анный и заведомо более жестоко разгоняемый, чем 6-го на Триумфальной. Как изящно выразился один высокопоставленный собеседник «Ъ» — если люди выйдут на площадь Революции, ОМОН будет действовать так, «чтобы почки отлетали». Поздно вечером в четверг лидеры «Солидарности» при неохотном согласии Анастасии Удальцовой выразили готовность уйти на Болотную. Соответствующую бумагу за несколько минут до полуночи вице-мэр Александр Горбенко вручил Владимиру Рыжкову и Сергею Пархоменко, после чего начался ожидаемый скандал, больше похожий на раскол — согласие на Болотную выглядело предательством: чуть больше чем за сутки до митинга часть оппозиционеров фактически отказывается от него, предлагая другой части самостоятельно драться с полицией на другом берегу Москвы-реки. Слово «разводка» — плохое слово, но именно эта политтехнология (как было в сентябре с «Правым делом», например — два съезда одновременно со всеми вытекающими последствиями), больше похожая на игру в наперстки, почему-то всегда лучше всего удавалась Кремлю. И здесь казалось, что все вышло так же: когда Рыжков, Пархоменко и Немцов объявили о переносе митинга на Болотную, о предательстве прямо заявили Евгения Чирикова и Эдуард Лимонов — оба сказали, что пойдут на площадь Революции несмотря ни на что. Но наступило утро пятницы, и ощущение сорванного митинга как-то само собой куда-то делось. Чирикова помирилась с Немцовым, по поводу площади Революции мэрия и полиция согласились не воспринимать каждого, кто туда придет, как экстремиста, и обеспечить пешеходный маршрут до Болотной площади. Потом наступила суббота, 10 декабря, и вы все помните, как она прошла.
К заявителям следующего митинга уже официально присоединился Сергей Пархоменко — то есть кроме «Солидарности» и «Левого фронта» соорганизатором митинга стал наш, как мы себя назвали, «союз писателей» — тот журналистский чат из Facebook. Юрий Сапрыкин, концертный опыт которого превосходит митинговый опыт любого оппозиционера, организовывал сцену и звук, Ольга Романова собирала пожертвования в «Яндекс-кошелек», в редакции «Большого города» Павел Бардин снимал зазывающие на митинг видеоролики, на странице митинга в Facebook шло голосование, в котором люди выбирали ораторов на этот митинг — место уже было определено и споров не вызывало, площадь Сахарова. В общем, происходили довольно приятные хлопоты. Настолько приятные, что предмитинговый четверг, как и четверг накануне Болотной, оказался днем почти гарантированного раскола в стиле все той же игры в наперстки. Меньше всего мне бы хотелось в чем-то обвинять депутата Госдумы Илью Пономарева, но созданная им инициативная группа митинга чуть не превратилась в параллельный оргкомитет, а устроенное ею голосование на сайте surveymonkey.com, где тоже выбирали ораторов для митинга, для многих сочувствующих стало официальным голосованием митинга. В этом голосовании, как известно, лидировал знаменитый когда-то нацист Максим Марцинкевич по прозвищу «Тесак», и это было прекрасным подарком тем, кто или по службе, или еще по каким-то причинам всюду говорит, что если бы в России была настоящая демократия, то к власти, конечно, непременно пришли бы фашисты (хотел бы выделить главную энтузиастку этого тезиса Маргариту Симоньян с телеканала RussiaToday — ее микроблог в «твиттере» был почти полностью посвящен угрозе фашизма до вечера 23 декабря, когда вице-премьером назначили Дмитрия Рогозина; госпожа Симоньян отреагировала на это назначение записью в «твиттере», что ей тоже казалось, что Рогозин националист, но потом она с ним познакомилась и поняла, что это не так).
Трудно сказать, чем бы закончилась история с двумя оргкомитетами, если бы в ночь на среду, двадцать первое, из спецприемника после 15 суток ареста не вышел Алексей Навальный, который провел последнее заседание инициативной группы Ильи Пономарева и привел его к решению, устраивающему и основной оргкомитет — эту историю хочется пересказать именно так кратко, потому что даже самый радикальный оппозиционный романтик, я думаю, не стал бы утверждать, что для кого-то из тех десятков тысяч, которые вышли в субботу, 24-го на проспект Сахарова, было важно, кто и в каком оргкомитете заседает. Наверное, я сейчас скажу тоже какую-то романтическую вещь, но эти десятки тысяч на проспекте Сахарова еще до того, как они туда вышли, и обеспечили неисправность всех внутренних и внешних факторов, влиявших на дееспособность оппозиции до этого декабря. Кладбище оппозиционных коалиций, создававшихся в нулевые, кажется сейчас бескрайним — «Комитет-2008», «Другая Россия», «Национальная ассамблея» и так далее. Как только на улицу всерьез вышли люди, история таких структур закончилась. Если Акунина не пустить на трибуну, он все равно останется Акуниным и будет значить для людей на площади больше, чем любой профессиональный политический лидер, представляющий интересы всех полутора десятков членов своей организации. И Парфенов останется Парфеновым. И Сапрыкин Сапрыкиным. Навальный, кстати, тоже останется Навальным вне зависимости от того, где и в каком составе заседает оргкомитет. Ни Акунин, ни Парфенов, ни Сапрыкин, конечно, не согласятся, если их сейчас назвать политиками. Но на Болотной площади и на проспекте Сахарова они вели себя как политики по факту, и тут даже их согласия не нужно. Если человек выглядит как политик и ведет себя как политик, то он политик. Это можно сравнить с народным ополчением, каким бы пошлым ни казалось сравнение: когда оказалось, что Москву защищать некому, шинели надели студенты, профессора, рабочие и прочие. Москву отстояли, сняли шинели, вернулись к обычным делам — те, кто выжил, конечно. Когда ведущая Ъ-FM представила меня как организатора митинга, я мог ответить ей вот этим текстом. Но времени формулировать не было.
