Я не знаю, работает ли эта логика, но почти не сомневаюсь, что люди, которые встречали меня с камерой у посольства — эти люди искренне верят, что перед ними враг. Более того, я почти уверен, что их начальники, которым они отдают в конце рабочего дня свое видео с Чириковой или Людмилой Алексеевой — я почти уверен, что и начальники верят, что имеют дело с опасным и коварным врагом, шакалящим у посольств.
И начальники начальников верят. Холодную гражданскую войну они для нас придумали как циничную предвыборную технологию, что-то такое пелевинское про «печеньки Госдепа», но об этом уже никто не помнит, пародийность потерялась при транспортировке по информационным трубам.
Просто вражду нельзя разжигать понарошку, так не бывает. Образ врага имеет свойство оживать, материализовываться. Придуманная политтехнологами холодная гражданская война легко конвертируется в настоящую непридуманную войну, потому что всегда найдется тот, кто всерьез поверит, что имеет дело со злым и коварным врагом.
Какой-нибудь депутат Сидякин, или судьи, которые судят Pussy Riot, или знаменитый опер Окопный из Центра «Э». И я не знаю, каким способом эту холодную гражданскую войну можно прекратить, и можно ли вообще.
4 июля. Изгнание журналистки Алины Гарбузняк из лагеря на Селигере — история некрасивая, несправедливая по отношению к журналистке Гарбузняк и изданию, которое она представляет. Но я не могу, к сожалению, сказать в адрес Алины Гарбузняк никаких слов поддержки, более того — даже хочу позлорадствовать немного по поводу случившегося с ней. Потому что если бы Алине Гарбузняк удалось без происшествий закончить свою миссию на Селигере, и если бы она спокойно вернулась оттуда со всеми остальными журналистами, и писала бы об этом «Селигере» те же слова, которые обычно пишут среднестатистические журналисты — что да, там много смешных глупостей и нелепостей, но в целом же дети (участников этого лагеря журналисты любят называть детьми) ни в чем не виноваты, они хорошие, с ними просто надо поговорить, — если бы журналистку Гарбузняк оттуда не прогнали, она бы что-нибудь такое написала, я уверен.
Теперь, насколько я понимаю, ничего такого про Селигер она не напишет, но переживать не стоит — кроме Алины Гарбузняк, на Селигере было много журналистов, каждый из которых напишет по веселому и ироничному репортажу об этом лагере. Кто-то процитирует дурацкий лозунг, висящий на сосне, кто-то возьмет острый комментарий у нового нашистского шефа Белоконева. Может быть, кому-то даже повезет найти новую «Свету из Иваново», которая скажет какую-нибудь смешную глупость типа «стали более лучше одеваться», и она снова разойдется на интернет-мемы.
Образ «Селигера» как безобидного сборища провинциальных недотеп, который журналисты независимых СМИ конструируют годами — наверное, это главная победа движения «Наши» за все годы его существования.
Десятки добровольных помощников, которые едут на «Селигер», чтобы его, как они это называют, «простебать» — это самая мощная форма информационной поддержки из всех возможных. Если бы нашисты тратили деньги на размещение заказных статей о том, какие они хорошие, они бы не добились и сотой доли такого успеха, какой у них есть сейчас.
Этому успеху, кстати, могла бы помешать простая журналистская солидарность — если бы за Алиной Гарбузняк с «Селигера» уехали бы все журналисты, которые там в момент ее изгнания находились. Но это был бы уже совсем фантастический сценарий — в самом деле, ведь если бы они все уехали вместе с ней, они бы лишились возможности написать о «Селигере» каждый по веселому и ироничному репортажу, а это, видимо, важнее, чем журналистская солидарность. Так, по крайней мере, получается.
3 июля. Я почему-то совсем не верю, что в Коммунарке когда-нибудь построят парламентский центр. Причем это никак не связано с судьбой «Большой Москвы», ее история насчитывает всего год, а разговорам о парламентском центре… Я даже не вспомню, сколько лет этим разговорам, они шли всегда. Когда в 1994 году появилась Государственная дума, она сначала заседала в бывшем здании СЭВ на Новом Арбате, потом ее быстро отселили в бывшее здание Госплана на Охотном ряду, и об этом переезде говорили как о временном — до постройки парламентского центра.
Владимиру Ресину, который тогда был главным московским строителем, было тогда под шестьдесят, сейчас ему 76 лет, но слова, которые он говорит о парламентском центре — эти слова не стареют.
Сейчас Ресин говорит о Коммунарке, когда-то говорил о стадионе «Красная Пресня», на месте которого должен быть построен парламентский центр, потом еще была идея устроить новый парламент в Воспитательном доме, который сейчас занимает ракетная академия, а когда снесли гостиницу «Россия» и стало ясно, что на ее месте никто ничего не построит, появилась идея соорудить парламентский центр на ее месте. Сама Госдума, которая в Охотном ряду, тем временем пережила несколько ремонтов, обросла будками ФСО и служебными парковками, лет семь назад на ее фасаде повесили большого позолоченного двуглавого орла — то есть вся история этого здания за последние пятнадцать лет свидетельствует о чем угодно кроме желания Госдумы куда-то переезжать. С Советом федерации на Большой Дмитровке история точно такая же. Там нет никаких признаков готовности сенаторов куда-то переезжать, даже не в Коммунарку, а вообще хоть куда-нибудь.
