ючен на максимум. Клиповое сознание — это весело, но в политике оно не помогает.
14 июня. По поводу медиаатаки на Александра Бастрыкина есть такая версия, что это все неспроста и за всем этим кто-то стоит. Я тоже готов в эту версию поверить. И участие во всей истории известного микроблогера Александра Хинштейна, анонсировавшего накануне скандал в своем Twitter, и публикация разговора Бастрыкина с журналистом Соколовым на известном таблоидном сайте, и давний конфликт между Следственным комитетом и Генпрокуратурой — контекст нельзя игнорировать, и в этом контексте превращение Бастрыкина в образцового «плохого парня» из кино выглядит именно как эпизод информационной войны.
Такое вообще часто бывает. Видишь какую-нибудь возмутительную новость, а потом понимаешь, что это не просто новость, а эпизод в информационной войне. И делается как-то неприятно. Как пелось в старой песне: «Нами торгуют». То есть буквально торгуют; истории, вызывающие у нас гнев и возмущение, используются в аппаратном торге, в интригах, и короткое сообщение пресс-службы — «Президент проинформирован о публикациях» — оказывается важнее самих публикаций.
И когда обо всем этом думаешь, очень легко развить логическую цепочку — если это чужая война, то не нужно в ней и участвовать, не нужно ни возмущаться, ни гневаться, чтобы не помогать одним аппаратчикам бороться с другими. Это, кстати, не только аппаратчиков касается. Вот говорят, кстати, что за арестом банды Цапков в станице Кущевской тоже стоял чей-то интерес, кто-то хотел отобрать у Цапков их агрохолдинг. Я об этом несколько статей в разных газетах читал, там это все вполне убедительно написано.
И вот здесь есть тонкость, на которую многие не обращают внимания. Чужой интерес — это ведь плохо только с точки зрения Цапков. А сам по себе чужой интерес не содержит ничего криминального и никак не реабилитирует Цапков с точки зрения закона, морали и чего угодно вплоть до религии. С аппаратными войнами то же самое. Да, наверное, против Бастрыкина кто-то ведет аппаратную войну. Да, в войне участвует даже Хинштейн. Можно даже собрать в кулак фантазию и предположить, что вся история про лес выдумана от начала до конца, и все общение Бастрыкина с Соколовым свелось только к тому публичному разговору в Нальчике, который заканчивается репликой Бастрыкина «Закрой, наглец».
Допустим.
Только никакие аппаратные войны и никакой Хинштейн никак не отменяют того, что права орать на журналиста Соколова у главы федерального ведомства нет. И того, что публикация в «Новой» — это вообще-то заявление о совершении преступления, и это заявление должно стать поводом для расследования вне зависимости от того, проинформирован ли о публикации президент. Аппаратные интриги против Бастрыкина — это плохо только с точки зрения Бастрыкина, а мы с вами не обязаны смотреть на происходящее с его точки зрения.
9 июня. В риторике российских официальных лиц произошла интересная перемена. Много лет они говорили, что у России свой особенный путь, и никакого механического копирования западных порядков у нас быть не должно. Был даже специальный термин «суверенная демократия», означавший примерно то же самое — у нас свой путь, мы отличаемся от Запада, и вообще, как в известном комиксе, у нас своя атмосфера, или, как сказал однажды российский министр иностранных дел Лавров: «Who are you to fucking lecture me?»
А теперь что-то изменилось. Свой каждый шаг российская власть сопровождает обстоятельными ссылками на зарубежный опыт. Вначале о «муниципальном фильтре», усложняющем процедуру выдвижения в губернаторы, нам говорили, что это не в Кремле придумали, а во Франции, а во Франции демократия, значит, и у нас это демократическая процедура. Теперь и о законе против митингов точно такие же речи.
Никто не говорит, что это российский особый путь и суверенная демократия, наоборот, все как на Западе. Комментируя подписание закона, Владимир Путин так и сказал: «В законе о митингах нет более жестких мер, чем в аналогичных европейских законах», а пресс-секретарь Дмитрий Песков вообще перешел к какой-то бухгалтерии: «300 тысяч рублей. Это эквивалентно сумме в 5900 фунтов, что почти не отличается от штрафа в размере 5000 фунтов, с которым могут столкнуться протестующие в Великобритании в случае, если они нарушат нормы, прописанные в Полицейской Реформе или Законе о гражданской ответственности», — пишет Песков в Financial Times, и с ним даже невозможно спорить. В самом деле, 5900 фунтов почти не отличается от 5000 фунтов, и почему же все так возмущены?
На днях в «Российской газете» было большое расследование про хипстеров, в котором было написано, что хипстеры любят Запад, особенно Англию и Лондон. Получается, что этот закон — такой подарок хипстерам, чтобы в России было как в Лондоне.
Отчего же хипстеры не радуются?
Вероятно, все дело в том, что мы имеем дело с очень странной формой заимствования западных традиций. Во Франции есть много чего, но из всех французских политических традиций мы возьмем только муниципальный фильтр. Великобритания — вообще родина всего на свете, но из британского опыта мы возьмем только высокие штрафы за митинги. И так далее.
