— Это не подлежит ни объяснению, ни тем более оправданию, господин генерал.
— Понимаю, — пробубнил себе под нос Власов.
— Если бы вы прозрели несколькими месяцами раньше, — все еще не мог успокоиться рейхсфюрер СС, — то, возможно, сейчас принимали бы… меня, и не в Берлине, а восседая в кабинете Сталина. Или как минимум в кабинете военного министра свободной России.
Теперь же получилось так, что взгляд Скорцени встретился с усталым взглядом Гелена. Упоминание о Москве действительно оказалось некстати, это становилось все очевиднее. Но в то же время Власов прав: оборону Москвы, в ходе которой был остановлен натиск частей вермахта и СС, многие высшие чины вермахта, СД и рейхсканцелярии ему не простят никогда. Как не простит и сам фюрер.
«Но в таком случае и приема, хотя бы в кабинете военного министра России, тоже никогда не было бы, — попытался он мысленно оправдать свою дипломатическую оплошность. — Поскольку к тому времени ты уже был бы мертвым, пленным или заурядным отставным генералом-коллаборационистом».
— Однако хорошо выстроенная вами на своем участке оборона Москвы, как и ваше контрнаступление, до сих пор убеждают нас, что мы имеем дело с настоящим, боевым, мыслящим генералом, — вдруг сухо, но спасительно проскрипел черствым голосом Гиммлер. В отличие от Геббельса или Розенберга, он умел вести разговор, не поддаваясь особым эмоциям и сиюминутным настроениям.
— Благодарю вас, господин рейхсфюрер.
— А теперь — о вашей истинной службе России. Вы и ваш штаб должны сразу же повести работу своего комитета Освобождения России таким образом, чтобы он стал политическим центром, пригодным для руководства всеми белогвардейскими, националистическими, любыми другими антибольшевистскими организациями, группами и объединениями представителей всех народов Советского Союза.
— Конечно, конечно, — согласно кивал Власов, давая понять, что о сражении под Москвой окончательно забыто. — Только так.
— В ближайшее время вам надлежит выработать манифест, проект которого был бы согласован с нами. Но прежде следует хорошо продумать состав самого «Комитета освобождения народов России».
Гиммлер поправил очки.
— Если позволите, господин рейхсфюрер… Еще не зная о вашем окончательном решении, мы с господином Власовым тем не менее обдумывали как идею проведения подобного конгресса, так и создания подобного комитета. И даже наметили ряд кандидатур, которые уже согласованы с руководством русского отдела гестапо.
— Что, очевидно, далось вам непросто, — едва заметно ухмыльнулся Гиммлер. Всякое упоминание о «гестаповце Мюллере» вызывало у него приступ необъяснимой иронии.
— Тем не менее замечания гестапо, и лично Мюллера, учтены.
— Попробовали бы вы, «друзья мои неподсудные», не учесть их, — скопировал рейхсфюрер не только слова Мюллера, но и его произношение. — Этот список при вас, генерал? — поинтересовался Гиммлер у Власова.
— Естественно.
— Неплохо было бы ознакомиться с ним. Если, конечно, не возражаете, «друзья мои неподсудные»! — по-садистски ухмыльнулся всевластный рейхсфюрер СС.
18
Пока Власов доставал из нагрудного кармана свернутый вчетверо листок, руки его предательски дрожали. Заметив это, Скорцени взглянул в лицо генерала-перебежчика с презрительным сочувствием. Не хотел бы он оказаться в его шкуре.
— Это черновик. Здесь мои правки. Поэтому позвольте зачитать.
«Какой же он все-таки жалкий!» — все еще не мог успокоиться Скорцени, вглядываясь в худое, почти изможденное, лишенное всякого аристократизма, свойственного немецким генералам, пролетарское лицо Власова.
— Позволите? — неуверенно уточнил генерал.
Гиммлер недоуменно как-то пожал плечами и, кисловато улыбнувшись, кивнул.
Власов держал лист обеими руками, правая рука его дрожала значительно сильнее, и Скорцени показалось, что перебежчик пытается удерживать ее, сжимая кисть пальцами левой.
— Первое условие…
— Вы начинаете с условий? — поползли вверх брови Гиммлера.
— Имеется в виду условие создания и деятельности самого союза, — нервно уточнил Власов.
— Я просматривал эти записки, — вступился за него Гелен, — там имелось в виду именно то, о чем говорит генерал.
Власов признательно взглянул на руководителя «Абвера-2» и продолжил:
— Общерусский воинский союз, по нашему мнению, должны представлять весьма авторитетные среди русских военных генералы. Хотя бы такие, как Абрамов и Балабин.
Власов приподнял голову и поверх листа, словно из-за бруствера окопа, посмотрел на Гиммлера.
— Авторитетные среди белогвардейских генералов, — уточнил тот.
— Именно так.
— Потому что ваши красные генералы, — сделал ударение рейхсфюрер на слове «красные», — никакого особого доверия ни у немецкого, ни у русского белогвардейского генералитета не вызывают.
Власов что-то хотел ответить, но запнулся, мигом растеряв все известные ему немецкие слова, и лишь взглянув на непроницаемое лицо Гелена, вовремя нашелся:
— Совершенно верно. Вы правы.
