мы не видели, ваша светлость…
— Смотрите лучше. — Велел Фарен. Толку от этих наблюдателей — никакого. Все, что они ему сказали, он уже и так знал. — Это все?
Он уже поворачивался, будучи уверенным, что ничего нового не услышит, когда звездочет произнес:
— Нет. Есть еще кое-что странное, ваша светлость.
— Что же?
— Капли.
— Капли?
— Да, капли. — Звездочет показал на прибор, представлявшую собой нагретую сферу, внутри которой расплавленные куски воска принимали фантастические очертания. — Воск странно себя ведет. Он поднимается вверх, а затем льется вниз множеством капель. И от этих капель появляются дыры в том воске, что остается внизу.
Фарен несколько секунд размышлял.
— И что бы это значило? — Спросил он зведочета.
Тот вновь пожал плечами.
— Теряюсь в догадках, ваша светлость. Возможно ли, чтобы варвары готовились обрушить на нас падающие звезды? Другого объяснения у меня нет. Нужно сильное возмущение, чтобы эфир показал такую сложную картину, да еще и несколько раз… а волшебство, позволяющее обрушивать звезды, очень сильное.
— Не может быть. — Сказал Фарен. — Это волшебство под запретом со времен Стханата. Боги поставили могучих стражей стеречь пятое небо, где расположены звезды, да и сами заклятья давно забыты…
Но внутренний голос шепнул ему, что лунный бессмертный мог найти способ обойти стражей также, как ранее эти способы находили Небесные Избранники, что он мог разыскать старые заклятья или разработать новые… конечно, далеко не каждый мог этими заклятьями воспользоваться, требовалось высокое мастерство и высокий уровень Дара, но ни в мастерстве, ни в магической силе бессмертного второго поколения Фарен не сомневался. Он процедил ругательство и поспешил вниз. Браш был превосходно защищен от всех видов атак, однако прямого попадания метеорита мог и не выд