– Ты запомнил, откуда он бил?
– Да, – ответил Рыкун. – Из-за капэпэ, там у них пулемётное гнездо оборудовано. Мешки с песком видны.
– Если гвардейцы им мину не закинут, он нам к казарме подойти не даст. Ваша задача подползти как можно ближе, но не попасть под мины. Сколько у тебя гранат?
– Две.
– Возьми ещё штуки три. Переборов, и ты возьми. Бросать будет Рыкун. У него это хорошо получается. Рыкун, это твой шанс.
– Может быть.
– Всё. Пошли.
– Постой, Владимир Максимович, я тоже с ними. – И от стены отслоилась грузная фигура Терентьева.
– Это не для тебя, – остановил его Турчин.
– Как же? – недоумённо пожал Терентьев плечами. – А как же мой шанс?
– Мы тут не в подкидного играем, Иван Фёдорович. Пойдёшь вместе со всеми. Начало атаки – по моей команде.
Глава девятая
Взвод Архипова не стал дожидаться конца миномётного обстрела КПП и кинулся на штабную казарму. Дым и пыль относило в сосны, и штрафники смогли незаметно, без стрельбы, подойти довольно близко. Однако их всё же обнаружили. В оконных проёмах засверкали огни выстрелов. Но оборонявшиеся отстреливались вяло. И через минуту штрафники уже запрыгивали в окна казармы.
Теперь наша очередь, подумал Турчин и машинально потрогал засунутый за ремень «парабеллум». Он его сегодня выручил несколько раз. Если бы удалось найти ещё один, то винтовку можно было бы повесить на гвоздь.
Турчин время от времени выглядывал из-за угла и наблюдал за обстрелом. Миномётчики выкладывали мины со знанием дела. Казарму заволокло густым дымом, и, похоже, она уже горела. А может, это мины продолжали долбить крышу и взрываться на чердаке и внутри здания. Кирпичное строение КПП тоже исчезло в дыму. Турчин понимал, каково сейчас было высидеть в окопах, там, под огнём, который всё не прекращался и не прекращался, словно миномётчики, не имея других целей, решили выгрузить весь наличный огнеприпас сюда.
Турчин, наблюдая за работой миномётчиков, в какой-то момент с надеждой подумал: а может, власовцы уже ушли из окопов? Сконцентрировались за восточной стеной казармы и ждут конца обстрела, чтобы кинуться к лесу? Но если они всё же узнали, что там их ждут пулемёты… Тогда они никуда не пойдут, а будут умирать здесь, в окопах. Турчин представил, что сделал бы сам, окажись на их месте, и в который уж раз подумал о том, что у солдата на войне выбор невелик. Мелькнули перед глазами осунувшиеся лица стоявших у стены и штык Переборова. А ведь и он, Турчин, мог оказаться в той шеренге. Да и тут его хлипкая легенда может рассыпаться в любой момент. Мало ли какие документы и свидетельства могут оказаться на столе особиста в тот момент, когда он будет просматривать его личное дело. Сейчас, во время наступления, в плену окажется много разных людей. И из формирований РОНА, и из РОА, и из русского добровольческого полка «Десна», и из полицейских частей, и из самообороны[9]. И всех их будут допрашивать: где, когда и при каких обстоятельствах поступили на службу германской армии, в каких операциях участвовали и кто был командиром, инструктором, начальником штаба… И какой-нибудь дотошный и въедливый лейтенант из Смерша подберёт и потянет и его ниточку. Где-то ведь и она лежит. И, быть может, совсем неглубоко.
Что ж, подумал Турчин и снова потрогал рукоятку «парабеллума», нужно быть готовым принять и это. А пока надо взять казарму и КПП. И если выпадет выжить и в этой атаке, то неплохо было бы найти случай и переговорить с Курсантом. Воронцов не знает его легенды.
Но надо ли его, Воронцова, обременять ещё и этим? Не надо никому знать, что они были знакомы. Если начнут копаться в их прошлом, то ничего, кроме чёрного, там могут не увидеть. Вряд ли то прошлое, которое их в какой-то мере объединяет, нашло место в послужном списке самого командира гвардейской роты. Гвардии старшему лейтенанту Воронцову оно тоже ни к чему. Да и ему тоже. Турчина вдруг обожгла вот какая мысль: а вдруг гвардейцы по приказу своего ротного откроют огонь, когда остатки штрафного батальона выйдут на рубеж атаки? Или накроют их миномётным залпом. Что-то Курсант не очень обрадовался встрече с ним. А чему радоваться? И что значит – радоваться? Броситься обнимать штрафника? Нет, Курсант уже не мальчик, жизнь и войну успел посмотреть с разных сторон. И повёл себя он очень правильно.
За развитием событий Воронцов наблюдал в бинокль. Вот через головы штрафников ударили батальонные миномёты. Вот накрыло КПП вместе с пулемётом. Вот заработала ещё одна зенитная установка и тут же потонула в разрывах дивизионных пушек. Эрликон артиллеристы накрыли очень точно. Вот начали стрелять танки. Стреляют редко, тщательно выбирая цели. Экономят боекомплект. Вот Владимир Максимович поднял штрафников. Миновали линию проволочных заграждений. Из казармы начался огонь. Но правый поток уже достиг угла здания, захлестнул через окна. Взрывами ручных гранат вырвало забаррикадированную дверь. Всё, ворвались.
– Колобаев, – позвал Воронцов снайпера, – начинай.
