я — убью“. И убил бы. Вот оно как — собственного мужа пуще огня боюсь».
Старуха молча вязала, покачиваясь в кресле; молчал и Джо.
Наконец она спросила:
— К чему присудили служащих Джона за тухлые яйца?
— К штрафу по сто фунтов с рыла. Джек заплатил за всех.
— Как ты думаешь, Джон когда-нибудь прикроет тотализатор и клуб?
— Вряд ли, мама. Разве что пройдет новый закон и его заставят прикрыть их.
— Дал бы бог, Джо. Тогда Джон избавится от Борова и от всех других разбойников, займется другими своими делами. Вот хорошо бы!
Джо промолчал. Он сочувствовал матери, понимал, как ее мучает долгая связь Джона с уголовниками. Но, с другой стороны, должность управляющего тотализатором, которую занимал Джо, была легкая и приятная. Полиция больше не причиняла никаких хлопот. Плохо ли получать хорошее жалованье и почти ничего не делать? Под его началом было двадцать человек, среди них Пэдди Каммин, Франт Алек, Трясучка, Билл-Скелет и другие «славные ребята». Из головорезов остался только Горилла — без вышибалы не обойдешься.
Миссис Уэст всегда была рада приходу Джо. Она любила посидеть с ним у очага в этой кухне, где она столько долгих лет воевала с бедностью. Теперь эта война кончилась. Джон положил ей конец. Но старуха с сожалением вспоминала о далеком прошлом, когда сыновья еще были маленькими и по всему дому — грязному и тесному — раздавался их звонкий смех или сердитый плач. Хорошее это было время, когда Артур еще не попал в беду, а Джон не занимался букмекерством.
Она так и не сумела сблизиться с Арти после его выхода из тюрьмы, и в последние годы редко видалась с ним. Он был все такой же угрюмый и озлобленный, чужой какой-то; но она по-прежнему болела за него душой и все еще пыталась помочь ему. Вот если бы ему попалась хорошая жена, может все и обошлось бы. А так — бог весть, чем он кончит. Он надеется на заступничество Джона — не натворил бы чего. А тут еще люди говорят, будто Дик Брэдли из тюрьмы вышел!
— Джо, правда, что Дика Брэдли выпустили?
— Что? Не знаю. Откуда мне знать?
— Знаешь, Джо. Правда или нет?
— Правда.
— Арти видел его?
— Видел. — Джо упорно смотрел в огонь, смущенно шевеля пальцами.
— Спаси господь и помилуй! Поговорил бы ты с Джоном. И так уж бомбы бросают, избивают людей, скандалят. А теперь, когда Брэдли на воле, и не знаю даже, что будет!
— Джон не станет с ним связываться. Брэдли просто дурак. На что он Джону?
— Зато он Арти нужен. Ты сам это знаешь, слышал, как Арти про него говорит. Ты скажи Джону. Ах, если бы он закрыл и тотализатор и клуб, выгнал бы всех своих арестантов и пристроил Арти к делу, ну хоть на скачках или бегах! Непременно поговори с Джоном. Прошу тебя, Джо, ради всего святого, поговори с ним!
Джо поднял глаза и с тоской посмотрел на мать. Все еще надеется, все еще терзается, просит, подумал он. Зачем? Поздно об этом говорить. Пора бы уж и примириться.
Беспечный по натуре, Джо и к матери относился без глубокого чувства, хотя и любил ее. Но что он мог поделать? Он давно уже решил, что самое лучшее — принимать жизнь, как она есть. Скрыть что-либо от матери братьям Уэст никогда не удавалось; она знала о них все, но цеплялась за надежду, что когда-нибудь Арти и Джон станут хорошими людьми.
— Ты должен поговорить с Джоном, — повторила миссис Уэст.
— Он сказал, что, может быть, зайдет сегодня.
Они снова умолкли. Слышалось только тиканье часов на полке да гудение огня в очаге. Потом во дворе раздались шаги.
В комнату вошел Джон Уэст.
— Добрый вечер, мама, — сказал он весело, снимая шляпу. — Как у тебя тепло! А сегодня такой мороз.
Не снимая пальто, он подошел к огню погреться. И дорогое пальто, и ловко сшитый темный костюм выдавали в нем человека со средствами, который любит и умеет одеваться. Дешевенький костюм Джо, потертая шаль старухи, старая качалка, очаг и закопченные стены — все это было здесь к месту; а щегольство Джона Уэста и новая купленная им мебель принадлежали другому миру. Миссис Уэст отлично это чувствовала.
Джон Уэст откинул со лба прядь рыжеватых волос, и для матери он снова стал маленьким мальчиком, ее любимым сыном. Но этого ей было мало.
— Я только на минутку, мама, — сказал Джон. — Дела не ждут. Как твои глаза?
— Да все так же.
— Надо обратиться к другому врачу, Твой врач, по-моему, никуда не годится. А как насчет финансов?
— Денег мне не нужно, Джон. — Миссис Уэст наклонилась вперед и схватила сына за руку. — Джон! Почему ты не закроешь тотализатор и клуб? Почему не разгонишь всю шайку? Ведь я же так просила тебя!
Джон посмотрел матери в лицо, и его холодные серые глаза чуть потеплели.
— Я прошу тебя, Джон, ради меня, ради твоей родной матери. — Миссис Уэст показалось, что во взгляде сына промелькнуло что-то, напомнившее ей те далекие времена, когда она плакала в этой самой кухне оттого, что нечем было накормить семью, а Джон утешал ее: «Я вырасту большой и наживу много денег. Я буду заботиться о тебе, мама. Тебе будет хорошо».
