земстве, не предрешая формы о том, как сложится тогда русский государственный строй.
«Беседа» осталась верна этим старомодным понятиям даже тогда, когда кругом нее забушевало «освободительное движение» и выбросило свои новые «лозунги». Многие из членов «Беседы» примкнули тогда к другим, более активным и определенным организациям, к «Союзу освобождения», к Группе земцев-конституционалистов[538] и др. «Беседа» осталась для них местом встречи с теми, от кого они уже отошли, но с кем пока врагами не стали. Здесь была еще возможность спора о том, что уже считалось решенным в «освобожденческом» лагере. Я уже говорил, как одна статья в «Освобождении» «о государственном общественном мнении»[539] мне живо напомнила спор, в котором В. М. Петрово-Соловово и Р. А. Писарев возражали против более левых пораженческих настроений. «Беседа», создавшаяся в эпоху, когда либерализм был еще весь государственным, а не «военным», не могла, не распавшись, пойти за новыми настроениями. Она от событий отстала и стала собираться все реже.
Когда в самом конце «освободительного движения» дифференциация передового земского лагеря пошла еще дальше, члены «Беседы» оказались во враждебных друг другу политических партиях: кадетской, октябристской, националистской[540], — которые повели между собой борьбу, примирившись только перед крушением России, в эпоху эфемерного Прогрессивного блока; тогда «Беседа» заглохла и умерла естественной смертью. После 17 октября [1905 года] она ни разу не собиралась; архивы ее до последних дней хранились у меня, пока у меня их не взял для разработки один из старейших членов «Беседы»[541]. Исторический интерес к ней остался и, может быть, когда-нибудь еще вырастет. Но политическая роль ее была уже тогда окончена. Ей было нечего делать.
«Беседа» относилась к тому времени, когда стала пробуждаться земская среда и она вдохновляла воскресавший земский либерализм. «Беседа» давала ему элементарную идеологию и стремилась вернуть земство к той роли, которая была ему предназначена в 1860-х годах. На ней лежал отпечаток этого времени, и для ее процветания нужна была тогдашняя атмосфера. После 1905 года для нее уже не было почвы. Но при начале «освободительного движения» она была еще типична для передового русского земства.
Другой земской организацией, которой предстояла несравненно более яркая роль, чем «Беседе», было «Земское объединение». Наша власть с давних пор более всего боялась в земствах призрака объединения. Она хотела ограничить земскую деятельность «местными» интересами и в попытках обсуждать их сообща видела уже «опасное направление». Эта политика была одной из тех, осуществить которую полностью можно было бы только при большевистских приемах; до большевиков сношения между земствами все-таки происходили и оставалось их игнорировать. Впрочем, земства добились и большего: при новом царствовании некоторый зародыш фактического объединения был разрешен. Начало этого любопытно.
Во время коронации 1896 года в Москве встретились председатели губернских земских управ и решили ознаменовать событие совместным от всех земств общеполезным делом. Почин шел от Самарского земства, но роль объединителя им предоставлялась председателю Московской губернской управы. Казалось бы, что эта благонамеренная цель устраняла формальные возражения. И, однако, против этого плана восстал министр внутренних дел И. Л. Горемыкин, мотивируя это правительственным недоверием к земству. Несмотря на заступничество самого великого князя Сергея [Александровича], земцам от своего плана пришлось отказаться. В этом И. Горемыкин победил, но это было так глупо, что он принужден был сделать уступку и в виде исключения разрешил председателям губернских земских управ собираться для обсуждения деловых вопросов земской жизни, при условии, чтобы это непременно происходило на частных квартирах, чтобы собрания были немногочисленны и чтобы об этом в печать ничего не попадало. То, что согласие власти игнорировать эти собрания уже считалось специальной льготой по отношению к земцам, что мог быть поставлен вопрос о праве земских людей собираться на частных квартирах для обмена взглядов на дело, что можно было запретить совместное ознаменование «коронации», характеризует атмосферу этого времени, о которой не имеют понятия, кто начал сознательно жить после 1905 года. Так создался первоначальный аппарат земского единения.