Колобаев кивнул, медленно, как ящерица на утренних холодных камнях, выполз из ячейки и, приминая плечами и подбородком высокую траву, пополз к воронке, видневшейся впереди. Там, куда он полз, находилось боевое охранение с пулемётом.
Охранение обосновалось в этой воронке, потому что именно отсюда хорошо просматривался весь периметр, который занимала своей обороной Восьмая рота. Колобаев перелез через отвал, скатился вниз. В обжитой воронке шла уже своя жизнь.
– Ну что, Колобок, пришёл нас демаскировать? Хочешь, чтобы нам сюда мину закинули? – Лучников смотрел на снайпера с неприязнью. – Вали отсюда. Другую позицию найди.
Колобаев только усмехнулся. Он давно научился не обращать особого внимания на слова Лучникова. С некоторых пор отношения их не то чтобы разладились, Колобаев просто понял, на что способен Лучников, а на что нет.
Кроме Лучникова, дежурившего возле «максима», в просторной воронке, с боков подправленной сапёрными лопатами, находились ещё несколько человек. Пулемётный расчёт с сержантом и Сидор Сороковетов. Сидор, подложив под голову шинельную скатку, спал.
– А где ты видел лучшую позицию для снайпера, чем эта? – усмехнулся Колобаев и снял с прицела чехол.
Первый выстрел Колобаев сделал тут же. И сразу же повторил.
– Ну вот, – сказал он, – двоим эсэсовцам лабешка. – И, медленно убрав винтовку, сполз вниз.
– А ты знаешь, Клобок, кто эти эсэсовцы? – Лучников выглянул через бруствер и тоже пересел на ступеньку ниже. – Власовцы. Или каминцы. Тут их по-разному называют.
– Те, что в Чернавичской пуще за нами гонялись?
– Ну да.
– Полицейские, что ли? – спросил сержант. – Не похожи. Форма на них немецкая.
– Форма-то немецкая, а нашивки – РОНА. Русская освободительная народная армия. Наши освободители…
– Предатели, сучий потрох. Ну, недолго им там сидеть. – И сержант полез к брустверу. – Ни черта не видно. Миномёты накрыли. Казарма горит.
Колобаев снова занял свою позицию. Расчехлил прицел и сказал первому номеру пулемётного расчёта:
– Сержант, убери-ка голову.
– Сейчас побегут, – будто не слыша его, сказал сержант и проверил ленту в приёмнике.
– Эти не побегут.
Колобаев сделал ещё два выстрела.
– Ну что там, Колобок? Всех перебил? – спросил Лучников.
– По окопам разбежались, – на обращая внимания на последнюю фразу Лучникова, доложил снайпер обстановку. – Казарма горит.
– Почему не стреляешь?
– Моё дело – наблюдать.
– А зачем тогда стреляешь?
– Когда надо, стреляю. Когда не надо, не стреляю. Наблюдаю.
– Тебя что, Клобок, ротный насовсем из взвода забрал? – спросил Лучников. – При штабе теперь котелки лижешь?
– Пошёл ты!
Колобаев снова выстрелил. Оптику закрывали то трава, которую приходилось придавливать стволом, то дым. Но на этот раз он отчётливо увидел, как от горящей казармы к окопам побежали двое. Один нёс пулемёт МГ с болтающейся лентой, другой коробки с патронами. До окопов было метров сто пятьдесят. Колобаев сделал необходимое упреждение и нажал на спуск. Винтовка дёрнулась, и цель на мгновение выпала из прицела. Он быстро перезарядил. Отыскал цель. Пулемётчик лежал на боку и судорожно загребал ногами. Второй номер подхватил пулемёт и, пригнувшись, бежал к окопам. Оттуда ему махали руками, что-то кричали. Это была нетрудная цель, и Колобаев упустить её не мог. Но после его выстрела длинная прицельная очередь пронеслась над воронкой, пули защёлкали по комьям земли, по щитку «максима», сбивая с него маскировку.
– Живой? – толкнул ногой Колобаева сержант.
– Живой. Глаза песком забило.
– Это хорошо. Меньше нос будешь высовывать.
Колобаев достал из вещмешка фляжку с водой, вафельное полотенце и начал промывать глаза.
Сержант полез вверх, к пулемёту, осмотрел его и выругался:
– Вот гадство! Кожух пробило. Вода выливается.
Проснулся Сороковетов, увидел Колобаева и обрадовался:
– Будь я маршалом, окружил бы этот аэродром и размолотил его из миномётов. Плёвое дело! А? Правильно я говорю?
– Нельзя, маршал. Аэродром для наших самолётов нужен.
– Течёт, – сказал сержант. – Сейчас эсэсовцы к лесу попрут, а у нас пулемёт без охлаждения. Надо чем-то заткнуть и воды долить.
Пулемёт стащили вниз, задрали стволом вверх, чтобы сохранить остаток воды. Сержант быстро достал трофейный немецкий штык-нож и начал рубить черенок сапёрной лопаты. Через минуту затычка была готова. Он обернул её лентой парусины, отодранной от плащ-палатки, пропитал ружейным маслом и ловко вогнал в пробоину.
– А теперь давайте свои фляжки, – сказал он и, открыв защёлку на крышке, сунул палец. – Двух фляжек, пожалуй, хватит.
Забулькала вода. Сержант успокоился. Колобаев утёрся полотенцем. Остатки воды отдал пулемётчикам. Стрелять он больше не смог. Сказал:
– Глазам лабешка. Ничего не вижу. Одни круги перед глазами… Разноцвет