едняков» — или «достойных» бедняков, — их возвысили в качестве привилегированной касты и дали право претендовать на часть продукции, производимой более способными. Это очень далеко от идеи благотворительности. Государство штрафует и порабощает умелых, возвеличивая неумех. Это весьма специфическая этическая программа. Легко предвидеть, что в будущем такая политика приведет к апатии умелых и трудолюбивых, к падению производства и совокупного уровня сбережений, а кроме того, к возникновению касты бедняков, живущих только на общественный счет. И мало того, что они будут получать свои пособия по праву. Политика поощрения паразитизма приведет к увеличению этой группы, в том числе за счет рождаемости и притока «свежих сил»[261].
Сама возможность оказывать благотворительность стимулирует производительные усилия способных членов общества. Принудительная «благотворительность», напротив, является тяжким бременем для производства. В долгосрочной перспективе величайшей «благотворительностью» является не то, что нам известно под этим именем, а простое «эгоистическое» вложение капитала и совершенствование технологий. Бедность удалось победить благодаря предприимчивости и капиталовложениям наших предков, которые большей частью воодушевлялись чисто «эгоистическими» мотивами. Это иллюстрация фундаментальной истины, сформулированной Адамом Смитом, что обычно мы бываем в наибольшей степени полезны для других тем, что мы делаем для самих себя.
Государственники фактически являются противниками благотворительности. Они любят поговорить о том, что благотворительность унижает и развращает получателей, что им нужно втолковать, что деньги принадлежат им по праву, что государство только отдает им то, что им причитается. Но, как указывает Изабелла Патерсон, причиной часто упоминаемой моральной деградации является тот факт, что получатели благотворительной помощи не могут самостоятельно обеспечить свое существование, они не участвуют в производственном процессе и не могут дать людям и обществу ничего в обмен на то, что получают. И предоставление им законных прав взимать дань с сограждан только усиливает деградацию, потому что они тем самым оказываются отрезанными от сферы производства в большей степени, чем когда-либо прежде. Когда акт милосердия доброволен, все понимают, что это временное событие и что милостыню дают, дабы помочь человеку стать самостоятельным. Но когда подачки черпаются из государственной казны, они превращаются в нечто постоянное и тем самым делают получателей зависимыми. Мы не утверждаем здесь, что такого рода зависимость непременно унижает получателей; мы только отмечаем, что если кто-то считает, что частная благотворительность унижает людей, то логика требует признать, что государственная делает то же самое и куда более ощутимым образом[262]. Более того, Мизес указывает, что свободная рыночная торговля, которую государственники всегда проклинали как механизм безличный и «бесчувственный», есть именно тот способ взаимодействия людей, который позволяет избежать им любой зависимости и унижения[263].
6.9. Обвинение в «эгоистическом материализме»
Одно из самых частых обвинений, которое можно услышать в адрес свободного рынка (даже от многих его сторонников), заключается в том, что он представляет собой царство «эгоистического материализма». Критики утверждают, что даже если свободный рынок — система свободного капитализма — лучше всего удовлетворяет «материальные» потребности, то при этом он отвлекает людей от служения высшим идеалам. Он уводит человека от духовных и интеллектуальных ценностей и способствует отмиранию чувства альтруизма.
Во-первых, не существует никаких «экономических целей». Экономика — всего лишь процесс достижения любых человеческих целей. Человек может ставить перед собой любые цели, «эгоистические» или «альтруистические». При прочих равных каждый заинтересован в том, чтобы максимизировать свой денежный доход, который можно было бы использовать для решения как «эгоистических», так и «альтруистических» задач. С точки зрения праксиологии совершенно неважно, какие именно цели ставит перед собой человек. Выбор целей за ним. Но, что бы он ни выбрал, прежде ему нужно обеспечить себя средствами.
Во-вторых, какова бы ни была наша моральная философия — альтруизм или эгоизм, — у нас нет оснований для критики того факта, что человек зарабатывает деньги. Если мы придерживаемся эгоистической этики, то просто обязаны восхвалять максимизацию денежного дохода. Здесь нет никакой проблемы. Но даже если мы ориентированы на альтруистическую этику, то мы все равно должны отдать должное максимизации денежного дохода. Ведь показателем того, насколько наши услуги полезны другим людям, и является денежный доход. Чем больше доход человека, тем полезнее он для сограждан. На самом деле, альтруист должен был бы с бóльшим восторгом приветствовать максимизацию денежного дохода человека, чем его психического дохода, если последний мешает ему зарабатывать деньги. Последовательный альтруист должен был бы осудить того, кто отказывается от более высокооплачиваемой работы в пользу менее доходной. Каковы бы ни были причины такого отказа, но этот человек отказывается удовлетворять ясно выраженные пожелания потребителей, своих сограждан.