И, видимо, на наших глазах опытным путем доказывается важная политическая теорема: если заимствовать из западной практики только те вещи, которые нравятся нынешнему Кремлю, то в итоге все равно получается не Париж и не Лондон, а та самая суверенная демократия и своя атмосфера.
7 июня. Опрос фонда «Общественное мнение» об оппозиционных лидерах очень похож на те опросы, которые социологи делали в середине нулевых по заказу «Коммерсанта»: каждый год в конце декабря участникам опроса предлагалось назвать имена тех людей, которых они считают элитой. И каждый год список этой элиты оставался почти неизменным. В частности, за первое место из года в год боролись Алла Пугачева и Владимир Путин. В последние годы таких опросов у нас нет, но я думаю, что в этом смысле ничего не изменилось, и первым местам Пугачевой и Путина ничего не угрожает.
Опрос об оппозиционерах — это ведь то же самое. Самый популярный оппозиционер — Леонид Парфенов, второе место у Юрия Шевчука, за ним Алексей Кудрин, Борис Акунин и Ксения Собчак. Могу предположить, что если завтра на протестный митинг придет Алла Пугачева, то Парфенов уйдет на второе место.
Это понятная тенденция — у медийных людей всегда есть огромное преимущество перед героями блогов и площадей, и здесь самое время повторить любимую нашей оппозицией жалобу на федеральные телеканалы с их стоп-листами и понятной политической позицией. Но в топовой части фомовского опроса есть и Удальцов с Навальным, и Яшин с Немцовым, и Лимонов, и, в общем, нет повода жаловаться, что какой-нибудь оппозиционный лидер не попал в список. Все попали.
Просто Парфенов с Акуниным стали самыми популярными оппозиционными деятелями не только потому, что их чаще показывают по телевизору. Они не только «люди из телевизора», они — просто новые лица. А новых лиц российской оппозиции не хватает гораздо сильнее, чем власти.
Вспомните, какие восторги сопровождали весной появление двух оппозиционных муниципальных депутатов — Максима Каца и Веры Кичановой. Люди ведь радовались не тому, что Кичанова и Кац такие прекрасные, а тому, что они разбавили собой привычный и почти вечный набор людей на трибунах.
Та немноголюдная обойма, которую мы все знаем в лицо и по именам — даже самые молодые из них, тот же Илья Яшин, остаются оппозиционными лидерами по десять лет, и явно не собираются никуда деваться. Социальные лифты, об отсутствии которых модно говорить, в оппозиции работают гораздо хуже, чем даже во властной вертикали. Просто нет механизмов, позволяющих рядовому активисту за несколько лет сделаться популярным оппозиционным лидером. Когда стало известно, что Путин снова будет президентом, многие бросились считать, сколько им будет лет, когда Путин уйдет. Было бы неплохо посчитать также, сколько будет лет нынешним оппозиционным лидерам после ухода Путина — они ведь никуда не денутся и состарятся вместе с Путиным.
5 июня. В политической активности Михаила Прохорова самое интересное — не то, что он говорит или делает, а та внезапность, с которой он вначале возникает из ниоткуда, а потом исчезает в никуда. Во времена «Правого дела» или даже президентской кампании на это еще можно было не обращать внимания, а сейчас уже смешно. Когда на Болотной дерутся, Прохорова нет. Когда разгоняют активистов на бульварах — Прохорова нет. Когда ничего не происходит, Прохоров появляется, что-то говорит и опять исчезает. Я думаю, даже самый умный математик, даже Перельман не смог бы вывести формулу появлений и исчезновений политика Прохорова.
Эту формулу невозможно вывести, потому что в задаче недостает условий.
Политическое поведение Прохорова зависит от чего-то, о чем он нам не говорит. Есть какой-то загадочный фактор. А если еще точнее, от этого фактора зависит даже не политическое поведение Прохорова, а поведение на другом конце телефонного провода, по которому Прохорову кто-то звонит и просит еще раз поиграть в либерального политика. Я не слышал этих звонков, но уверен, что без них здесь не обходится.
Когда Прохоров был просто олигархом, какие-то непонятные его качества еще можно было списать на общую загадочность олигархической души. Теперь на это уже ничего не спишешь — Прохоров проходит по категории «системные оппозиционеры» и ведет себя именно как системный оппозиционер.
Но если остальные системные оппозиционеры присутствуют в информационном поле всегда, даже когда их не просят (посмотрите на Владимира Жириновского, например), то Прохоров появляется только тогда, когда это действительно нужно. Он бы, я уверен, не появлялся бы вообще, у него ведь на лице написано безразличие ко всем этим «ОккупайАбай» и Pussy Riot, но вот зачем-то появляется каждый раз.
Я не хочу обобщать, я уверен, что есть достаточное количество людей, которые верят политику Прохорову, в конце концов, в марте за него проголосовали миллионы, но все же — кто был на Болотной площади, кто следит за настроением «рассерженных горожан», тот подтвердит, что для этих людей Прохоров — не тот человек, за которым они бы хотели идти и кого хотели бы поддерживать. При этом вполне очевидно, что именно этой аудитории адресовано каждое новое выступление политика Прохорова.