– На вырубке. Километра полтора отсюда. Там лежит. Хлыстами. Ещё даже и не разобрали.
– Дорога туда есть?
– Есть дорога, Клавдия Семёновна. Как ей не быть, если мы туда всегда за деловым лесом ездили. Старый большак. Сухой. Проезжий вполне. Мины сняты. Сам сымал. Только мимо дороги – ни-ни…
– Ну, тогда поехали. А то завтра утром нам на месте надо быть. В другой колхоз переезжаем.
На следующий день они уже сидели на углах и рубили баню. Предбанник развели на три шага в ширину, так что получалась уже не баня, а небольшой пятистенок, в котором надо было прорезать не меньше трёх окон.
Трофим тоже взялся за топор. Сидел на бревне, тяпал, гнал щепку, стараясь, чтобы она выходила такая же длинная и тонкая, как у нелюбинских мужиков.
Сруб и стропила подняли за неделю. Марья Сидоровна привезла щепы со щеподралки и воз досок. В предбаннике набрали пол. Мойницу замостили осиновыми плашками. Печь пришлось выкладывать на две половины. Расчистили усадьбу Кондратия Герасимовича и, накатав с поля валунов и залив их глиной, поставили баньку среди одичавших яблонь и слив.
Фёдор, довольный и работой, и всем, с чем они в эти дни справились, сказал:
– Не баня, мужики, а прямо часовня!
А Кондратий Герасимович на слова кузнеца сказал своё:
– Теперь так и будет – всё, что ни сделаем, в память о них. – И кивнул в сторону кладбища.
Хлысты, которые остались от стройки, распилили по нужному размеру, пролысили, чтобы не заводился червяк, и сложили ровным штабелем под липой. На первый дом, как прикинул Кондратий Герасимович, леса должно было хватить. Зимой нарежем ещё, довольный сделанным, решил он, а весной надо будет Клавдии Семёновне ушицу погуще заварить…
За последние дни председатель похудел ещё сильнее, почернел от загара и ветра. Но рубцы на его теле чесаться перестали. А после Семёна дня, когда пожелтели липы и зашумела на стёжках листва, пришло письмо от Воронцова. Когда почтальонка, давно уже позабывшая дорогу в Нелюбичи, забрела к ним через переезд, разувшись и намочив подол юбки, Кондратий Герасимович не выдержал и крикнул издали:
– Здравствуй, Надя! Что, письмо принесла?
– Треугольник. Полевая почта. Видать, с фронта, – ответила Надя. – Кто ж тебе, Кондрат, с фронта пишет? Ай фельдшерица какая? Там-то, говорят, девки вольные?
– Друг мне пишет, – глянув на обратный адрес, строго сказал Кондратий Герасимович. – Фронтовой товарищ. Брат, можно сказать. А сестёр наших, которые на фронте, ты, Надя, по пустому случаю не срами. Они нас, безногих да безруких, из-под пуль на себе выносили.
Кондратий Герасимович тут же распечатал письмо, прочитал его и раз, и другой, но сгоряча не понял ни строчки. Но одно вошло в его разум, что письмо хорошее, никакой плохой вести оно не несло. Он отложил его и кинулся угощать Надю варёной картошкой и солёными огурцами. Огурцами его обеспечила красниковская сестра Агриппина Михайловна. Насолил целую бочку. Бочку раздобыл в райцентре, в заготконторе. Везде нашлись старые знакомые и доброхоты.
Пока Кондратий Герасимович угощал почтальонку Надю, Трофим разглядывал письмо и штемпели. Надя кивнула:
– Мальчонка-то, дядя Кондрат, читать не умеет.
И его как в сердце кольнуло: как же он не подумал, как же он забыл о том, что парня учить надо?
– Завтра в школу повезу, – сказал он. – Слышь, Троха-Трофим, завтра мы с тобой в Гуличи поедем. В школу. Хочешь учиться?
Мальчик радостно улыбнулся, как будто только того и ждал:
– Хочу, дядя Кондрат! – И неожиданно, движимый каким-то порывом благодарности и счастья, какого, может, и сам от себя не ожидал, кинулся к нему и крепко, насколько хватало мальчишеских сил и цепкости, обнял.
Кондратий Герасимович почувствовал, как перехватило разом горло и табачный дым полез в глаза, смешался со слезами. Отвернулся, закашлялся…
Назавтра он пораньше запряг кобылу, бросил в повозку охапку сена и отвёз Трофима в Гуличи.
Марья Сидоровна собиралась в райцентр на совещание.
– А меня что-то не вызывают, – посетовал Кондратий Герасимович. – Я, видать, у них пока во втором эшелоне числюсь.
– И радуйся. Меньше спрашивать будут, – подсказала ему Марья Сидоровна.
– Да я спроса не боюсь. А вот вопросы у меня поднакопились.
– Тогда поехали.
В тот день на железнодорожную станцию пригнали вагон с лошадьми. Пришёл он не с востока, как это было прежде, а с запада, со Смоленска. Это были выбракованные армейскими ветеринарными службами кони, присланные по разнарядке, как пояснил первый секретарь райкома партии, на подъём разрушенного народного хозяйства в районы, бывшие в оккупации.