Если шахтер переходит на более приятную, но менее доходную работу продавца в бакалейном магазине, последовательный альтруист должен осудить его за то, что он отказывает согражданам в услугах более ценных и нужных. Ведь последовательный альтруист должен понимать, что денежный доход соответствует ценности наших услуг другим, тогда как психический доход дает лишь чисто личные или, иначе говоря, «эгоистические» выгоды[264].
Тот же анализ непосредственно применим к случаю досуга. Как известно, досуг — это базовое благо для потребителей. Однако последовательный альтруист должен был бы отвергнуть любые претензии работников на досуг, по крайней мере на каждый дополнительный час сверх того, что совершенно необходимо для поддержания сил. Ведь каждый час досуга уменьшает объем услуг, оказываемый работниками своим согражданам.
Последовательный защитник «суверенитета потребителей» должен был бы выступать за принудительный труд для бездельников или тех, кто предпочитает решать собственные задачи вместо того, чтобы оказывать полезные услуги потребителям. Вместо того чтобы высмеивать тех, кто стремится зарабатывать деньги, последовательный альтруист должен был бы их восхвалять, осуждая одновременно все, что отвлекает человека от зарабатывания денег, будь то пристрастие к работе, приносящей меньший доход, нелюбовь к той или иной деятельности или стремление к досугу[265]. Альтруисты, критикующие стремление к максимизации дохода, противоречат сами себе.
Наконец, развивающаяся рыночная экономика все в большей степени удовлетворяет потребности человека в покупных [exchangeable] благах. Вследствие этого предельная полезность рыночных благ со временем падает, тогда как предельная полезность того, что нельзя купить за деньги, растет. Короче говоря, чем полнее удовлетворяется спрос на «покупные» блага, тем выше для человека ценность того, что «не продается». Прогресс капитализма ведет не к распространению «материализма», а совсем наоборот.
6.10. Назад в джунгли?
Некоторые утверждают, что свободный рынок, выбрасывающий неэффективных предпринимателей и принимающий другие, сходные по стилю решения, ведет себя как «безличное чудовище». Рыночная экономика, заявляют они, — это «мир джунглей», где царит закон «выживания самых приспособленных»[266]. На либертарианцев, защищающих свободный рынок, навешивают ярлык «социал-дарвинистов», призывающих избавляться от слабых ради блага сильных.
Прежде всего, эти критики не замечают фундаментального различия между функционированием свободного рынка и государства. В случае государства отдельные недовольные никак не могут повлиять на результаты действий, если им не удастся убедить власть имущих, что их решение нужно изменить. Даже если этот результат достижим в принципе, соответствующий процесс может потребовать очень много времени. На свободном рынке, напротив, никто не принимает окончательных решений, навязываемых остальным силой принуждения. Каждый имеет возможность самостоятельно делать выбор, находящий отражение в совокупных результатах «деятельности» рынка. Иначе говоря, если кто-либо задет жестокостью рынка по отношению к каким-либо предпринимателям или наемным работникам, он имеет все возможности создать фонд помощи этим бедолагам. Тот, кто считает существующие благотворительные фонды недостаточными, он может восполнить этот недостаток личными усилиями. Мы должны остерегаться естественной склонности одушевлять «рынок», рассматривать его как некое реальное существо, способное принимать безжалостные решения. Рынок — это результат действий всех членов общества. Люди имеют возможность тратить деньги на что угодно и принимать любые решения относительно себя и своей собственности. Им не приходится сражаться с неким существом по имени «рынок» или пытаться его убедить, чтобы получить возможность действовать.
В действительности свободный рынок является полной противоположностью «джунглям». Для джунглей характерна война всех против всех. Выиграть можно только за счет другого, только захватив его собственность. Когда уровень жизни невысок, это настоящая борьба за выживание, в которой сильный крушит слабого. На свободном рынке, напротив, можно получить выгоду только за счет услуг другому, хотя желающие всегда могут вернуться к примитивной самодостаточности. Именно благодаря мирному сотрудничеству все участники рынка получают выгоду от углубляющегося разделения труда и капиталовложений. Заявить, что рынок и джунгли равно подчинены закону «выживания самых приспособленных», можно только игнорируя фундаментальный вопрос: