нова на Сицилию вернулся, где они с Ковалем жили. Может, еще наследство получит…
Похоже, он знал, о чем говорит, – недавно Георгию доложили, что Игорь сейчас на Сицилии, дает показания в полиции. Глядя на общедоступного Шурика, Георгий подумал, что, может, за эти два года Игорь тоже превратился в молоденькую потасканную блядь с пустыми глазами; эта догадка причиняла боль.
– Малыш заслужил немного благодарности, – голос Китайца растекался липкой патокой. – Aut bene, aut nihil… Но, между нами, Коваль был трудный пациент, с особыми причудами. Вы понимаете, о чем я?..
– Нет, – отрезал Георгий. – И не желаю понимать. Всего хорошего.
Слова его заглушила музыка – на сцене начиналось шоу. Леша в сопровождении своего девичьего гарема вернулся к столу. При виде Шурика его лицо сделалось надменным. Китаец склонился к Георгию так низко, что тот почувствовал тошнотворный запах из его рта.
– Приятного вечера, рад был освежить знакомство… Я здесь до закрытия. На случай, если захочется чего-то новенького…
Георгий не отвечал.
Непрошеные гости отошли, Леха подбоченился с ревнивым видом.
– Ты ужасный и неисправимый! Значит, стоит тебя оставить только на минуту…
Шурик вернулся, протягивая бокал с недопитой кока-колой.
– Отстала от вагона, налейте самогона!
– И что это значит? – открыто нахмурился Леха.
– Овечка Долли? Кстати, похож. Если в темной комнате со спины… Плесните колдовства заслуженным героям тыла.
Одна из девочек взяла со стола запотевшую бутылку и налила ему виски. Георгий поднял руку, подзывая официанта, чтобы расплатиться.
– Я домой, – сказал он, обращаясь к Лехе. – Ты, если хочешь, оставайся.
Тот испуганно заморгал.
– Нет, я как ты. Мне тоже уже ничего здесь не нравится.
Леша снимал квартиру-студию на четырнадцатом этаже высотного дома, и Георгий бывал там два или три раза. Он старался не встречаться с болтливым любовником на своей территории; не только из-за Марьяны, но чтобы не приручать к себе. И сейчас они поехали в съемную квартирку. Леша разложил диван, и они занялись сексом.
Георгий Максимович рассчитывал, что отвлечется с ним от ненужных размышлений. Он сразу взялся за дело, по возможности обезопасив себя от вездесущих коленей и локтей. Но его нечуткий партнер, как обычно, проявлял излишнее рвение, картинно закусывал губы, издавал назойливые и неубедительные стоны. Чувствуя, что безнадежно остывает, Георгий стиснул веки, представляя на его месте Игоря. И тут же почувствовал такой приступ тоски, что отпустил мальчишку, не закончив начатого. Закурил.
– Отдохнем немного.
Леша принес два стакана клюквенного морса. Полезные ягоды регулярно доставляла из Псковской области его заботливая мама, обеспечивая сына витаминами, домашними консервами, вязаными вещами – частицами родного дома, которые тот по обыкновению молодости презирал и расточал.
– Между прочим, кто-то вынуждает подозревать худшее, – заявил Леха, вытянувшись на постели в позе обнаженной махи. – Что у тебя может быть общего с этим… явно не положительным героем? Я считаю, что подобные люди – паразиты общества. Немыслящий планктон.
– А ты – мыслящий планктон?
Леха решил не замечать насмешки.
– Просто это знакомство абсолютно не вяжется с твоим образом.
– С моим образом рыбы, всплывшей кверху брюхом.
– А я правда на него похож? Ну, на твоего бывшего? – спросил Леша после паузы.
Разглядывая его длинное тощее тело с обтянутыми кожей ребрышками, с избыточными мужскими причиндалами, с густой растительностью в паху, Георгий извлек из памяти образ другого, совершенного в каждом изгибе, стройного, но не угловатого, с медовой кожей, светлым пухом на руках и голенях, с мягкими колечками волос на лобке; представил и беззащитное горло, и прозрачную на просвет мочку уха, и живой ток крови сквозь дышащую плоть.
– Нет.
– Ты говоришь как будто не со мной, как будто эхо, – заявил парнишка с неожиданной горечью. – Иногда мне кажется, что ты со мной только ради ностальгии.
Георгий взял его за подбородок.
– Глупости. Я с тобой только ради секса.
Они уснули, обнявшись, и во сне Георгий вновь оказался в накуренной жаркой преисподней ночного клуба. Он узнавал знакомые лица. Здесь были Китаец, Леха, общедоступный Шурик, Саша Марков, Владлен и даже Владимир Львович. Высоко над толпой он увидел Игоря. Тот стоял на тумбе для стриптиза и делал ритмичные танцевальные движения руками и ногами, как заведенный автомат, с отсутствующим лицом. В обтягивающих белых джинсах, с выкрашенными в белый цвет волосами и подмалеванными веками он был мучительно чужим, каким кажется иногда только самый близкий человек. Георгий ощущал головокружение. Огни вокруг сцены, блики рюмок над стойкой, бледные лица танцующих словно мчались в стремительном хороводе…
Разбудил его громкий звон колоколов. В первую секунду он не мог понять, что делает в незнакомой комнате, на чужой кровати. Потом увидел рядом растерянного Лешу. Продолжительный колокольный звонок в дверь повторился.