— Устрой Арти на работу и не давай ему водиться с Диком Брэдли.
Джон Уэст выпрямился; взгляд его снова стал непроницаемым и бесстрастным.
— Так это тебя беспокоит? Ну что ж, поговори с Арти. Меня это не касается.
— С Арти говорить бесполезно. Ты отлично это знаешь, Джон.
— Все равно, мама, это не мое дело. Не разорваться же мне! И с какой стати я закрою тотализатор и клуб? Рабочие любят поиграть на скачках, и что же в этом плохого? Я же говорил тебе, не верь ты глупостям, мало ли что пишут в газетах. Это все вранье.
— Не все, Джон.
Джон Уэст вынул из кармана конверт и сунул его матери в руку.
— Возьми мама. Купишь себе что-нибудь — новое платье, что ли.
Миссис Уэст хотела было отказаться, но передумала. Какой смысл? Даже любовь-к родной матери выражалась у него в денежных знаках.
Неловкое молчание прервал голос Артура Уэста, донесшийся с переднего крыльца.
— Здравствуй, Барни! Как поживаешь?
Голос Робинсона ответил:
— Замерз, как блоха на дохлом белом медведе.
— Это Барни Робинсон? — спросила миссис Уэст.
— Да, он ждет меня в коляске.
— Позови его, Джон. Я напою вас чаем. Барни мне всегда нравился; я сто лет его не видала. Он, кажется, скоро уезжает в Америку?
— Да, скоро. Но сейчас нам некогда садиться чай пить, — ответил Джон Уэст.
Вошел Артур, снял пальто и шляпу и коротко бросил матери:
— Здравствуй.
— Ну, мне пора, — сказал Джон. Он надел шляпу и поспешно вышел из комнаты.
Он сел в коляску рядом с Робинсоном. Миссис Уэст, вышедшая на крыльцо, крикнула:
— Здравствуй, Барни.
— A-а, моя старая любовь, — отозвался Барни. — Как поживаете, миссис Уэст?
— Помаленьку.
— Я так и не дождался, когда вы разведетесь со своим стариком, — пошутил Барни. — Вот и пришлось взять другую. Моя Флорри недурна, а все-таки не то, что старая любовь!
Миссис Уэст засмеялась. Джон Уэст крикнул из темноты:
— Иди, иди домой, мама, простудишься.
Когда послышался стук копыт по мостовой, старуха, держась за стены, вернулась на кухню. Джо встал, помог матери устроиться в кресле, снова сел и начал мешать огонь в очаге.
Артур молча поглаживал седые усы. Миссис Уэст с минуту напряженно всматривалась в его лицо, потом сказала:
— Артур, прошу тебя, не водись ты с Брэдли.
Он поднял голову и загоревшимся взглядом посмотрел на мать.
— Дик Брэдли заботился обо мне в тюрьме, — сказал он. — Он мой лучший друг, и я не брошу его.
Старуха отвела глаза от лица сына и снова принялась за вязанье. Комок подступил ей к горлу, она еле удерживалась от слез.
Сыновья посидели недолго. Джо сказал, что беспокоится, не заболел ли ребенок, и Арти ушел вместе с братом.
Миссис Уэст, опустив вязанье на колени, долго смотрела в огонь. Потом она горько-горько заплакала, как плачет человек, хороня свою последнюю надежду.
Джон Уэст и Барни Робинсон подъехали к дому Боба Скотта, недавно снова избранного в парламент штата Виктория.
Когда гости расположились в гостиной, Джон Уэст спросил хозяина:
— Вы уже говорили с Эштоном?
— Говорил, но только он не согласен.
Боб Скотт, приземистый курчавый молодой человек довольно приятной наружности, был чрезвычайно энергичен и обладал незаурядным даром красноречия. Невежда, демагог, игрок и карьерист, он как нельзя лучше подходил к уготованной ему роли — служить рекламой для «демократических убеждений» Джона Уэста и его «беззаветной любви» к рабочим.
— Видите ли, дело довольно сложное, — продолжал Боб. — Лейбористы будут голосовать против пересмотра закона об азартных играх, потому что новый законопроект защищает интересы имущих классов, в частности интересы Скакового клуба. Но что касается вашего плана, я сомневаюсь в его успехе. Пока что я завербовал только шесть человек; ну для начала этого хватит. Мы назовем нашу организацию партией «христианских социалистов» — такая была когда-то в Мельбурне. В воскресенье мы созовем митинг в театре «Бижу». Я заказал знамя — на зеленом фоне белая карта Австралии. Мы будем агитировать за «белую Австралию» и прочее. Будем нападать на Джоггинса, скажем, что он бездельник и не мешало бы ему поработать. И уж если искоренять азарт, то нужно начинать со Скакового клуба штата Виктория.
— Отлично. Мне нужна эта организация только для того, чтобы показать, что социалисты и лейбористы против Джоггинса. Старайтесь, старайтесь, я в долгу не останусь.
— А резолюцию собрания вы заготовили?
— Да. Она с тобой, Барни?
— Со мной. Сейчас прочту вам.
Барни вытащил из кармана сложенный лист бумаги и торжественно начал читать:
— «По мнению почтенного собрания свободных и богобоязненных граждан, гнусавые ханжи и святоши, которые поносят бедняка и призывают на его голову божью кару только за то, что он в кои-то веки поставит шиллинг на лошадку, а сами пресмыкаются перед раззолоченными биржевиками и плутами из Скакового клуба штата Виктория, являются постоянной угрозой порядку, покою, прогрессу и процветанию…»