выборщиков, но предстояли выборы самих депутатов в губернских собраниях. Их исход зависел от соглашений и блоков, которые партия сделает. И здесь линия кадетов была определенна и гибельна как для них самих, так и для России. Центральный комитет предписал отбрасывать, поскольку возможно, представителей умеренных партий и вести за собой более левых, под неопределенной кличкой «трудовиков». Кадеты опрометчиво надеялись, что эти левые элементы поддадутся кадетскому руководительству, не ожидали, что они найдут своих главарей и в конце концов сорвут 1-ю Думу. В тот момент боялись только правой, а не левой опасности. А правые были совершенно разгромлены. Правительственная «ставка на мужика» не прошла. Затея правительства обработать крестьян в Петербурге а priori[911] была безнадежна. Правая оппозиция в Думе не только была численно совершенно ничтожна; она была представлена людьми, которые не были «правыми». От настоящей реакции в 1-й Государственной думе не было ни одного депутата.
Победа исполнила кадетов законной гордостью, но и поставила их перед новою трудностью. Положение опять переменилось. На январском съезде они выработали тактику «для оппозиции», ради этого доводя до отрицания правоспособности цензовой Думы. Но в этой Думе они неожиданно для себя оказались хозяевами. Обстоятельства требовали перемены в принятых постановлениях партии. Но партийные коллективы на это мало способны. Да и победу понимали по-разному. «Руководители» ее объяснили торжеством кадетской левой программы, ее радикализмом, четыреххвосткой, Учредительным собранием, тактикой непримиримости. Они заключили, что воля народа именно в этом и что уступчивость теперь была бы измена. Они не хотели признать, что победу им дал обыватель, который смотрел совершенно иначе и думал, что кадеты всего добьются мирным путем и избавят его от революции.
Победа воскресила в кадетах иллюзию собственной силы. Победив на выборах правых, они думали, что так же легко победят и правительство; самоуверенность их возросла. Она питалась и поразительной неосведомленностью лидеров о том, что около них совершалось. Это особенно ярко сказалось на двух наглядных примерах.
Тотчас после выборов кабинет был уволен и Витте был заменен Горемыкиным[912]. Как к Витте ни относиться, его падение было несомненной победой правых. Витте, несмотря на все свои разочарования в зрелости общества, все же остался человеком 17 октября; с ним он неразрывно связал свое имя. Горемыкин в этом был его определенным противником, как был противником всяких либеральных реформ. В совещаниях по выработке конституции[913] у Витте с Горемыкиным произошло не одно резкое принципиальное столкновение. Они стояли на разных полюсах. Этого мало. В письме об отставке государь ставил Витте в упрек, что он допустил победу левых тем, что выборов не направлял, чего, по словам государя, «во всем мире не делается»[914]. В воспоминаниях гр[аф] Коковцов передает, что государь был настолько недоволен всем кабинетом, что никого из прежних министров в кабинете Горемыкина видеть не соглашался[915]. Кабинету Витте ставилось в вину, будто он обманул государя и привел его к конституции. Таким образом, Витте пал жертвой за Манифест [17 октября 1905 года], за конституцию, даже за победу кадетов. Все это в Петербурге было известно. Отставка Витте была доказательством, что правительство не испугано победой кадетов и, может быть, именно вследствие ее решило не уступать, а наступать. Можно было этого не бояться, но для кадетов было бессмысленно праздновать уход Витте как свое торжество. А между тем они так поступили. «Уход Витте есть новая крупная победа Кадетской партии, совершенно независимо от того, кто займет его место, — писало „Право“ 23 апреля [1906 года], — он, несомненно, весьма сильно облегчает задачу и вдохнет новую энергию партии победителей»[916]. Трудно решить, чего больше в этой тираде: самомнения или какой-то провинциальной неосведомленности? И кадеты долго продолжали считать себя победителями Витте. Не забуду, как на одном кадетском собрании уже перед 2-й Государственной думой П. Н. Милюков, вспоминая про эту «победу», серьезно ставил вопрос: не надлежит ли газете «Речь» таким же образом свалить и Столыпина?