– Кто это может быть? Твои родители?
Парнишка глянул испуганно, натянул трусы, вылетел в коридор. На всякий случай Георгий тоже начал одеваться. Через минуту Леша вернулся, лицо его выражало недоумение и страх.
– Это к тебе…
Мелькнула мысль, что произошло непоправимое – несчастье с Максимом, с Марковым, с Марьяной. С Игорем?.. Застегивая рубашку, Георгий вышел в прихожую и увидел в дверях двух крепких парней в сером камуфляже, с дубинками на поясе. Один показал раскрытое удостоверение.
– Измайлов Георгий Максимович? Вот постановление доставить вас в Следственный комитет. Собирайтесь.
Уже в машине, куда его сопроводили румяные сержанты, Георгий припомнил телефонный разговор с неким следователем Демьяновым из областной прокуратуры. Тот просил его подъехать и «просто побеседовать» начет какого-то дела об уводе средств из госбюджета. «Просто беседовать» Георгий отказался, просил прислать повестку, затем уехал в Сочи. Теперь же он держал в руках требование о доставке его в Следственный комитет как свидетеля «в связи с неявкой на допрос».
– А что так рано? – спросил Георгий. – У моего адвоката маленький ребенок, теперь придется их будить в семь утра.
– Да мы и в пять утра, бывает, приезжаем. Обвиняемого застать или кто от свидетельских уклоняется, – охотно пояснил сержант. – Такая работа.
– Я даже не знаю, о чем речь. Я, кажется, ни от чего не уклоняюсь.
– Тогда зачем адвокату звонить? – пожал плечами второй. – Поговорите со следователем, тогда уже решите. Может, там просто формальности какие-то.
Георгий понимал, что вряд ли ради формальностей его стали бы вытаскивать из чужого дома, где он оказался почти случайно, еще вечером не предполагая там быть. Тайные соглядатаи явно хотели показать широту своих возможностей. Он все же позвонил Эрнесту. Тот обещал подъехать в течение часа; советовал Георгию пока не отвечать ни на какие вопросы.
В кафкианских коридорах Следственного комитета, где затхлый воздух физически ощущался сгустком бессильного отчаяния и служебного равнодушия сотен прежних посетителей и обитателей, Георгий вспомнил тюрьму. Ему снова пришлось взбираться по серым лестницам, чисто вымытым, но словно хранящим память о сотнях тысяч плевков и брошенных окурков; пришлось ждать в томительном бездействии у неплотно закрытых дверей, за которыми вершители его судьбы вели абсурдно житейские, необязательные разговоры.
Он не побрился, успел только умыть холодной водой лицо и теперь чувствовал, что хранит на себе уязвимые запахи ночи, вкус мальчишеской слюны и солоноватой кожи. В тюрьме он много думал о природе унижения, важной шестеренки в механизме человеческого сообщества и главного рычага российского тюремного устройства. Поначалу англизированный европеец, каким ему нравилось быть и казаться, негодовал в бессилии чувства попранного достоинства. Но вскоре пробудившаяся сила русской (или татарской?) крови заставила взглянуть на вещи сквозь другую оптику. Цивилизованный джентльмен, он же рабовладелец и колонизатор, не в состоянии был принять унижение бытом. Это опускало его с вершины социальной иерархии к основанию, лишало благородства, превращало в раба. Русский человек, думал Георгий, может принять унижение как плату за новое понимание мира. Смирение, которого ему пожелал когда-то Коваль, не только утешало, но и придавало мужества. Потому что главной победой, которую он должен был одержать, была победа не столько над врагами, сколько над собой.
Наконец его пригласили в кабинет – стандартное офисное помещение, оклеенное светлыми обоями «под покраску», перегороженное тремя столами, по которым высились холмы и оползни конторских папок. Атмосфера здесь была совершенно прозаической, как, впрочем, почти повсюду, где одни люди решают судьбу других.
Следователь Демьянов оказался щеголеватым, хорошо откормленным блондином лет тридцати. Он не без интереса оглядел Георгия, неторопливо пролистал его паспорт, начал заполнять протокол. Его коллега за соседним столом быстро стучал по клавишам компьютера; из приоткрытого окна слышался утренний гомон воробьев. Георгий ждал, устроившись на жестком неудобном стуле, вплотную придвинутом к столу Демьянова. Тот наконец снизошел до пояснений.
– Мне сказали, вы уже связались с адвокатом? Это не обязательно, вы же просто свидетель. Я теперь веду дела старшего следователя Зуева и хочу разобраться с убийством этого, – он заглянул в бумаги, – Сафонова, вора в законе.
– Все, что я знал по этому делу, я уже сообщил.
– Просто хочу вместе разобраться, – настаивал Демьянов. – Как я понял, два года назад бандой Сафонова было совершено похищение вашего знакомого Игоря Воеводина с целью выкупа. К заложнику применяли насилие и причинение вреда здоровью, предположительно средней тяжести. Для совершения выкупа вы передали деньги в сумме триста пятьдесят тысяч долларов США некоему Михаилу Ковалю, чтобы он выступил посредником в сделке. При невыясненных обстоятельствах Сафонов и два его подельника были убиты выстрелами из оружия импортного производства. Но деньги не были вам возвращены, и похищенный Воеводин оказался за рубежом, по предварительной версии – в Аргентине.