Вино заметно встряхнуло его, однако состояние все еще оставалось полусонным-полуидиотским. Вчера, после любовных игрищ, он еще долго беседовал с Хейди, на корявом немецком пытаясь объяснить ей, какой видит Русскую Освободительную Армию в будущем и как намерен распорядиться ее полками сразу же, как только РОА станет реальностью Второй мировой.
Причем это был отнюдь не легкий треп с женщиной в постели. Ни с одной из трех своих предыдущих законных и полузаконных жен[53] никакой болтовни по поводу служебных дел Андрей себе не позволял. Но случай с Хейди — особый.
Командарм отлично понимал, что все более или менее важное; что он изречет относительно своих военных планов, немедленно становится известным кому-то из прикрепленных к его невесте офицеров разведки или СД. Во всяком случае, это сразу же доходило до сведения капитана Штрик-Штрикфельдта, чтобы затем достигать «адресатов». Власов уже имел возможность косвенно убедиться в этом, проследив за реакцией капитана на следующий день после одного из таких ночных откровений.
Обоих визитеров Власов принял минут через двадцать, в уютной, в старинном стиле обставленной приемной генеральской палаты. Вместе с капитаном к нему вошел рослый, смуглолицый полковник с четко очерченными полуазиатскими чертами лица и копной смолистых «монголоидных» волос.
— Полковник Меандров, — сухо представился незнакомец, — бывший заместитель начальника штаба 6-й армии[54].
— Значит, это вы и есть Меандров?
— Так точно, господин генерал.
— С опытом службы в штабе армии?
— Так точно, господин генерал-лейтенант. Опыт небольшой, но все же имеется. Хотя штабную службу никогда особо не чтил, больше видел себя в десантных частях.
— На сторону Германии перешли добровольно, или так, в стремени, да на рыс-сях? — употребил любимую поговорку Власов.
— Перебежчиком не был, но так сложились обстоятельства. Впрочем, морально я был готов к тому, чтобы влиться в освободительное движение.
— И что же вас подтолкнуло к такой идее?
— Из двора, в котором чуть ли не все мужчины были расстреляны или загнаны в лагеря коммунист-энкаведистами.
Власову уже приходилось слышать об этом полковнике, которого еще в январе перевели в одну из частей РОА, дислоцировавшуюся во Франции, как о человеке решительном, озлобленном и по-азиатски жестоком. Однако видел его впервые.
— А что заставило разыскивать меня здесь? — обратился не столько к полковнику, сколько к Штрик-Штрикфельдту.
В свое время капитан получил строгий приказ Власова: никого «не натравливать» на него, пока он пребывает в санатории. И если уж этот прибалтийский немец решился нарушить строгий запрет, значит, повод действительно серьезный.
— У господина полковника возникла идея по поводу организации десантно-диверсионных отрядов, — суховато объяснил тот, поняв, что самое время оправдываться.
— Идее воздушно-десантных атак столько же лет, сколь существует авиация.
— Речь идет о подготовке десантно-диверсионных отрядов Русской Освободительной Армии, — уточнил Штрик-Штрикфельдт, вместо того, чтобы предоставить возможность объясниться самому Меандрову.
— И кому необходимость такой подготовки показалась столь спешной?
— Господин полковник ждал вас в Дабендорфе, но время уходит, и он попросил…
— Ясно, — прервал Власов капитана. — Садитесь, господа.
— Капитан прав, — попытался поддержать его полковник, знавший о запрете командарма.
— Так это ваша идея, полковник, или вы всего лишь гонец, посредник? — вновь попытался выяснить Власов, кто стоит за полковником.
— Моя, господин генерал, — слова Меандров произносил на выдохе, на японский манер, кивая и сгибаясь всем туловищем, словно бы кланяясь.
Власов скептически передернул щекой, давая понять, что акции полковника сразу упали.
— Вот видите, оказывается, это всего лишь ваша личная идея. А кто может сказать мне, как к ней отнесутся Гиммлер, Кейтель, Геринг, не говоря уже о фюрере? Но, коль уж мы встретились… — снисходительно пожал плечами генерал, — стоит поговорить, в стремени, да на рыс-сях.
— Я уже распорядился, — предупредил вопросительный взгляд Власова капитан. — Сейчас принесут.
2
Не успели они усесться и закурить, как дверь открылась и на пороге появилась официантка с каталкой, на которой стояли бутылка вина и блюдца с сыром, ветчиной и салатами. Этого уголка Германии война со всеми ее продовольственными тяготами словно бы не коснулась, поэтому-то Власов чувствовал себя здесь, как в оазисе некоего довоенного благополучия.
— Но мне говорили, полковник, что вы уже предпринимали попытки создать русскую десантно-диверсионную часть, — произнес Власов вместо тоста, как только капитан разлил вино по бокалам.
— Предпринимал, ядр-рена.
В его устах это «ядр-рена» прозвучало как-то слишком уж по-русски, и очень плохо сочеталось с его откровенно азиатской внешностью.
— Причем задумывалось создание этой части с размахом, в соединении с диверсионной школой, и происходило все это значительно раньше, нежели возникла сама идея Русской Освободительной Армии.
