Одновременно с севера и северо-востока блокированную группировку атаковали батальоны войск НКВД.
На третий день из пущи в различных направлениях начали выходить группы немцев с белыми флагами.
Капитан Солодовников звонил почти каждые полчаса.
– Ну что там у тебя, Воронцов? Почему не докладываешь?
– Принимаю капитуляцию. И трофеи. И того и другого пока что-то негусто, товарищ капитан.
– Ничего-ничего! Ты, главное, ухо держи востро! Танки и разведка вернулись. Дров там, сено-солома, нахряпали порядком! Сейчас «горбатые» ещё пару раз обработают, и к тебе они ротами попрут! Вот, Сашка, какая война началась!
Воронцов засмеялся. И тотчас в трубке послышалось:
– Вот и я, Сашка, смеюсь. Ты только вот что: людей своих держи в окопах, пусть не расхолаживаются, потому как всё может быть. Перед нами не простые солдаты. Эсэс да власовцы. Этим сдаваться, сам понимаешь, – шанс выжить небольшой. На ком расстрелы, на ком сожжённые деревни… Да и сам не геройствуй. Доживи, Сашка, ротный ты мой самый лучший, до победы!
– Спасибо, Андрей Ильич! Постараюсь дожить.
Не сразу Воронцов передал телефонисту трубку. Выпил, что ли, комбат? Расчувствовался.
– Екименков, – позвал он фельдшера, – у тебя выпить что-нибудь есть?
– Товарищ старший лейтенант, так мы весь первач по вашему приказу перед боем Веретеницыной сдали.
– Позови её.
Пришла Веретеницына. Взгляд у неё был недовольный. Воронцов уже знал, что она сейчас скажет. Чтобы упредить огонь, он подмигнул ей и сказал:
– Старшина, выдай из своего трофейного фонда по фляжке на каждое отделение. И одну – на НП. Артиллерию угостить. А то скажут, мол, жмоты в пехоте воюют.
Артиллерийские лейтенанты смотрели на санинструктора с восхищением. Она это заметила.
– Хорошо, товарищ старший лейтенант. Под вашу ответственность.
– Колобаев! – окликнул Воронцов снайпера. – Иди, помоги Екименкову довольствие доставить!
Глоток разведённого спирта ослабил натянутые нервы. Лейтенанты-артиллеристы тоже повеселели.
На их участок выходили пока небольшие группы по трое-четверо и одиночки. В основном без оружия. Это были те, кого дожали огнём из танков. Вид у них был, как метко определил пулемётчик Чучин, загробный: оборванные до нательного белья, обросшие, давно не мытые, с бешеными сверкающими глазами людей, которые не спали уже несколько суток.
– Это им за наших товарищей, – ворчали бойцы, воевавшие с сорок первого и сорок второго.
– Вот так они нас на переправе под Брянском…
– Да, через пулемёты лезли…
В полдень старшина Гиршман с помощником притащили в траншею термосы с кашей. После глотка самогона каша пошла в один мах.
Только отгремели котелками, облизали ложки и прибрали их за голенища сапог, на дороге среди сгоревших бронетранспортёров появились двое с белым флагом.
– Genosse! Nicht Schißen! Wir führen die vewundeten![45] – монотонно выкрикивал один из идущих.
В окопах затихли. Защёлкали затворы винтовок и пулемётов. Лейтенанты-артиллеристы схватили телефонные трубки и, выглядывая через высокий бруствер, начали передавать своим расчётам координаты.
– Что они лопочут? – спросил миномётчик. – Сдаются? Или что?
– Что-то не похоже, – сказал артиллерист. – Так не сдаются.
– О-отставить! – закричал Воронцов. – Без моей команды огня не открывать!
Колобаев рассматривал немцев в оптический прицел.
– Ну что там? Видно что? – спросил его Воронцов, обшаривая в бинокль дальнюю опушку леса.
Воронцова не покидало ощущение надвигавшейся опасности. Что это, думал он, рассматривая в бинокль немцев с белыми флагами, навязанными на штыки карабинов? Санитарный обоз? Вывозят раненых? А где остальные?
– Командир, а что они кричат? Сдаются, что ли? – Колобаев не отрывался от трубы прицела.
– Кричат, что ведут раненых. Просят, чтобы не открывали огня. Называют нас товарищами.
– Товарищи…
И вдруг Колобаев насторожился:
– Командир, а у этих товарищей нашивки какие-то непонятные.
– Смотри, Колобаев, лучше.
– Никаких нашивок… Непонятно, кто идёт.
Воронцов быстро связался с батальонным КП:
– Первый, на связи Восьмой. По дороге наблюдаю движение немцев. Двое. С белыми флагами. Кричат, что вывозят раненых. Просят не открывать огня. Обоза пока не видать.
Капитан Солодовников ответил не сразу. Выругался. Спросил:
– Сам-то ты что думаешь?
– Вроде с белыми флагами, но о сдаче ни слова. Снайпер докладывает: на мундирах нашивок нет. Белые флаги – на штыках. Что-то не так, Андрей Ильич.
– Пусть выйдет обоз. Осмотри их с дистанции. Дальше – по обстоятельствам. О каждом решении докладывай немедля. Седьмой, кавалеристы и Девятый докладывают: у них вроде тоже шевеление по фронту.
– Понял. Выполняю.