Выделили пару коней и для Нелюбичей. Осматривая нежданный подарок и радуясь тому, что не зря поехал с Марьей Сидоровной на совещание, он увидел человека в шинельном полупальто, который пристально смотрел на него. Да это ж никак спаситель мой Пётр Фёдорович, догадался Нелюбин, узнавая и осанку старика, и его внимательный взгляд. Тот тоже уже шёл навстречу, взмахивал рукой и окликал его по имени.
Глава двадцать первая
Головную машину остановили ручными гранатами. Арман, этот отчаянный храбрец и фанатичный голлист Арман, сам с небольшой группой спустился вниз, к повороту, и, когда колонна в пятнадцать грузовиков заполнила отрезок шоссе напротив засады, бросил под колёса грузовика противотанковую гранату. Гранаты полетели во вторую и третью машины.
Это было сигналом к началу общей атаки.
– Стреляй, Иван! Стреляй! – тормошила Ивана Николь.
Она встала на колени и, как орлица, смотрела вниз, где грудились у обочин машины, вспыхивали взрывы и метались люди. Это были боши. Николь хотела видеть, как они умирают.
– Ложись! – крикнул ей Иван.
Он ещё с вечера выставил прицел. Прицел на Brene был в ярдах, а не в метрах. Стрелять надо было по кабине. Там сидел водитель и охрана. Но если грузовики перевозили живую силу, то именно под тентами находились их цели.
Иван поймал в прицел кабину одной из машин и нажал на спуск. Короткая очередь – и пулемёт замолчал.
– Стреляй! Почему не стреляешь?! – зло кричала Николь.
Иван отщёлкнул магазин, отвёл затвор. Патрон замяло в патроннике. Он вытащил нож, подцепил согнутый патрон и выбросил его из патронника.
– Давай новую обойму! Быстро!
Николь держала ящик с патронами открытым. Быстро вставила в гнездо над затвором новую обойму. Иван передёрнул ручку. Прицелился. И – снова короткая очередь, после которой пулемёт замолчал.
– Он заминает патрон! Быстро давай первую обойму!
Иван выковырнул замятый патрон. Николь вставила первый магазин. Иван прижал приклад к плечу. Вниз пошла ровная короткая очередь в пять патронов.
– Порядок! Порядок, Николь! Пош-шла-а!
Теперь Bren работал, как швейцарские часы. Когда обойма закончилась, Иван приказал:
– Ставь вторую!
Пулемёт работал безотказно.
– Убери из каждой обоймы по три патрона! Быстро, Николь! И дозаряди ими первую обойму! Запомни! Двадцать семь! Не больше!
Вначале он подумал, что, возможно, утыкание патрона произошло из-за неисправности или деформации коробки обоймы. Мало ли что могло произойти при падении контейнера на камни. Но потом понял – слишком тугая пружина в магазинах, и первые патроны входят, видимо, под критическим углом.
И как это пришло ему в голову?
Третья обойма шла как по маслу. И все остальные.
Bren ему нравился. Темп стрельбы, как сразу определил Иван, почти такой же, как и у «дегтяря». Но отдача значительно мягче. Удобнее удерживать в прицеле нужный объект. Чтобы не перегревался ствол, очереди решил делать покороче.
Колонна остановилась. Машины сгрудились. Некоторые катились назад, затем заваливались в кювет или наезжали на машину, ехавшую следом.
Иван обстреливал короткими очередями уже третий грузовик. Из некоторых выскакивали люди в зелёных мундирах. Боши! Он брал их на мушку и посылал очередь за очередью.
Вскоре к ним прибежал Арман.
– Иван! Пулемёты не работают!
Только теперь Иван понял, что огонь со склона ведёт только его Bren.
– Пусть выкинут первые три патрона! Заряжать по двадцать семь!
– Понял!
Арман исчез.
Вскоре заработали и остальные пулемёты.
Атака длилась минут десять – пятнадцать, не больше. Сквозь грохот выстрелов Иван не сразу услышали свист Армана. Командир подавал команду на прекращение огня.
Вовремя, подумал Иван, поглядывая на перегревшийся ствол.
Николь поменяла обойму и принялась заряжать пустую патронами, которые валялись в ящике россыпью.
Партизаны, занимавшие окопы внизу, короткими перебежками приближались к дороге. Их вёл Арман.
Победители должны были собрать трофеи.
Но Иван знал и другое. Обычно все неприятности происходят именно в этот момент. Победителю кажется, что враг повержен, хочется насладиться минутой славы. Осторожность отступает на второй план.
Не ошибся он и в этот раз.
Небольшая бронемашина с открытым верхом и пулемётом на турели мчалась по ближней обочине, стараясь протиснуться вперёд, в голову колонны. За нею бежало около десятка солдат. Немцы то и дело припадали на колено и стреляли вдоль дороги. Они атаковали группу Армана, которая, собрав оружие, не успела уйти. Теперь партизаны пытались укрыться в кустарнике и за придорожными камнями.
Пулемётчики тоже оставили свои позиции на склоне горы и кинулись собирать трофеи, поэтому, когда бронемашина с пулемётом выскочила из-за поворота, по ней открыли огонь лишь несколько стрелков и Bren русского пулемётчика.
Иван попеременно брал в прицел то моторную часть и кабину бронемашины, то пулемётчика и посылал вниз короткие очереди. Немецкий пулемётчик быстро оценил обстоятельства и понял, что главная опасность для него исходит сверху, с горы, из зарослей кустарника, где время от времени вспыхивало и трепетало несколько секунд пламя пулемёта. Немец резко развернул свой МГ и дал длинную очередь вверх.