другими путями. Так было всегда, в 1905–1906 годах; так оно и теперь»[1016]. В этих словах много верного. И не только эти два выдающихся человека, которые могли быть превосходными парламентариями, но [и] большинство кадетских лидеров для этих «других путей» не годились. Вне парламента, вне конституционного строя они все теряли, как это показал 1917 год. Но, сознавая это, они все-таки не замечали, что сами подготовляли обстановку для этих «других путей». Когда тот же самый Кокошкин в 1905 году торжествовал, что Бюро Земских съездов отказало в поддержке Витте, он наносил удар не Витте, а парламенту и себе самому. А после объявления конституции? Почему и тогда, в 1906 году, он находил, что борьба должна была вестись другими путями? Почему кадеты тогда не попробовали своего искусства в применении конституции 1906 года? Почему они не хотели согласиться, что революция для них опаснее правительства, и продолжали шутить с Ахеронтом? Отталкивая соглашение с властью, они тем самым шли в услужение к Ахеронту. Но кто же был виноват в этом выборе?
В этом был весь парадокс, что, подготовляя пути революции, т. е. «другие пути», они за это все же винили ту власть, которую сами отталкивали. В своей знаменитой приветственной речи Государственной думе С. А. Муромцев говорил не только о «полном осуществлении прав, вытекающих из „природы“ народного представительства», но и «подобающем уважении к прерогативам конституционного монарха»[1017]. Это было прекрасно. Однако когда монарх эти прерогативы использовал и распустил Государственную думу, что было его неотъемлемым правом, С. А. Муромцев, вопреки своим убеждениям, Выборгское воззвание все-таки подписал. Сколь многие из тех, кто его подписал, открыто признавали это ненужной нелепостью! Но наследие прошлого их крепко держало.
При таком отношении общества к новообъявленной конституции удивительно ли, что историческая власть, которая ее октроировала, стала склонна в этом раскаиваться? Если кадеты на Апрельском съезде показали младенчество, заняв непримиримую позицию к конституции, то ведь и сам государь опубликовал ее без радости, с затаенной досадой против своего же правительства. Раз он вообще только против воли решил стать конституционным монархом, он в этой досаде на них был прав. Конституция, ими выработанная, лишила его самодержавия. Никакие льстивые и успокоительные слова не могли изменить этого факта. Самодержавие уже не было «тем, чем было прежде», как это он загадочно заявил какой-то депутации[1018].
Но не только те, которые конституции не хотели и принимали ее со скрежетом зубовным, но даже те, которые поняли ее необходимость и убедили государя ее октроировать, не могли не чувствовать беспокойства. «Конституцию» они отстаивали в предположении, что ею можно предотвратить революцию, что «конституционалисты» не «революционеры», что конституция укрепит власть конституционного государя, как все это не раз совершенно искренно говорилось от имени освободительного движения; а на деле оказывалось, что «лояльные конституционалисты» — миф, которых нигде не видать, что конституционная выбранная страной партия — кадеты — ведет к «революции». Немудрено, что и в лагере власти стали думать не о сотрудничестве, а о борьбе, и как в лагере общественности признавали необходимость революции, так в лагере власти стали раздумывать о «государственном перевороте».
Так оба эти противоположных настроения питали и укрепляли друг друга и мешали той совместной работе на благо России, для которой была создана конституция, и тому преобразованию России, необходимость которого уже никем, кроме зубров, не отрицалась. И может показаться скорей удивительным, как при этих условиях могла устоять конституция, и не только устоять, но и принести за короткое время несомненную пользу. Но это только показывает, что законы общественной природы сильнее людского сознания. Люди, которые могли бы и должны бы были использовать конституцию, вводить ее в жизнь и стать творцами новой России, от этого уклонились. Жизнь на их место выдвинула других людей и другие партии, у которых для этого не было этих данных, но которые эту задачу все же исполнили. Не кадеты, которые в 1-й Государственной думе рисковали надолго провалить конституцию, а те, кто ее не хотел, но с ней примирился, различного рода rallies[1019] и из общества, и из бюрократии, даже те, кто с ней раньше боролся, работники последнего часа, явились создателями новых порядков. Укрепление конституции шло зигзагами, с отступлениями, с массой ложных шагов, иногда роковых, как, например, русская националистическая политика, но все-таки шло. Кадетам оставалась лишь «благодарная роль оппозиции». И поэтому эти 8 лет конституционной работы не дали всех результатов. Они позволили России выдержать три года войны, но не дали ей довести войну до конца.