20 августа 2012. Судья Хамовнического суда Марина Сырова назначила участницам панк-группы Pussy Riot по два года колонии общего режима за «панк-молебен» «Богородица, Путина прогони» в Храме Христа спасителя. Специальный корреспондент ИД «Коммерсантъ» Олег Кашин, наблюдавший за процессом в зале суда, подводит его итоги.
«Именем Российской Федерации», — начала судья Сырова, и зрители видеотрансляции из зала суда увидели ее руки, держащие красную папку наподобие поздравительного адреса юбиляру-госслужащему. Марина Сырова говорила три часа, и за это время ее лицо не попало в кадр ни разу, таково было условие, поставленное телекомпаниям (трансляцию вели совместно, общими техническими усилиями, Первый канал, ТВЦ и НТВ, а показывали в прямом эфире CNN, BBC, «Москва-24» и «Дождь»). Накануне Марине Сыровой по запросу председателя Мосгорсуда Ольги Егоровой ГУ МВД по Москве предоставило государственную защиту, двоих полицейских в штатском, которые теперь сопровождают судью во всех ее перемещениях по Москве. Восемь дней процесса сделали из Марины Сыровой настоящую капризную звезду. Прежде чем появиться на лестнице Хамовнического суда и пройти в зал, она каждый раз громко, чтобы все слышали, просила приставов проследить, чтобы никто ее не смог сфотографировать, и любой подозрительный телефон мог стать поводом для выдворения из зала — вдруг на него снимают. Госзащита Марине Сыровой потребовалась после того, как микроблогер Максим Лукьянов (судя по твиттеру — обычный «сетевой хомячок», не активист и даже не тусовщик, просто сочувствующий) сфотографировал судью Сырову со спины, когда она входила в зал, и поместил фотографию в своем твиттере. Судья сочла это слежкой и сделала все, чтобы никто больше не запечатлел ее лица, даже официальный оператор в зале суда.
Руки судьи Сыровой, впрочем, быстро надоели камере, и она начала летать над залом суда (в котором был даже операторский кран!), выхватывая то стоящего в толпе Алексея Навального, которого провела адвокат Виолетта Волкова, полгода назад защищавшая его, а теперь Екатерину Самуцевич, то конвоиров — восемь человек по периметру аквариума с подсудимыми, то конвойную собаку. В этот раз в зале была овчарка — гораздо более либеральное по сравнению со своим напарником ротвейлером существо или, как говорила Марина Сырова о ротвейлере, — спецсредство. Собственно, процесс две недели назад и начался с того, что ротвейлера вырвало на пол зала суда, а потом он каждый раз перебивал своим лаем представителей защиты, если те срывались на крик, и Марина Сырова говорила ему — «Молодец, хорошая собака».
Подсудимых было видно плохо, конвойные нарочно загораживали их от взглядов собравшихся в зале, но можно было разглядеть, что на Надежде Толоконниковой — уже известная по предыдущим заседаниям футболка с надписью «No pasaran», а у Марии Алехиной — свежий синий маникюр. В день оглашения приговора девушки впервые сели не в том порядке, в каком провели весь процесс. Всегда было — Толоконникова, Алехина, Самуцевич, теперь Толоконникова пересела на крайнее правое место, так что нарушилось правило предыдущих заседаний, когда каждый подсудимый сидел за спиной именно у своего адвоката.
Эта тройка — Фейгин, Полозов, Волкова — по понятным причинам на протяжении всего процесса была наиболее открыта для прессы. Каждый раз, когда Марина Сырова объявляла перерыв, Марк Фейгин (он представлял Надежду Толоконникову) и Николай Полозов (адвокат Марии Алехиной), похожие на киногероев, оба в темных костюмах примерно одного и того же оттенка и оба в темных очках, выходили на улицу к прессе и делали очередное духоподъемное заявление. Представляющая интересы Екатерины Самуцевич Виолетта Волкова предпочитала эксклюзивные интервью чуть в стороне. Прокурор и адвокаты потерпевших, не отвечая на вопросы, уходили тем временем к мосту Богдана Хмельницкого обедать, и адвокаты подсудимых догоняли их обычно минут через пятнадцать. У моста вплотную друг к другу — две общепитовские точки — ларек с сосисками и павильон с выпечкой, и забавно было наблюдать картину, когда адвокаты потерпевших стоят в очереди за сосисками, а защитники обвиняемых — за пирожками, никогда не вместе. Трое защитников всегда выглядели более браво, чем трое обвиняющих адвокатов и их друг прокурор, но сказать, что после этого процесса на небосклоне московской адвокатуры зажглись три новые звезды, все-таки нельзя, скорее, у этих троих появились перспективы в каких-нибудь оппозиционных праймериз.