была явная отсылка к народам, находившимся под властью монархии Габсбургов, задуманная для дестабилизации центральной власти. Ни Вильсон, ни Ллойд Джордж, в отличие от Ленина, на данной стадии не были заинтересованы в развале Австро-Венгерской империи (в действительности, если читать внимательнее, становится ясно: Ленин и сам не говорил о том, что маленькие нации должны быть независимыми, – важная оговорка для будущей политики коммунистов по отношению к ним), однако они пытались конкурировать с большевиками в глазах европейского общественного мнения. Вильсон вообще плохо представлял себе подробности европейской политической этнографии. Секретная команда экспертов под названием «Инкуайери» («Исследование») собирала для него данные по национальным вопросам в Европе, чтобы президент мог продумать свою мирную программу.
Благодаря экспертам «Инкуайери» эта программа, известная как «Четырнадцать пунктов», более детально затрагивала отдельные европейские страны и народы. Части национальных вопросов, в том числе об империи Габсбургов, она касалась крайне редко, зато по другим высказывалась на удивление конкретно, например по поводу устройства будущей Польши. Однако в духе прагматизма, свойственного, по общему признанию, молодому секретарю «Инкуайери» Уолтеру Липпманну, в программе не говорилось о приверженности принципу национального самоопределения и не давалось никаких четких характеристик какой-либо организации, которая должна была возникнуть после войны. Вильсон рассуждал о необходимости «общего объединения наций», которое гарантировало бы им территориальную целостность и независимость, однако под этим вполне могло подразумеваться нечто столь же слабое, как Панамериканский союз, или вообще продолжение военных альянсов. Международное право упоминалось лишь раз, и то вскользь – в связи с восстановлением независимости Бельгии, – а о создании новой всемирной организации в программе не говорилось вообще.
В противовес Вильсону его партнер, британский премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж, несколькими днями ранее в Лондоне высказался гораздо яснее. Как и Вильсон, он подчеркнул тот факт, что «дни Венского договора давно миновали», и настаивал на том, что просто решения территориальных вопросов недостаточно. Однако далее он переходил к обсуждению (в восхитительно расплывчатых терминах) «общих принципов национального самоопределения» и настаивал на «серьезной попытке, которую следует предпринять для создания некой международной организации, представляющей альтернативу войне через решение интернациональных конфликтов». Ясность, о которой говорилось выше, была неслучайной: речь Ллойд Джорджа отчасти была направлена на то, чтобы оттеснить Вильсона с арены (отсюда и упоминание Вильсона, отнюдь не полностью одобрительное, в его речи о «достойной восхищения прямоте» слов британского премьер-министра). В отличие от американцев, которых Вильсон уводил от этой темы, британцы и их соотечественники в рамках империи уже почти три года серьезно задумывались о форме новой международной организации и теперь хотели понять, поддерживает ли их точку зрения Вашингтон[149].
«Я за Лигу Наций, – провозгласил Ллойд Джордж в сентябре 1818 г. – В действительности Лига Наций уже существует. Британская империя – вот Лига Наций»[150]. С нынешней точки зрения это было на удивление интуитивное представление о том, какой станет Лига Наций. Однако связь между подъемом Лиги и имперскими идеями приводит нас к важному вопросу: как получилось, что британский политический истеблишмент, традиционно относившийся с недоверием к мирным соглашениям, заключавшимся по ту сторону пролива, внезапно сам пришел к идее Лиги Наций? Сохранение англо-американского альянса в мирное время было жизненно важным с точки зрения многих британских государственных деятелей, обеспокоенных сохранением империи; эту точку зрения разделял и Вильсон, публично говоривший в Лондоне о необходимости создания «единой мощной группы наций, которая станет гарантом мира во всем мире». Президент одобрительно относился к идее англо-американской солидарности, но в то же время понимал, что американское общественное мнение требовало более широкого и всеобъемлющего союза государств, а не просто «эгоистичного и сковывающего альянса», ничего похожего на старый трансатлантический англосаксонизм[151]. Общественное мнение в Британии также активно поддерживало Лигу Наций. Наследники Кобдена в различных организациях, в частности в Союзе за демократический контроль, настаивали на прекращении секретной дипломатии и на более демократичной внешней политике; другие группы, в частности Ассоциация за Лигу Наций, выросшие из довоенного интернационализма, открыто призывали к какой-либо форме организованного мира. На сторону Лиги встала Лейбористская партия. Политическая элита Уайтхолла раскололась. Некоторые считали любые разговоры о международной организации преждевременными, другие утверждали, что их нельзя игнорировать, а следует использовать во благо Британии и империи в целом. Были и такие, кто подобно заместителю министра иностранных дел Роберту Сесилу, сыну знаменитого скептика лорда Солсбери, действительно верил в идею Лиги; Сесилу не меньше, чем Вильсону, она была обязана своим появлением. Размышляя о форме послевоенной организации, британцы меньше, чем американцы, увлекались идеями легализма. Будучи самым влиятельным государством в мире, Британия никогда особенно не полагалась на законы с их потенциальными ограничениями; гораздо больше внимания в Британии уделялось практической стороне, функциям новой организации и ее бюрократическому устройству. Леонард Вулф, некогда служивший в колониях, написал для социалистического Фабианского общества отчет о международном правительстве, который поражал обилием деталей, касающихся административных проблем. Доклад попал в британское Общество за Лигу Наций, которое служило проводником идей непосредственно в Министерство иностранных дел. Не обошлось и без привлечения связей в среде лондонской элиты: Вулф и его супруга Вирджиния, помогавшая ему в написании доклада, были близки к Роберту Сесилу, который продвигал в британском правительстве идею Лиги. Благодаря ему «Международное правительство», опубликованное в 1916 г., широко циркулировало в Уайтхолле и оказало такое влияние на Министерство иностранных дел, что многие официальные проекты «Международного правительства при Лиге Наций» оказались, по сути, состряпаны из отрывков работы Вулфа[152].