На фоне новостей о превращении части Подмосковья в «Большую Москву» (вы, кстати, уже выучили аббревиатуры НАО и ТАО? Это Новомосковский и Троицкий административные округа Москвы) судьба парламентского центра вряд ли будет как-то особенно выделяться.
Подмосковные коттеджные поселки и тепличные хозяйства на наших глазах будут превращаться в районы Москвы, процесс растянется на годы, и в течение этих лет призрак парламентского центра будет всплывать то в речах чиновников, то на каких-нибудь красивых рисунках, которые нам будут показывать. Но самого парламентского центра, конечно, не будет, он так и останется призраком.
Дело в том, что если бы парламентский центр был кому-то всерьез нужен, его бы давно построили. В этом смысле у политики российского государства в области девелопмента опыт очень богатый — от здания Счетной палаты на Зубовской площади или Следственного комитета в Техническом переулке до построенного чуть ли не за ночь забора на Старой площади. То, что почти двадцать лет о новом здании для палат российского парламента только говорят — это значит только то, что парламентский центр на самом деле никому не нужен.
2 июля. «Предотпускное обострение у мерзавца», — это Глеб Павловский так комментирует новую инициативу депутата Сидякина по ужесточению контроля над некоммерческими организациями. Инициатива и в самом деле легко описывается словом «обострение» — достаточно сказать, что, согласно сидякинскому проекту, НКО, получающие деньги из-за границы, получат статус «иностранных агентов» и дополнительные трудности: «иностранным агентам» придется чаще отчитываться перед государством и плановым проверкам они тоже будут подвергаться чаще. Также предлагается обязать СМИ, предоставляющие слово НКО с иностранным участием, обязательно указывать, что это не просто НКО, а «иностранный агент».
Сам Сидякин объясняет цели своего законопроекта достаточно откровенно: «Граждане, которых они будут призывать на митинги, будут знать, что их туда призывает некоммерческая организация, исполняющая функции иностранных агентов». Вообще в этом смысле ничего принципиально нового в проекте Сидякина нет — «Единая Россия» и Кремль никогда не видели большой разницы между правозащитниками и оппозиционерами, и все предыдущие атаки на НКО сопровождались примерно такой же «антиоранжистской» риторикой. Совсем недавно, перед декабрьскими выборами, была атака на специализирующуся на выявлении нарушений на выборах ассоциацию «Голос», и официальные комментарии звучали уже привычно — мол, разве могут быть независимыми наблюдателями люди, получающие гранты из-за границы?
При этом я не уверен, что за проектом Сидякина стоит Кремль. Известно, что в «Единой России» наряду с партийным мейнстримом есть еще и, как бы дико это ни звучало, радикальные единороссы. В прошлой Госдуме таким, например, был депутат от «нашистов» Шлегель, который регулярно вносил какие-то жуткие законопроекты о борьбе с Интернетом, но это проекты законами так и не становились. Но у радикального единоросса Сидякина в активе уже есть один принятый и подписанный президентом закон, заставляющий относиться к инициативам Сидякина серьезно. Речь идет о поправках к законодательству о митингах — к ним ведь сначала тоже можно было относиться как к радикальной инициативе снизу, но в итоге-то их приняли. То есть и поправки к закону об НКО тоже могут принять — это, по крайней мере, возможно.
Наверное, стоит обратить внимание на это как на признак уже состоявшихся перемен. Раньше депутаты сидякинского типа могли только пугать общественность своими законопроектами. А теперь эти законопроекты принимаются всерьез. Вообще-то это настоящая либерализация — раньше депутаты-единороссы шага не могли ступить без согласования с Кремлем, а теперь, кажется, могут.
Я уверен, что здесь нет никакого заговора, и что и закон об НКО, и предыдущий, уже принятый закон о митингах — это именно инициатива депутата Сидякина.
Кто хотел политической либерализации, тот ее получил. Почему-то многие думали, что либерализация — это когда люди выходят на Болотную площадь, а их никто не разгоняет. Но для единороссовской номенклатуры, которая последние десять лет тоже страдала от несвободы, либерализация — это все-таки совсем другое. Это когда депутат Сидякин придумывает очередной людоедский законопроект, а Госдума его принимает. Уверен, что с такой либерализацией мы еще не раз столкнемся. Например, на губернаторских выборах.
29 июня. Забавная полемика между Кремлем и Михаилом Федотовым — Кремль хочет выбирать членов президентского совета по правам человека голосованием в Интернете, Федотов говорит, что он должен выбирать членов совета сам после консультаций с общественными объединениями. Это действительно забавно: демократ Федотов настаивает на авторитарном способе формирования совета, а администрация президента, которая вообще-то не любит интернет-пользователей, предпочитает как раз очевидно более демократичное интернет-голосование. Столкнулись, так сказать, две парадигмы, и эти две парадигмы очень здорово иллюстрируют устройство современной российской реальности.