[324] существовать не могло. В № 17 «Освобождения» появилась ответная статья П. Н. Милюкова. По отношению к земцам он берет начальственный тон. Их душевную драму он просто вышучивает. «Будем надеяться, — пишет он, — что ненависть к тому политическому строю, который могильной плитой придавил живые силы пробуждающегося народа, докончит политическое воспитание земских тружеников и уравняет настроение в земской среде. Надо думать, тогда станут невозможными и реплики дилетантов политической борьбы по адресу кандидатов в ее мученики»[325].
Ироническое выражение «реплики дилетантов» смутило редактора; он заявил в примечании, что не понимает этого слова[326]. Но оно характерно. Оно напоминает высокомерие, с которым во время войны военные принимают «штатские» рассуждения. П. Милюков был последователен: если война, так война. Можно было не объявлять войны самодержавию, продолжать работу в рамках существовавшего строя, мириться с тем, что значительная часть этой работы уходит на трения, и продолжать надеяться на эволюцию. Но когда мирные пути покинуты и война объявлена, то нельзя смущаться тем, что останавливает мирные достижения и разрушает то, что было сделано раньше. Лес рубят, щепки летят. Когда во время войны штатские указывают военным на ее зло, напоминают о необходимости щадить жизни, постройки и ценности, военные вправе раздражаться на такие «дилетантские реплики». С такими взглядами нельзя войны объявлять потому, что ее нельзя выиграть. Можно быть уверенным, что война против самодержавия не была бы выиграна полностью, что примирение с ним произошло бы гораздо раньше, если бы во главе движения остались прежние «деятели», а не те, кто, даже будучи ими по положению, усвоили психологию политических теоретиков. Для победы в этой войне нужно было иметь их руководство, и потому они скоро затмили и повели за собой прежних испытанных «практиков».
Но старые деятели не вовсе исчезли; они только стали меньшинством, были поглощены «массой» и «улицей». В рядах «освободительного движения» они занимали особую позицию; думали не только о том, чтобы ослабить врага, но и о том, что надо будет делать, когда война прекратится. Эти их отсталые штатские взгляды можно найти и в «Освобождении».
Они интересны; и более всего потому, что люди этого настроения к «освободительному движению» все же примкнули и с самодержавием не хотели мириться. Напомню статью от 25 июня 1904 года, в которой по слогу и мыслям я узнаю одного из либеральных предводителей [дворянства] Тамбовской губернии[327]. Автор — непримиримый конституционалист. Но он все же находит, что недостаточно думать только о том, чтобы самодержавие свергнуть; пора спросить себя, что либерализм станет делать, когда сам станет властью, и теперь же приспосабливать его к этой будущей роли. Этой разновидности «либерализма» автор присваивает довольно неуклюжее название «государственное общественное мнение»[328]. Он напоминает, что Россия находится в условиях тяжелой внешней войны[329], и рекомендует новую тактику: надо правительству не мешать, а приносить ему в войне посильную помощь, доказывая этим пользу общественности[330].
В следующем номере «Освобождения» появилась ответная статья С. С., т. е. П. Н. Милюкова. П. Милюков не скрывает тревоги, которую этот «уклон» встретил в среде чистых «освобожденцев». «Мы, конечно, предполагали, — говорит автор, — что среди конституционалистов есть и такие настроения, но не ожидали, что они могут обнаружиться так открыто и стать даже господствующими». В последнем он, к сожалению, ошибался; эти настроения не могли быть господствующими. И все же они произвели на Милюкова «тяжелое впечатление». Почему? Потому, говорит он, что это понимание, к которому он приклеивал насмешливую кличку «национал-либерализм», делало его носителей «союзниками Плеве»[331]. Низвержение Плеве было для правоверных освобожденцев более важной задачей, чем победа во внешней войне или спасение страны от анархии. Поэтому освободительное движение не могло одобрить той тактики, которая меньшинством предлагалась. Это значило бы «выпустить» неприятеля. И широкое общественное мнение было не с «конституционалистами» приведенной статьи, а с П. Н. Милюковым.
Естественный отбор господствует в жизни. Нужды «войны» выдвинули на первый план новых людей. Их отличала непримиримая ненависть к самодержавию, неспособность с ним помириться до полной победы, наивная вера, будто все зло только в нем. Только люди, которые так чувствовали, которые были готовы подать руку всем, кто шел против самодержавия, тогда внушали доверие. Представители мирной земской работы, либералы старого типа уже казались теперь ненадежными. Во время войны они только мешали, как мешает всякий, кто осмеливается преждевременно думать о мире.