— Значит, было бы лучше, если бы на их месте оказались два генерала из тех, что обучаются сейчас немецкому языку в лагерях для пленных.
— Но авторитет названных генералов значителен именно в эмигрантской среде, которая тоже важна для нас. Учитывая изменение государственного строя, которое неминуемо…
— Читайте дальше, — с мягкой бесцеремонностью прервал его толкования Гиммлер.
— Общерусский воинский союз Балкан мог бы достойно представить генерал Крейтер, — заторопился Власов. — Европейскую белоэмиграцию — господа Руднев и Лямпе. А также руководитель самой организованной и влиятельной части ее — парижской — господин Жеребков, который в нашем комитете мог бы возглавить иностранный отдел, а возможно, и отдел пропаганды.
— Уверен, что Геббельс не станет возражать, — заметил Гелен. — Он знает Жеребкова.
Гиммлер поморщился, как бы говоря Гелену: «Нашли авторитет — Геббельса! Будет возражать — не будет…»
— От Национального союза участников войны — его руководитель господин Туркин.
— «Участников войны»? — переспросил Гиммлер. — Какой? Я спрашиваю: какой войны?
— Ах, да-да, — закивал головой Власов. — Имеется в виду Первая мировая. Ну и, конечно, наша, Гражданская…
— Тогда это меняет дело. Я уж решил, что вы успели создать союз ветеранов нынешней войны.
— Это было бы преждевременным, — подобострастно улыбнулся Власов, вновь поглядывая на Гелена.
— Однако замечу, генерал, что главный вопрос нашей встречи заключается не в создании вами «Комитета освобождения народов России», а в формировании Русской Освободительной Армии. Настоящей, боеспособной армии.
— Освободительной Армии?! — взволнованно переспросил Власов, машинально приподнимаясь.
— Вам не нравится название?
— Что вы! Благодарю. Я ждал этого момента, господин рейхсфюрер. Верил в это. Но… вы знаете, что я уже не однажды обращался к господину Гитлеру… Важно, чтобы это действительно была армия.
— Я знаком со всеми вашими обращениями по поводу создания РОА к руководству Генерального штаба, к правительству и самому фюреру. В том числе и с посланием, содержащим просьбу о встрече, которое вы передали Гитлеру в конце прошлого года через гросс-адмирала Деница. Знаю также, что оно осталось без ответа.
— К величайшему сожалению.
— Мне бы не хотелось ни объяснять, ни комментировать причины и ситуации, которые вынуждают фюрера и некоторых других руководителей Германии с сомнением относиться к идее создания Русской Освободительной Армии. Да, в общем-то, они хорошо известны вам, и мы об этом только что говорили. Я попытаюсь согласовать этот вопрос с фюрером.
— Вы правы: в объяснениях нет необходимости. Как я уже говорил в начале нашей встречи, мотивы мне действительно понятны.
— Генерал-полковник Гальдер, как и его преемник на посту начальника Генерального штаба вооруженных сил генерал-полковник Цейтцлер, очень активно поддерживали ваше стремление создать вооруженные части РОА. И кое-что уже было сделано. Основа, я бы сказал, заложена. Но случилось так, что в июне 1943 года, на совещании в ставке фюрера в Бергхофе[69], в котором принимали участие Кейтель и Цейтцлер, фюрер настоял, чтобы все русские соединения были разоружены, а личный состав использовался исключительно на трудовом фронте. Запретив при этом какие-либо конкретные официальные высказывания по поводу будущего устройства России.
— Значит, приказ разоружить русские соединения исходит от… Гитлера?! — удивленно переспросил Власов. — Простите, я этого не знал. Мне казалось…
— Что вам казалось? — резко, предостерегающе спросил теперь уже Гиммлер. Он не ведал, что авторство этой злополучной идеи остается для Власова тайной. И засомневался: был ли смысл открывать ее?
— Видите ли, я верил, что…
И хотя он не договорил, Скорцени прекрасно понял, чему русский генерал верил вплоть до последних дней. Он верил, что стоит ему пробиться на прием к Гитлеру, и проблема сразу же будет устранена, все завершится как нельзя лучше. Он-то считал, что все беды РОА — результат козней гестапо и СД.
Конечно, гестапо и СД имели свой интерес к особе перебежчика. Скорцени мог бы многое рассказать этому мечущемуся между фронтами и концлагерями генералу по поводу того, как СД, с благословения того же Гиммлера, усиленно просвечивало его самого и его кадры, выискивая среди них агентов русской разведки. Как именно они мешали ему пробиваться в кабинеты Кейтеля, Геринга и того же Цейтцлера. Тем не менее Гиммлер прав: главным препятствием на пути к созданию полноценной освободительной армии с самого начала являлся не кто иной, как сам фюрер, не желавший даже слышать ни о какой русской армии, ни о каком освободительном движении, ни о каком воссоздании русской империи.
Мало того, Скорцени мог бы оголить перед генералом и некоторые другие тайные пружины незримого конфликта между СС, СД, гестапо и «Русским комитетом» Власова.