Это нехотя уступленное земствам право, очевидно, отвечало назревшей потребности. Оно не оставалось мертвой буквой; совещания стали происходить по поводу различных вопросов деловой земской жизни и привели к созданию формальной организации. Любопытно, что полулегальный характер объединения, которое только терпелось, на состав его повлиял. Те, кто боялся увидеть себя в «оппозиции», предпочитали на эти съезды не ездить, а при неофициальном характере съездов не было основания не привлекать к нему, кроме председателей губернских управ, еще и других видных земцев. Объединение председателей губернских управ само собой вырастало в объединение прогрессивной части русского земства, во влиятельную группу передовых земских единомышленников. Это его сближало с «Беседой». Но если в «Беседе» такой подбор делался умышленно, был raison d’être кружка, то «Объединение» стояло на совершенно иных основаниях: оно объединялось для практической земской работы, политическое единомыслие в нем явилось только неожиданным результатом. Земское объединение оказалось поэтому несравненно более прочным, чем «Беседа». «Беседа» кончилась с окончанием той политической идеологии, которую она представляла. «Объединение» могло изменять свой характер и направление. Но в эпоху, о которой я сейчас говорю, между этими организациями еще было единомыслие. Почти все видные деятели земства, начиная с председателя «Объединения» Д. Н. Шипова, входили в «Беседу». Обе организации были родственны. И та и другая отражали общие настроения земства в медовые месяцы его возрождения после 1880-х годов. Они верили в будущность земства, думали, что в его развитии спасение России. Они не отвергали сотрудничество с властью и не искали союзников среди Ахеронта. Какие бы ни были между земцами различия в зависимости от взглядов, возраста и темперамента, в этом они не расходились. Долгая практическая работа в рамках легальных учреждений в этих взглядах их воспитала; в них была настоящая земская линия.
Таковы были настроения земства, когда С. Ю. Витте вынудил у государя разрешение приступить к широкому обсуждению нужных преобразований в России и согласие привлечь к этому делу представителей русской общественности. Судя по настроению земских людей, сотрудничество было возможно. Конечно, под поверхностной коркой земской России, под pays legal[542], была вся страна, в которой были другие настроения, чем у земцев; там были и революционные партии, и революционные лозунги, и благоприятная для них революционная атмосфера. Но страна ими охвачена еще не была. Верхний земский слой пока с ними не шел. Революционные предприятия оказались бы обезоружены, если бы правительство сумело примирить власть с разумной общественностью. Все это хорошо понимали. Была в большой моде фраза Бисмарка, напечатанная как эпиграф к изданному в то время собранию сочинений К. Д. Кавелина[543]: «Сила революционных течений не в учении их вожаков, а в небольшой дозе умеренных требований, своевременно не удовлетворенных». Если бы эти требования были удовлетворены, какая преграда была бы ими противопоставлена мечтателям революции! Эти последние, очевидно, стали бы упрекать умеренный либерализм в измене, и это ходячее предсказание, раздававшееся постоянно, было лучшим свидетельством действительности и успешности подобной политики. На это рассчитывал Витте, и для такого расчета основания были.
И в данном случае не нетерпение незрелого общества сорвало эту попытку. Это сделало само самодержавие в лице того, кто представлял его темные стороны, В. К. Плеве. Вина за зло, которое освободительное движение потом причинило России, политически развратив ее передовую общественность, лежит поэтому прежде всего на самодержавии.
Глава XI. Общественность. Витте. Плеве
Тогдашняя общественность навстречу попытке Витте пошла, хотя без энтузиазма. Земцы ему не доверяли после его знаменитой записки о Западном земстве; они, кроме того, были обижены тем, что представители земских собраний в комитеты не были призваны[544]. Но эту обиду они в себе побороли и решили не упускать представившегося случая.
Я тогда еще не был в «Беседе» и не знаю, как там этот вопрос обсуждался. По позднейшей практике не сомневаюсь, что обсуждение линии поведения началось именно в «Беседе»; ее решения позднее были предложены «Объединению». Об одном я слышал позднее, что в «Беседе» было постановление, чтобы все уездные предводители [дворянства], от которых зависело приглашать в комитеты всех, кого они считали полезными, приглашали весь состав уездных собраний. Это действительно имело место во многих уездах.
Но хотя я членом «Объединения» не был, я помню то его совещание, которое Шипов созвал в мае 1902 года, через месяц после убийства Сипягина, чтобы установить земскую тактику в работе будущих комитетов[545]. Я видел тогда некоторых приехавших членов «Объединения». В моей памяти сохранились их разговоры. Помню, с каким восторгом М. А. Стахович рассказывал о деловитости, разумности, лояльности шиповского Совещания и о принятых на нем резолюциях. Земцы были обижены; им было легко ограничиться выражением этой обиды и отказаться от всякого участия в комитетах. Предложения в этом смысле были сделаны, но Совещание на них не пошло. Оно нашло компромисс, способ примирить свой долг отстаивать права земских собраний с отрицанием позднейшей любимой тактики: «бойкота» и «обструкции». Было решено, что приглашенные официальные земские лица будут вносить свои записки в комитеты от своего