Конечно, не рекомендуемая «новая тактика» могла свергнуть самодержавие. Освобожденская непримиримость была для этой цели действительней. Но существование в освободительном лагере этих «государственных» элементов было необходимо для победы над самодержавием. Именно они были причиной того, что самодержавие, имевшее еще в своем распоряжении много моральных и материальных сил для сопротивления, в 1905 году предпочло уступить. Оно думало, что уступает государственным элементам, как в 1917 году отрекавшийся император думал, что склоняется не перед разбушевавшейся улицей, а перед Государственной думой[332]. В обоих случаях с его стороны это было в значительной степени только оптическим обманом. Благоразумные либеральные элементы страны в этот момент уже были бессильны. Их бессилие и определило политику и судьбу либерализма после победы. Так руководство профессиональных политиков приблизило общество к желанной победе над самодержавием, но оно же уменьшило шансы, что общество этой победой сумеет воспользоваться на пользу России. Можно было предвидеть, что военные в нужное время со сцены уйти не захотят.
Во время войны условия будущего мира отходят на задний план. О них предпочитают не говорить, чтобы не понижать настроения и не позволить противнику провести себя лицемерными обещаниями. Тогда только одна цель — сломить силу противника, заставить его признать себя побежденным.
Это можно было наблюдать и на «освободительном движении». Либеральная программа 1860-х годов — свобода, законность, самоуправление — отошла на задний план. Было признано, что осуществить ее невозможно, пока существует самодержавие. Война начата была только для того, чтобы самодержавие свергнуть; и потому программа движения уместилась в двух словах — «Долой самодержавие», которые из эвфемизма назывались «двучленною формулой», а по попавшему в печать простодушному донесению одного провинциального полицейского пристава были «известной русской поговоркой».
В такой постановке вопроса для успеха войны была своя выгода. Она откладывала попытки примирения — до полной победы. В либеральной программе было много того, против чего самодержавие возражать бы не стало. Ведь оно же само проводило эту программу в 1860-х годах! На этой программе ему бы было возможно с обществом сговориться и расколоть лагерь противников. На век оно бы себя не спасло, но получило бы большую отсрочку. С точки зрения исхода войны руководители были правы, когда единственным условием мира ставили отмену «самодержавия». Это было ясно сказано в руководящей статье «Освобождения», в № 1. «Нет смысла, — говорит эта статья, — поднимать сейчас вопрос о тех законодательных задачах, решение которых предстоит будущему органу русского народного представительства. Экономические, финансовые, культурные, просветительные, административные реформы, рабочее законодательство и аграрный вопрос, децентрализация и переустройство местного самоуправления — все это и подобные им вопросы, выдвинутые русскою жизнью, составляют неисчерпаемый материал для будущей законодательной деятельности представительного органа»[333]. Итак, пока, кроме «Долой самодержавие», в программе нет ничего.
Эта «формула» не была революционною формулой. Говорили: «Долой самодержавие», а не «Долой монархию». Самодержавному монарху противополагался конституционный монарх. Монархия должна была только разделить свою власть с представительством. Монархия не уничтожалась; она была еще громадной моральной и материальной силой; ею охранялись порядок и единство России. Либерализм не мечтал о республике. Было бы безумием устранить монарха из будущего устройства России: было полезно его сохранить и потому приходилось с ним считаться и ему уступать. Формы конституционной монархии могли быть очень различны, как различен бывает состав представительства. В этом был простор для соглашений. Непримиримость была только в самом принципе самодержавия. В этом все «освободительное движение» было согласно.
Но как ни была теоретически правильна занятая в № 1 «Освобождения» позиция, как только руководители перешли к практической деятельности, им пришлось увидать, что для успеха этого недостаточно. Для многих из самих руководителей двухчленная формула показалась недостаточно ясной; они заподозрили, что «цензовые» элементы движения собираются присвоить плоды победы себе, и потому сочли необходимым точней указать, чем будет заменено прежнее самодержавие.
Это был спор среди интеллигентных руководителей; масса к нему отнеслась безразлично. Но интеллигенция увидала в нем пробный камень, который отделял «своих» от «чужих». И на разрешении этого первого спора обнаружился характерный отпечаток интеллигентского мировоззрения.