Был другой факт, не менее характерный. Вся зима 1905–1906 года ушла на разработку будущей конституции. Она обсуждалась, утверждалась и опубликовывалась по частям. «Избирательный» закон был опубликован 11 декабря, Положение о Думе и [Государственном] совете — 20 февраля. В апреле предстояло, наконец, опубликование Основных законов, т. е. самого существа конституции. Предварительно одобрения этого последнего акта он уже после выборов рассматривался в Особом совещании под председательством государя. Проект Основных законов в первоначальной редакции через Браудо попал в руки прессы и был ею раскритикован. Кадетские лидеры тотчас уверовали, что этой критикой они так же уничтожили Основные законы, как свергли правительство Витте. «Старое министерство уже отставлено, — торжествовал Милюков в первый день кадетского съезда. — Попытка с проектом Основных законов потерпела фиаско; по-видимому, поняли, что конфликт опасен, и потому этого конфликта наверху не желают»[917]. Неосведомленность и самомнение доходили до смешного. В Особом совещании действительно были противники опубликования Основных законов. Но это потому, что они были противниками и самой конституции. Они себе отдавали отчет, что Основные законы ограничивали власть Государя, и потому хотели изданию их помешать. Конфликта с Думой они не боялись и на него шли охотно. Опубликование Основных законов ознаменовало победу именно либеральных элементов около трона. Кадеты же радовались тому, в чем для них и их идей была самая большая опасность.
Вот два примера того, как плохо руководители партии разбирались в обстановке момента. Партия чувствовала себя победительницей по всей линии. Опыт, пережитый ею после 17 октября [1905 года], был ею забыт. Все неудачи покрылись тем, что «народ» на выборах оказался вместе с кадетами. Что могла против них обреченная власть, оставшаяся без поддержки в стране? Идеализм, который верил, что право сразу торжествует над силой, что государственный аппарат беспомощен перед народной волей, не опускался до прозаического вопроса о том, каким путем народная воля может преодолеть материальный перевес аппарата. Никто не мог выразить этого убеждения лучше, чем вдохновенное красноречие Ф. И. Родичева. «Зачем говорят о возможных конфликтах Думы и власти, — говорил он на съезде, — голосу веления народного никто не может противиться. Нас пугают столкновением. Чтобы его не было — одно средство: знать, что его не может быть; сталкивающиеся с народом будут столкнуты силой народа в бездну»[918]. Отчет «Права» добавляет: «Сильная речь оратора, яркая, гремящая, короткие фразы падали на аудиторию, как удар в голову, вколачивая мысли в голову. Долго несмолкаемый гул аплодисментов прерывал оратора, и он долго не мог продолжать своей речи»[919].
Таково было настроение партийного съезда перед самым открытием Думы. Съезд, как Земский съезд в ноябре [1905 года], упивался своим красноречием. Его собственные восторженные аплодисменты казались ему достаточным аргументом. Одобрение своей же прессы принималось за сочувствие народного мнения. В таком ослеплении он пребывал. Но и это ослепление должно было бы диктовать ему новую тактику. Если партия считала себя действительно представителем воли народа, имела в Думе руководящую роль и думала, что правительство в угоду ей отказалось от мысли «октроировать» Основные законы и уволило прежнее министерство, то, значит, за партией была такая конституционная сила, которую нужно было использовать полностью. Октябрьский ошибочный жест, который она заставила сделать подчинившийся ей земский орган, теперь можно было исправить. Кадетам везло. Несмотря на все их ошибки, конституция сохранилась. Государственной думой руководили они же, кадеты. Они могли взять реванш и разыграть конституционную карту.
Это было тем легче, что выборы, несомненно, произвели на власть впечатление. Кадеты считались кучкой интеллигенции, чуждой стране, а страна на выборах их поддержала. Поддержали даже крестьяне, на которых избирательный закон 11 декабря [1905 года] поставил главную ставку. Правые партии, которых рекламировал сам государь, в Думу совсем не попали. Поскольку выборы что-либо значили, они показали, что старого порядка — самодержавия — страна больше не хочет. Манифест 17 октября был плебисцитирован выборами. Те, которые старались уверить государя, будто народ к манифесту равнодушен и желает самодержавия, провалились публично. Если государь не хотел идти на конфликт со своей страной, он должен был принять конституцию и попробовать идти конституционным путем. Власть, которая сумела подавить революцию, могла убедиться на выборах, что страна стоит за новый строй, а не за старый, т. е. за самодержавие, что она хочет реформ. Перед властью лежал обязательный путь исполнения конституции и потому соглашения с Думой. Примирение опять стало возможным, и от поведения кадетов опять зависела судьба конституции.
Но прошлые заявления крепко держали кадетов. К новой лояльной тактике они не были подготовлены. До нее они додумались лишь в эпоху 2-й Государственной думы, когда и с этой тактикой было опоздано. Теперь же подобная тактика могла вызвать раскол, и кадетские заботы устремились опять на внутренние, словесные компромиссы, виртуозом которых партия недавно себя показала.