В той жизни он погиб при штурме Иерусалима от Горшка с кипящей смолой, брошенного защитниками древней твердыни. Он был рад уйти. Его страшило лишь то, Что в следующий раз он опять вернется солдатом, — но страх притягателен для души. Вновь и вновь погибал он в бою, пока наконец не отчаялся найти свидетельства тому, Что этот мир представляет собой что-либо кроме кладбища, поля смерти. Он поклялся больше никогда не воевать, и, несмотря на неистовство громыхавших подобно гигантским наковальням стихий, все же ощутил умиротворенность окружавших его местности и семейства. Должно быть, времена изменились.
— Га-а! — вновь произнес малыш.
— Что такое, мой хороший? — спросила мать.
Она немного покачала его; вид у него был такой, будто он собирается заплакать.
Майкл поднял голову и посмотрел в ее большие карие глаза. Удивительно, как сильно он любил ее, эту свою мать. Но другая его часть не признавала ее, не чувствовала ничего, кроме обычного покоя, сопутствующего душе в ее путешествии. Он прекрасно понимал, что не должен думать о себе как о душе. Он был ребенком на ферме в Южном Иллинойсе. Благодаря сделке, заключенной им по поводу своей души, он оказался здесь, у этих добрых людей. Они полюбят его; впереди их ждет выкидыш, неурожаи, депрессия, которая поразит отца в середине восьмидесятых, когда банк за долги лишит его права выкупа заложенного имущества. Люди, которым так часто приходится спотыкаться, никогда не упадут окончательно. Видения Майкла угасли, будущее сделалось туманным. Мать усадила его на стульчик и прошла в гостиную, где перед телевизором стоял отец.
— Дорогой, что там такое? — спросила она. Отец не обернулся.
— Черт бы их побрал, — проворчал он. — Пусть они себе воюют сколько хотят, а я туда не поеду.
Под аккомпанемент громовых раскатов на экране мелькали фигуры израильских коммандос, штурмующих Голландские высоты.
— Но тебя ведь никто и не просит, правда? Иди-ка поешь, пока не остыло.
На экране разорвался снаряд, сея осколки по обезумевшему лагерю палестинских беженцев. Лавина танков вкатилась в Газу, стреляя по какой-то невидимой цели на горизонте. Отец выключил телевизор и пошел на кухню. Отодвинув стул, он присел за стол, куда его жена как раз поставила тарелку. Только он собрался благословить свою пищу, как сверкнула молния и от удара грома в шкафчиках зазвенела посуда. До мальчика донеслось шарканье — отец шел на веранду менять перегоревшие пробки. Мать ободряюще хлопнула его по плечу:
— Не бойся, сейчас перестанет быть темно.
Темно? Смысл сказанного был Майклу непонятен.
Она что, ничего не видит? Судя по всему, да. Вдоль стен комнаты сплошным кругом стояла дюжина сотканных из света фигур. От них исходило слабое светло-голубое мерцание, а тела их, хотя и прозрачные, были не призрачными, а вполне осязаемыми. Майкл знал их всех. Он посмотрел на них по очереди, и глаза каждого ответили таким же Пристальным взглядом. На этот раз его жизнь будет безопасна. Стражи были с ним. Прежде они никогда не спускались вот так, все вместе, но теперь они сопровождали его. Майкл успокоился, лишь слегка побаиваясь, что их увидит мать.
Наконец-то, после того, как его душа перенесла долгое путешествие, он был в безопасности.
Резкие крики заставили вздрогнуть пустынные скалы, спугнув старую овцу с потомством из их уютного убежища. Сломя голову она заскользила вниз по склону, но, увидев, что за криками не последовало ничего пугающего, притормозила и остановилась.
Шло время. Солнце в медно-желтом небе поднялось уже высоко, а Самир все не возвращался.
Вдруг в зеве пещеры произошло какое-то движение. Появился юноша-незнакомец, закутанный в куфию. Теперь на нем были обычные поношенные одежды пастуха-бедуина. Оружия при нем не было, словно он ни в чем таком не нуждался. Мягко сбежав по склону, он остановился рядом с овцой и взял на руки одного из ее ягнят.
— Стой спокойно, — прошептал он. — Будь умницей.
Столь слабый звук не смог вывести окружающее пространство из его дремотного покоя. Потухший вулкан не проснулся; небесный купол не раскололся и не упал на землю. По крайней мере здесь пророчества не сбылись. Старая овца успокоилась и заблеяла, ощутив голод.
— Подожди немного, — сказал юноша и отвернул куфию. Стоя посреди пустыни с черным ягненком на руках, он повернулся лицом к свету, став еще прекрасней; он улыбнулся, словно рисуясь перед вот-вот соберущейся публикой.
Глава первая. На дамасской дороге
Ближний Восток, весна 1999 года
Шла вторая неделя апреля, и хотя путеводитель «Лоунли Плэнет» безапелляционно утверждал, что весной температура в Сирийской пустыне умеренная, жара уже была невыносимой.
«Сейчас, должно быть, где-то между девяноста[1] и пеклом», — недовольно подумал Майкл Олден. И — он знал это по опыту — это были еще цветочки. Он закурил сигарету и оперся на провисшую стенку палатки. Мимо прошли две санитарки, болтая по-арабски. В суете и гаме он не мог их слышать, видел лишь, как двигаются их губы.