Однако дело нужно было выиграть в верхах, и даже в 1917 г. его исход еще не был определен. Ранее в этом году влиятельный секретарь имперского Оборонного совета Морис Хэнки суммировал для министров основные варианты развития событий после войны следующим образом: a) «какого-либо рода международная организация, например лига, для принудительного установления мира»; б) «лига, похожая на Концерт Европы, сформированный после 1815 г.»; в) «пересмотр… баланса сил»[153]. Некоторые открыто возражали, что последний давно обесценили многочисленные выступления политиков с обеих сторон. Первый вариант базировался на идеях, продвигаемых американской Лигой за установление мира, Вулфом и либералами, в частности лордом Брайсом, однако он подразумевал доктрину коллективной безопасности, которая выходила далеко за рамки представлений большинства сторонников арбитража. К тому же ей сопротивлялись британские коллеги конгрессменов, консерваторы наподобие лорда Керзона, обеспокоенные тем, что это ограничит для Британии свободу выбора в сфере внешней политики. Хэнки был против по этой же причине. Однако в кабинете имелись и сторонники этой идеи, в первую очередь Роберт Сесил, который впоследствии возглавил британскую делегацию на переговорах по образованию Лиги в Париже. Сесил даже выпустил собственный меморандум по «предложениям о сокращении поводов для будущих войн», в целом развивавший подход его соперника Эдварда Грея, который занимался данным вопросом с самого начала войны.
Первым очевидным шагом этих исторически мыслящих дипломатов стал анализ сильных и слабых сторон предыдущих схем: вот почему в военное время у них снова возник интерес к дипломатии Концерта 1815 г. Министерством иностранных дел был учрежден комитет по изучению данной темы, который вскоре выпустил отчет, названный по имени председателя комитета лорда Филлимора. Он поддерживал идею арбитража в рамках «совета наций» и включал проект конституции новой Лиги Наций, которая основывалась на принципах и процедурах мирного разрешения конфликтов, впоследствии вошедших в финальный Пакт[154]. По-прежнему сосредоточенный на решении разногласий, он тем не менее значительно отличался от документов американских легалистов, поскольку главным арбитром здесь являлся орган скорее политический, «совет наций», а не международный суд. Британцы пытались узнать реакцию администрации США на отчет Филлимора, лишь вскользь касавшийся структуры нового управляющего органа, когда весной 1918 г. он увидел свет, однако Вильсон проинструктировал своих подчиненных не вступать ни в какие публичные дискуссии, а все контакты поручил своему личному эмиссару полковнику Хаузу. Он возражал против неоднократных попыток британцев опубликовать доклад Филлимора (по крайней мере до тех пор, пока не выяснилось, что доклад Вильсону не понравился), а его эмиссары лишь в общих чертах передавали смысл президентских проектов. Год спустя британский Союз за Лигу Наций вслух возмутился тем фактом, что до сих пор пребывал «в неведении касательно точной природы и охвата предложений президента Вильсона»[155].
В начале следующего года, в процессе подготовки к мирным переговорам в Париже, Роберт Сесил передал американцам проект Лиги, в котором описывался секретариат, международный совет государств и международный суд. В основном этот документ был составлен еще одним политиком с британской стороны, абсолютно решающей фигурой в разработке проекта Лиги, который смог преодолеть возражения Уайтхолла насчет формы будущей организации: а ведь она, по всей вероятности, могла полностью отойти от привычных дипломатических процедур. Как ни удивительно, он не был британцем – на самом деле он даже сражался против Британии в Англо-бурской войне двумя десятилетиями ранее. Стройный, подтянутый генерал Ян Смэтс фигурировал на международной арене почти четыре десятилетия. Обладатель кембриджского диплома в области права и увлеченный ботаник, Смэтс стал блестящим бурским командиром, смог принять поражение, занялся политикой в заново основанном Южно-Африканском Союзе и проявил себя как выдающийся теоретик имперского правления. Стремясь к созданию новой белой южноафриканской нации, которая примирит буров с британцами и объединит их в деле распространения цивилизации на земли к югу от Сахары, он являлся одним из главных защитников идеи Британского Содружества – парадигмы столь же влиятельной, как панамериканизм для будущей Лиги Наций.