Но и это уже было чудесно. И это чудо могло совершиться потому, что у конституции был могучий защитник. Россия не вся заключалась в той нашей культурной общественности, которая с большой самоуверенностью присвоила себе право говорить именем всех и в 1917 году с таким легкомыслием вообразила, что «прошлая общественная и политическая деятельность членов Временного правительства обеспечила им доверие страны» (Воззвание Временного правительства)[1020]. Кроме нее был еще обыватель, который в 1906 году поддержал Кадетскую партию, когда она указывала ему на возможность спасения мирным легальным путем, который не пошел за ней, когда она преподнесла ему нелепые советы из Выборга[1021]; это тот же обыватель, который опять пошел за Кадетской партией, когда во время войны он увидел, что она была за Россию. Кроме обывателя были и те широкие массы, которые всегда опора всякой, даже плохой существующей власти, пока она от себя не отрекается. Когда историческая власть, хотя contre-coeur[1022], дала конституцию, не только ее не отменила, но даже явно не нарушила, инерция массы пошла на защиту нового строя. Только когда тяжесть войны и безумие власти в ее последние годы и месяцы оттолкнули страну и от власти, и от конституции и когда власть при первых признаках неудовольствия бросила все и ушла, только тогда в порыве отчаяния, за которое она теперь платится, страна поступила как испуганный пассажир, который, перестав верить шоферу, на всем ходу прыгает из автомобиля[1023].
Это стоит за пределами настоящих воспоминаний. Они доведены до новой главы русской истории, до конституционной монархии, т. е. до преобразованной «обновленной России». Эта глава истории начинается деятельностью любимой, прославленной и превознесенной Первой Государственной думы, той Думы «народного гнева», «народных надежд», которой посвящено столько восторженных книг и статей. Восхваление этой Думы и создание «легенды» о ней — один из приемов, которыми побежденные мстят своим победителям. Но теперь это не нужно: пора признаться, что эта Дума, при всех личных качествах и достоинствах ее членов, была ярким образчиком нашей политической неумелости. Укреплению конституционного строя она не помогла, а мешала в то время, когда всякая «потеря времени» была поистине «смерти подобна»[1024]. И она приблизила нас к заключительной катастрофе.
Аннотированный указатель имен[1025]
Абаза Александр Аггеевич (1821–1895) — министр финансов (1880–1881), член (1881–1895) и председатель Департамента экономии (1884–1893) Гос. совета
Аджемов Моисей Сергеевич (1878–1950) — адвокат. Член Конституционно-демократической партии с 1905; депутат II–IV Государственных дум (кадетская фракция). Во время Февральской революции 1917 комиссар Временного комитета Государственной думы по Министерству юстиции. Умер в эмиграции
Азеф Евгений Филиппович (Евно Фишелевич; 1869–1918) — руководитель Боевой организации Партии социалистов-революционеров (1902–1908) и одновременно секретный сотрудник Департамента полиции МВД (разоблачен в 1908)
Акимов Михаил Григорьевич (1847–1914) — старший председатель Одесской судебной палаты (1894), сенатор (1899), министр юстиции (1905–1906), член по назначению (1906–1907, входил в Правую группу) и председатель (1907–1914) Гос. совета
Аксаков Иван Сергеевич (1823–1886) — поэт, прозаик, публицист, общественный деятель
Александр I (1777–1825) — император Всероссийский (с 1801)
Александр II (1818–1881) — император Всероссийский (с 1856)
Александр III (1845–1894) — император Всероссийский (с 1881)
Александра Федоровна (Алиса-Виктория-Елена-Луиза-Беатриса, урожд. принцесса Гессенская; 1872–1918) — императрица Всероссийская (1894–1917). Расстреляна большевиками. Канонизирована Русской православной церковью
Алексеев Николай Алексеевич (1852–1893) — предприниматель, меценат и музыкант-любитель. Директор (1878) и почетный директор (1885) Московского отделения Русского музыкального общества. Гласный Московской городской думы (1881–1893); московский городской голова (с 1885). Был смертельно ранен душевнобольным 9 марта
Алексей Николаевич (1904–1918), великий князь — наследник-цесаревич (1904–1917). Сын Николая II и Александры Федоровны. Расстрелян большевиками. Канонизирован Русской православной церковью
Алексинский Иван Павлович (1871–1945) — хирург; врач-консультант (1895) и старший врач (1900–1907) Иверской общины сестер милосердия Красного Креста; профессор кафедры хирургической патологии медицинского факультета Московского университета (1907–1911), с 1911 руководил собственной хирургической клиникой. Депутат I Государственной думы (1906, кадетская фракция). Умер в эмиграции