— На прививки не сюда, отправьте их в палатку «С», — крикнул он, завидев кучку одетых в черное местных женщин с детьми на руках. Санитарки принялись их отгонять. Освободившееся пространство заполнилось еще большим количеством народа. Майкл осмотрелся, не в силах избавиться от дурного настроения. До него, словно некая адская музыка, доносились плач детей и приглушенные стоны. Медицинский пункт был развернут близ того, что некогда представляло собой древнеримский город Пальмиру. Он был укомплектован доставленными сюда Всемирной Организацией Здравоохранения врачами из разных стран, которые пытались оказать хоть какое-то подобие помощи тысячам беженцев, ежегодно проходившим через его сетчатые ворота.
Прошлое лето по общему мнению было нестерпимее всех предыдущих. Майклу оно запомнилось достаточно жарким для того, чтобы расплавилась пластиковая фляга, оставленная на капоте джипа больше чем на десять минут. При условии, конечно, что за это время ее никто не украл бы. И при условии, что имелась бы чистая вода, для которой может понадобиться фляга, а также что никакие бандиты, террористы или захватчики не перекрыли бы дорогу Дамаск — Алеппо, служившую единственным путем к тому, что в этих местах могло считаться безопасностью и порядком.
Майкл приехал на Ближний Восток в 1996 году как подающий надежды хирург, только что закончивший ординатуру в Соединенных Штатах, однако подающие надежды хирурги были здесь никому не нужны. Операции, даже самые рядовые, были роскошью — толпы людей, ежедневно проходившие у него перед глазами, остро нуждались в воде, пище и антибиотиках, а не в пересадке сердца. Он делал для них что мог, но вовсе не то, чему его учили. Лишь получившие исключительно тяжелые травмы удостаивались чести быть препровожденными в операционную. Так прошло уже три года. Ему было тридцать три, но временами он чувствовал себя вдвое старше.
ВОЗ была учреждением ООН, уставная цель которого заключалась в повышении качества здравоохранения во всем мире. Таковы были декларации. В реальности же ее деятельность сводилась к посильной помощи в случае «чрезвычайных обстоятельств», длившихся по полсотни лет и вполне способных продлиться еще столько же. В послужном списке этой организации были курдские восстания в Турции. Была распространившаяся чуть ли не по всему миру вражда между мусульманами-шиитами и мусульманами-суннитами — последняя вполне могла бы претендовать на место в книге рекордов Гиннесса, так как длилась уже больше тысячи лет. Были Бог знает отчего возникшие кровавые беспорядки в Ираке. И в результате каждый такой конфликт, сетовал про себя Майкл, выдавливал беженцев в Сирию — все дороги, как в Рим, вели сюда, и согнанные с насиженных мест толпы шли на запад и юг в поисках призрачного убежища. На каждой границе их тысячами возвращали обратно, но они все шли огромной волной, которую не в силах было обуздать даже все человеческое милосердие вместе взятое. Но здесь милосердие — в лице ООН — занималось безумным чаепитием на адском курорте.
Майкл затушил сигарету и вернулся к работе. — Мне нужен еще один комплект для наложения швов, — потребовал он. — Проверьте, достаточно ли у нас физраствора, а вы, санитары, имейте в виду: если есть раненые, их в первую очередь.
Последнее прозвучало горькой шуткой. Трое представившихся водителями автобуса пришли в медпункт пешком, буквально разорванные в клочья. Кто-то (надо думать, по политическим соображениям, взлетевшим на воз- дух вместе с ним самим) взорвал автобус с иракцами, нелегально проникшими в Сирию. Погибших военные просто-напросто похоронили на месте, а выживших скопом усадили в грузовик и вывезли обратно через границу. Те же, кто пребывал между жизнью и смертью, оказались здесь, хотя забот медпункту хватало и без них. Майкл наложил повязку на голову тому, кто был ранен легче других. Молодой, не старше шестнадцати лет, парень, хныкал. «Потерпи секунду», — как можно непринужденнее сказал он ему, заподозрив в «водителе автобуса» одного из террористов. Последнее не вызвало в нем ни злости, ни возмущения — он лишь хладнокровно допустил такую возможность.
Ткань палатки для сортировки пострадавших и так пропускала достаточно света, но то, что брызнуло в нее сквозь открытый полог, было чересчур ярким, чтобы называться солнечным светом. Это было излучение, столь ослепительное, что Майкл готов был услышать сопровождающий его звук — что-нибудь вроде рокота мощного двигателя или рычания доисторического пустынного льва. Казалось невероятным, что свет может быть такой силы.
Хочу, чтоб все грузы были доставлены вовремя — рассеянно молился Майкл. — Хочу, чтобы в этом году нам хватало воды.
Молитва была напрасной. Он знал уже, что здесь всегда всего будет не хватать. Ни для медицинской миссии ВОЗ, ни для этого сумасшедшего города из домишек-развалюх и слепленных из чего попало лачужек, разбросанных вокруг палаток медпункта. Если бы не иссушающее пустынное солнце, вонь от экскрементов, мусора и немытых тел была бы невыносимой. Но против наполнившей здешний воздух безысходности было бессильно даже оно.