— Совершенно верно, ядр-рена!.. — Меандров залпом осушил бокал, по русскому обычаю крякнул, и лишь после того, как зажевал выпитое куском ветчины, горделиво признал: — Это был неплохой план! К этому времени мы уже могли подготовить две-три тысячи десантников-диверсантов и, таким образом, совершенно изменить ход войны. Вспомните, как прекрасно действовали немецкие десантники в момент нападения рейха на Польшу, когда в течение нескольких дней они буквально парализовали все польское приграничье. В СССР действия десантников могли быть еще эффективнее, поскольку за линией фронта оставались большие формирования антикоммунистических и национально-освободительных сил. Уже тогда…
— Не трудитесь убеждать меня в пользе воздушных десантов, — прервал его монолог генерал Власов. — Замыслы понятны. Почему не осуществили?
— Не позволили, ядр-рена.
— Кто именно препятствовал?
— То есть, как это «кто»? Они же сами — немцы… — мельком и по-азиатски недобро взглянул Меандров на Штрик-Штрикфельдта. — Им вечно что-то мерещится. Если бы не их трусость, мы давно сформировали бы такую русскую армию, которая ни одному российскому императору даже не снилась. Что, разве я не прав, капитан? Или, может, сразу же донесете на меня гестапо?
— Можете считать меня своим, русским немцем, — шутливо успокоил его Штрик-Штрикфельдт.
— Так вот, я и говорю: немцам вечно мерещатся какие-то страхи, — так и не угомонился полковник, обращаясь теперь уже к Власову. — Словно опасаются, что захватим Москву раньше них, и вновь не допустим их туда.
Подтянутый, крепко сбитый, с мощным хрипловато-басовитым голосом, которым полковник каждое слово произносил так, словно выбивал его кремниевым кресалом, Меандров, несмотря на свою монголоидную внешность, представал сейчас перед Власовым в облике одного из тех, истинно русских, офицеров, которых ему еще пришлось повидать в роли «белых военспецов» Красной Армии. Но которые затем, уже в тридцатые, в большинстве своем были расстреляны или загнаны Сталиным в концлагеря. Те же, что остались, сразу же как-то сникли и гнусно опролетарились, дабы не выделяться среди массы рабоче-крестьянских командиров.
— Но ведь летом прошлого года вам все же позволили создать такой отрад. Помнится, вы даже повели его на задание.
Меандров устало взглянул вначале на Штрик-Штрикфельдта, присутствие которого все же не позволяло ему высказываться, что называется, от души, затем на Власова…
— Во-первых, командовал этими людьми не я, а некий обер-лейтенант СС. Я всего лишь был его заместителем.
— Опускайте детали, — сухо прервал его Власов, которому антинемецкие настроения Меандрова уже начали надоедать. — Отвечайте по существу.
— И потом… нас бросили не против армии, а против партизан. Вот тут и началось…
— Что, собственно, «началось»?
— А то, что против партизан карательствовать мои парни не хотели. Слишком уж недобрую славу нажили себе каратели по нашим деревням-селам. Кончилось тем, что в первый же день, как только нас переправили в район городка Остров, что в Ленинградской области, пятнадцать или шестнадцать бойцов отряда перешло на сторону партизан. Да, перешло, признаю, — обращался он теперь уже к «русскому немцу». — Но это еще не основание для полной ликвидации по-настоящему элитной части.
— Просто этот бунт, этот саботаж ваших бойцов убедил наше командование, что часть к боевым действиям не готова, — скептически обронил Штрик-Штрикфельдт. — И это неоспоримо. Причем не готова, прежде всего, по духу своему, по идеологической нацеленности.
— Но ведь готовили-то нас, ядр-рена, для борьбы не с партизанами, а с армейскими частями, отрядами НКВД.
— Где бы вы ни базировались, рядом всегда оказывались бы партизаны, которые делали бы все возможное, чтобы истребить вас. И что, во время каждого нападения вы бы объясняли им, что с партизанами не воюете, дескать, держите нейтралитет?
— Это была бы иная ситуация, — огрызнулся Меандров. — Германские штабы сразу же дали нам понять, что намерены использовать нас лишь как карательно-полицейское подразделение. Это вызвало сильное неудовольствие.
— Давайте сразу же уточним, — вновь осадил его Власов, — мы готовимся для борьбы против всех, кто выступает в защиту коммунистов и Советов. Поэтому попытка властей нацелить ваш отряд на борьбу с партизанами не может служить оправданием дезертирству. Вот так-то, в стремени, да на рыс-сях.
— Не может, понимаю, — окончательно помрачнел и столь же окончательно сник Меандров.
— И потом, объясните мне: вы-то сами, оказавшись в тылу у красных, каким образом намерены были действовать? Как армейская часть? В открытом бою, в окопах? Или все же диверсионно-партизанскими методами? То есть теми же методами, которыми действовали против вас партизаны в районе Острова. Так где же приобретать опыт, как не в антипартизанских акциях? И при этом вы еще пытаетесь оправдывать своих несостоявшихся диверсантов.