В дни предвыборной кампании Джону Уэсту позвонил Парелли и предложил ему поддержать кандидата Католического действия. Решив на этот раз пойти наперекор церковникам, Джон Уэст ответил: — Я держусь в стороне от этой кампании и советую вам сделать то же. Лучше вам не вмешиваться в выбор кандидатов от лейбористской партии, от этого церкви один только вред.
Ставленник Джона Уэста с легкостью одержал победу. Но радость Джона Уэста была недолговечна; вскоре он снова впал в угнетенное состояние, которое еще усилилось, когда через месяц после выборов он узнал, что его брат Джо скоропостижно скончался.
На Джона Уэста нахлынули воспоминания о далеком прошлом, и он от души пожалел, что жизнь разъединила его с Джо. Сквозь туман прожитых лет вспомнилось ему, как они с Джо дружили мальчишками, вспомнилось, что это брат подсказал ему мысль открыть тотализатор, который положил начало его богатству, и что Джо не раз уговаривал его не обижать старуху мать. Но Джон Уэст отмахнулся от упреков совести; ведь он зато до последнего дня платил Джо десять фунтов в неделю, даже когда тот стал совсем стар и уже не мог работать.
Во время заупокойной службы Джон Уэст размышлял о том, сколько осталось жить ему самому. Потом, когда гроб выносили из церкви, он исподлобья поглядел по сторонам. Церковь была полна народу, все больше друзья Джо; но Джон Уэст с досадой увидел и многих своих ставленников и подручных. «Зачем они здесь? Только чтоб подольститься ко мне», — подумал он. Брэди, Дэвисон, Криган и другие парламентарии. А Годфри Дуайр, который вечно жаловался, что Джо не справляется с работой на ипподроме, — он зачем явился? Кори и Лэмменс тоже пришли, только чтобы ему угодить; и тот и другой надеются после его смерти прибрать к рукам империю Джона Уэста. Они уже и сейчас дерутся за наследство!
Внезапно он ощутил величайшее презрение ко всем этим людям. Мошенники! Подхалимы! Что им за дело до Джо? Все вместе взятые они Джо и в подметки не годились.
Когда Джон Уэст садился в ожидавшее его такси, к нему подошел Билл Брэди и начал: — Разрешите выразить вам искреннее соболезнование…
— Зачем? С какой стати? Вы даже не знали Джо.
В эту минуту Джон Уэст ясно понял, что, обладая той властью, какой он добивался всю жизнь и наконец добился, нельзя рассчитывать на искреннюю дружбу: все, что говорят и делают окружающие его люди, подсказано своекорыстием.
Два месяца спустя, в ясный субботний день, Джон Уэст прохаживался в толпе перед трибунами, отведенными для членов клуба на Флемингтонском ипподроме. Он был здесь впервые после 1905 года, когда его Шелест взял кубок Каулфилда и когда Уэста лишили права пускать лошадей на состязаниях Скакового клуба штата Виктория.
Джон Уэст как будто даже сутулился меньше; вид у него был спокойно-презрительный. Я одержал верх над ними, говорил он себе. Когда-то они выгнали меня, но вот я снова здесь.
Добился он этого своим обычным приемом. В новом клубе, созданном на основании закона о реформе конного спорта, вице-президентом стал У. Беннет, а одним из членов правления — Нед Хоран. Руками этих двоих Джон Уэст и подготовил свое сегодняшнее торжество. Пока недостаток строительных материалов не давал новому клубу возможности оборудовать свой ипподром, ему разрешили устраивать состязания в Флемингтоне. Джон Уэст был членом нового клуба, и его членский билет открыл ему доступ в святая святых ипподрома.
Он старался, чтобы все видели его, любезно раскланивался с несколько смущенными членами правления, заключал пари с букмекерами. Но он скоро устал и, не дождавшись конца, уехал домой. Он сидел, утомленно откинувшись на подушки, и думал, что все это сегодня было ни к чему. Только одним способом он мог бы отплатить Скаковому клубу штата Виктория: забрать в свои руки вечерние бега, которые каждую субботу собирают до тридцати тысяч зрителей, отбивая публику у скачек, бокса и борьбы.
При одной мысли о вечерних бегах Джона Уэста охватывала и злость и жалость к самому себе. Он надеялся, что из этой затеи ничего не выйдет, а между тем строгий контроль над состязаниями и высокие ставки привлекли широкую публику и вызвали подъем в коннозаводстве. Чтобы отвести душу, Джон Уэст стал распускать всякие слухи, заставил спортивных обозревателей печатать неблагоприятные отзывы, подослал в Объединение наездников своих агентов, чтобы посеять в нем раздор и опорочить Флеминга, секретаря Объединения и его представителя в Управлении беговым спортом. И все же бега процветали, хотя и в этом спорте быстро устанавливалось то же положение, что и в скаковом: богатые владельцы конюшен и коннозаводчики вытесняли мелких. Наездники сумели доказать даже Джону Уэсту, что при строгом и действенном контроле они готовы состязаться честно и с большим спортивным подъемом.
— Выиграли, мистер Уэст? — прервал его раздумье голос шофера такси.
— Что? Я? Нет, сегодня неудача. Последнее время я плохо слежу за скачками. Предпочитаю футбол.