Он выскочил на бруствер, поднял руку и оглянулся на окопы своей роты. Взводы замерли. Пулемётчики приникли к гашеткам. Стрелки навалились на брустверы. Все ждали сигнала. В полной тишине он прокричал в сторону леса:
– Bitte auf hören! Stehen![46]
Воронцов повторил приказ ещё раз по-немецки и затем по-русски, для своих, и тут же вскинул бинокль.
Среди идущих с белыми флагами произошла короткая заминка. Похоже, решение принимал один из них. Или переводил другому смысл приказа.
Воронцов сразу заметил эту заминку. И для себя решил: действовать надо не так, как обычно бывает в подобных случаях, пустить события по своему руслу…
Немцы продолжали движение ещё какое-то время. В окопах загудели голоса. Ага, бойцы тоже занервничали.
Наконец немцы остановились.
Повозки с санитарными крестами на грядках тем временем начали вываливаться из вытоптанного танками и вырубленного миномётным огнём ельника. Одна, вторая, третья, четвёртая… И тоже остановились. Лошади полезли на обочины.
– Что-то ездовые у них подгуляли, – заметил кто-то из бойцов. – С конями не справляются.
Воронцов взмахнул рукой и снова начал выкрикивать заранее заготовленные фразы:
– Jetzt zu Ihnen kommen unsere Senitäter! Mit Ihnen wird eine Abdeckung! Entdecken Sie Ihren Wagenzug, und werden nach vorne zu springen nach fünf Wagen! Ich widerhole: fünf Wagen![47]
Двое с белыми флагами на штыках стояли неподвижно. Лес молчал. Повозки прекратили движение, замерев в том положении, в каком их застал крик русского офицера.
Воронцов сделал паузу и продолжил:
– Bestellen: auf richtuge Reihenfelge der Bewegung und die Reihenfolge. Waffen schwingen am Wegesrand bei der Abfahrt auf der wiese auf zehn Schritte vom Wagen. Bei Verletzung der Verkehrsregelung und der Nichterfüllung anderer Auforberungen gezwingen, das Feuer auf die Niderlsge zu öffnen! Alles![48]
Когда Воронцов оглянулся на своих бойцов, первой, кого он увидел, была старшина Веретеницына.
– Нет! – сказал он, глядя ей в глаза. – Вы, старшина, займётесь приёмкой раненых там, пятьдесят метров в тылу! Екименков, подберите на своё усмотрение троих автоматчиков и идите встречать обоз. Начинайте с первой повозки. Осматривайте внимательно. Каждого человека и каждую повозку. Если возникнет какое-либо сомнение, режьте бинты.
– Вы думаете, товарищ старший лейтенант, обоз липовый?
– Выходят почему-то одни. Решили освободиться от обоза? Загрузить нас своими ранеными? А где не раненые? Готовятся к прорыву в другом месте? Странно это…
Прибыли автоматчики. Все из недавнего пополнения. Восемнадцатилетние ребята из Смоленской области.
– Слушай мою команду, земляки. – Воронцов окинул взглядом шеренгу. – Можете считать, что посылаю вас на смерть. Но постарайтесь её обмануть. Будете сопровождать фельдшера Екименкова. Двое – с двух сторон повозки, палец на спусковом крючке. Екименков, вы с одной стороны будете осматривать раненых. С другой стороны один из вас тем временем должен осмотреть повозку на предмет наличия спрятанного оружия. Обоз, повторяю, подозрительный.
Пока ставил задачу, подошла «тридцатьчетвёрка» с десантом – отделением кавалеристов.
– Будьте осторожны, – предупредил Воронцов механика-водителя. – Там могут быть мины.
– Знаю, – махнул чёрной рукой тот. – По своей колее пойду. Ребята, а вы, если что, прыгайте за машину. Я назад сдавать не буду.
С танком они рисковали. Если обоз окажется липовым, огня открывать нельзя. Лейтенант-танкист успокоил Воронцова:
– Ты, ротный, не волнуйся за моих. Если там начнётся буза, мы выдвинем ещё две машины. Одна будет прикрывать огнём.
– Нам стрелять нельзя, вот в чём дело.
– Ничего. Загоним их обратно в лес, и – принимать только без оружия.
Первые повозки оказались плотно загруженными ранеными. Екименков и автоматчики проверяли повозку за повозкой. Раны были старыми, двое-трое суток. Многим не делали повторную перевязку. Кровавые бинты уже запахли. Трупный смрад густо стоял над обозом. Екименков осматривал раненых одного за другим и мысленно определял, кому повторная перевязка и операция уже не понадобится.
Автоматчик, осматривавший повозки, выдернул из-под подстилки винтовку и швырнул её в сторону. Сказал, качнув автоматом:
– Слышь, Екименков, петлицы и нашивки срезаны. С мясом вон отдирали.
– Эсэс. Боятся, что расстреливать будем, – ответил Екименков.
– А надо бы, – сказал автоматчик. – В наших деревнях такие же облаву проводили.
Когда отправили вторую пятёрку повозок, автоматчик отвёл в сторону фельдшера Екименкова и шепнул:
– Мне кажется, они понимают, что мы говорим. Понаблюдай. И морды, глянь вон, чисто брянские. Брасово да Комаричи.
– Думаешь, власовцы?
– Власовцы или каминцы. Один хрен.
– Ладно. Будем делать своё дело. Раненые все одинаковые. Скажи ребятам: если я объявлю перекур, пусть потихоньку уходят за танк. Если обнаружишь оружие, сделай вид, что не заметил. Но мне дай знать. Попроси покурить.