В этот вечер Джо привел домой к обеду свою невесту. Это была веселая, добродушная и милая девушка, которая любила спорт и неплохо разбиралась в нем. Она и Джо несколько раз бывали с Джоном Уэстом на состязаниях по боксу и футболу. Она изредка бывала в доме Джона Уэста, и он всегда был ей рад.
За столом разговор шел то о футболе, то о скачках. Джо, который всегда болел за керрингбушскую команду, с торжеством сообщил отцу, что Керрингбуш выиграл со счетом 2:0.
Этот обед напомнил Джону Уэсту давно прошедшие времена, когда за столом собирались все дети, когда дом оглашался смехом и болтовней Мэри, Марджори, Джона и их друзей. Он, кажется, отдал бы все свое богатство, лишь бы вернуть то время. Марджори и Джон умерли, но Мэри… Если бы она была сейчас здесь!
Нелли Уэст не вставала с постели, за ней ходили сиделка и горничная. Хотя она все еще жаловалась на боли в спине, доктор Девлин сказал Джону Уэсту:
— Это просто возраст и больше ничего; ваша жена могла бы чувствовать себя неплохо, но вся беда в том, что она утратила всякий интерес к жизни.
Джон Уэст и Нелли говорили друг с другом только в присутствии посторонних. Глухая ненависть разделяла их. И сейчас, глядя на ее пустой стул, Джон Уэст подумал, что она немало сделала, чтобы разрушить его домашний очаг: если б не ее измена, быть может, он на старости лет был бы окружен семьей.
Сын с невестой ушли в кино, а Джон Уэст уселся в столовой у камина. У входной двери позвонили — мальчик принес спортивную вечернюю газету. Джон Уэст попытался читать, но скоро отложил газету и устало поплелся к себе в спальню.
Судя по заметке, посвященной Джону Уэсту и появившейся весной 1949 года в отделе смеси одной из столичных газет, мало что было официально известно о его прошлом.
«Хотя Джон Уэст, любитель спорта и крупнейший делец, в последнее время прихварывал, он все еще исполнен энергии. На прошлой неделе он самолетом отправился в Сидней, вернулся на другой же день, затем поехал в Перт. По словам его сотрудников, всегдашняя проницательность и ясность суждений доныне ему не изменяют. В молодости мистер Уэст был классным футболистом и до сих пор остается щедрым покровителем Керрингбушского клуба. Последние годы ему не очень везло на бегах, но в 1905 году его лошадь Шелест взяла кубок Каулфилда, а в 1924 году его Гарбин пришел первым на Донкастерских состязаниях. Мистер Уэст является директором-распорядителем Боксерского клуба и постоянным посетителем всех крупных матчей на своем стадионе. Мистер Уэст славится своей благотворительностью — в течение полувека его имя служит синонимом щедрости».
Джон Уэст прочитал эту заметку, сидя у себя в конторе в кресле с вышитым на спинке гербом. С недавних пор он опять стал искать популярности. Он дал волю старой своей слабости, которую так успешно использовал на пути к власти: быть щедрым, давать деньги даже тогда, когда это не приносит взамен никакой выгоды. Он дарил деньги удачливым игрокам в крикет и футболистам; он жертвовал на церковь и на различные благотворительные заведения. Но все это приносило ему мало радости. Сердце беспокоило его все больше, он очень похудел, руки тряслись, зрение ослабело. Притом он стал обжорлив и с трудом соблюдал диету; случалось, в час завтрака он отправлялся в собственное кафе и ел много и жадно.
Хотя Ричард Лэм и сказал автору статейки, что «старик Уэст проницателен, как и прежде», за глаза он называл своего патрона выжившим из ума ворчуном. Джон Уэст выпустил из рук бразды правления, но не желал признавать это. Он злился на Лэма, Кори и Лэмменса за то, что они уговаривали его передоверить им все дела, поменьше волноваться, беречь сердце. Он стал подозрителен, часто допрашивал, почему они поступили так, а не иначе, придирался и спорил по всякому поводу. Лэмменс и Лэм каждый день вздыхали с облегчением, когда в четыре часа в конторе появлялся Пэдди Райан, чтобы отвезти патрона домой.
Джон Уэст действительно в прошлый понедельник слетал в Сидней. Он решился лететь вместе с Ричардом Лэмом, потому что среди боксеров начались серьезные неурядицы. Полгода назад образовался профсоюз боксеров — и как раз тогда, когда Джон Уэст уже решил, что ему удалось раздавить эту организацию, она вновь ожила благодаря инциденту с Роном Редмондом.
В пору своего расцвета Редмонд, потомок коренных местных жителей, был чемпионом Австралии в среднем и полулегком весе. Он одержал блестящую победу над американцем, который позднее участвовал в состязании тяжелоатлетов на мировое первенство. Боксерский клуб получил девяносто восемь тысяч фунтов чистого дохода с одних только входных билетов на матчи, в которых выступал Редмонд.
Знатоки окрестили Редмонда «величайшим боксером со времен Jly Дарби», но теперь, через десять лет после ухода с ринга, он стал просто жалкой развалиной: он страдал головными болями, потерял память и наполовину ослеп. Говорили, что Редмонд несколько раз подымался из нокдауна, хотя, в сущности, это был уже нокаут, и что, если бы ему тогда не позволили продолжать драться, он не выдохся бы так скоро.