Англия, будучи первой европейской страной, вернувшей стабильную и надежную валюту, использовала это преимущество для того, чтобы поставить Европу в подчиненное с финансовой точки зрения положение. Финансовый комитет Лиги Наций в Женеве стал инструментом этой политики[177].
Еще хуже было то, что вся эта стратегия была основана на монетаристском представлении об экономическом благополучии, в результате чего деньги и возвращение к модифицированной версии золотого стандарта стали международным приоритетом для Лиги. Когда в конце 1920-х гг. в Европе наступил экономический спад, Лига столкнулась с конфликтом интересов. Французы предлагали федеральный союз; британцы и немцы сопротивлялись этой идее, поскольку она подразумевала европеизацию Лиги – отрыв от США и отказ от свободной торговли. Неспособность Лиги дать эффективный ответ на кризис в европейской банковской системе и новый виток протекционизма заставили ее членов отдать лидерство США. Однако на Всемирной экономической конференции 1933 г., проходившей в Лондоне и посвященной стабилизации курсов валют и поддержке международной торговли, американская политика, в первую очередь решение нового президента Франклина Рузвельта о конфискации золота и его обмене на бумажные деньги, привела к провалу собрания и положила конец международному экономическому сотрудничеству на целое десятилетие. Интернационализм потерпел поражение, и национальное государство стало основным полем для политики[178].
Члены Секретариата с самого начала считали, что им очень важно стоять над политикой: подлинный интернационализм для них означал беспристрастный сбор данных, а не соглашательство с политическими деятелями. Они гордились своей способностью подняться выше национальных интересов и своей ролью в создании и развитии важнейшего гаранта будущего мира – «интернационального духа»[179]. Несмотря на то что их инициативы подтверждали административную виртуозность, они рождались отнюдь не в идеологически нейтральной зоне. Предложения Лиги по стабилизации валюты писались, как официально отмечало британское Министерство иностранных дел, с целью предотвратить ситуацию, когда такие страны, как, например, Австрия и Венгрия, «опустят руки и уйдут к большевикам»[180]. Теми же опасениями подстегивались и меры по расселению тысяч беженцев в Греции в 1920-х гг. И строя новые деревни, и учреждая независимые центральные банки, Лига активно вмешивалась во внутренние дела государств-участников – такова была цена за помощь. Что касается подхода Лиги к вопросам здравоохранения и санитарных норм, он был выраженно патерналистским. Работа Томаса на посту главы ВОЗ была наиболее идеологически противоречивой с точки зрения соблюдения прав рабочих, так как подразумевала лавирование между интересами враждебно настроенных капиталистов на правом фланге и революционных социалистов на левом.
Тем не менее интернационализм в период между двумя войнами проявил неожиданную живучесть. К концу 1930-х гг. больше половины бюджета Лиги выделялось на деятельность ее так называемых технических служб. Каждый сентябрь толпы делегатов собирались в Женеве на ежегодную Ассамблею – точно так же, как после Второй мировой войны на Манхэттене, – но когда они разъезжались, вся работа ложилась на плечи международного Секретариата, созданного Драммондом. И хотя его лидеры являлись преимущественно профессиональными чиновниками, получившими бесценный опыт при координировании политики во время Первой мировой войны, они были на удивление молоды: Солтеру на момент назначения исполнилось 39, Монне – только 31. В результате их карьеры в международной деятельности не закончились после Второй мировой войны, а продолжились далее в ООН: Солтер помогал руководить ее деятельностью в послевоенной Европе; друг Монне поляк Людвик Райхман основал ЮНИСЕФ; сам Монне также активно участвовал в европейской интеграции. В целом более 200 служащих Секретариата Лиги перешли на работу в ООН, а трое помощников Драммонда, Авеноля и Лестера работали у их преемников в Нью-Йорке.
С учетом вышесказанного внимания заслуживают не провалы Лиги, а ее долгосрочное влияние. Как инструмент мирового лидерства, основанного на моральных принципах и формальном равенстве суверенных государств, она провозглашала начало нового интернационалистского руководства, борясь с наследством Священного Союза и Концерта Европы, и обещала демократизацию и социальную трансформацию через экспертный подход. Фактически Лига стала первой организацией, совместившей демократическую идею сообщества наций с реальностью – гегемонией великих держав. Об этом свидетельствует, в частности, решительный отказ от возможности строгого режима международного права, который ООН развила еще дальше, объяснявшийся тем, что ее основатели предпочли сохранить политическую независимость стран-участниц, и воплотившийся в мандатной системе. Гибкая и разноплановая, она стала моделью международного правительства, которому суждено было не только пережить Вторую мировую войну, но и продолжать расширяться и укрепляться впоследствии[181].
Глава 6Битва идеологий
Сегодня мы мыслим в планетарном и даже космическом масштабе.
Лига Наций являла миру любопытный парадокс: она говорила на языке всеобщего братства, однако существовала в результате военной победы. Подобно старому Европейскому Концерту, в противовес которому она создавалась, Лига стала инструментом триумфального альянса великих держав и способом поддержания их господства – и их ценностей – в Европе в мирное время. И не только она одна. Весной 1919 г., когда в Париже основали Лигу, большевики создали Коммунистический Интернационал, и старый конфликт между Мадзини и Марксом возродился на мировой арене. В 1920-х гг. эти организации соперничали, однако к 1934 г., когда СССР вступил в Лигу, им пришлось объединиться перед лицом общей угрозы, исходившей от самой радикально антиинтернационалистской из всех великих держав, Третьего рейха. Ожесточенно сопротивлявшиеся и Лиге, и большевизму, нацисты являлись экстремальными националистами и считали своим долгом, когда Европа в 1940-х легла к их ногам, озвучить – почти что против воли – собственное мнение о международном порядке. Так появился на свет третий – фашистский – вариант интернационализма.
Когда Вудро Вильсон с триумфом проезжал по Италии в январе 1919 г., огромные толпы собирались, чтобы взглянуть на его кортеж, следовавший на мирную конференцию в Париж. Впервые действующий президент Америки посещал Европу. В Генуе Вильсон возложил два венка: один – и это было предсказуемо – к дому, где родился Христофор Колумб, другой – к памятнику одному из самых выдающихся уроженцев этого города, Джузеппе Мадзини, а в своей речи сказал, что многим обязан этому итальянскому радикалу:
По другую сторону океана мы изучали биографию Мадзини с такой гордостью, будто сами были участниками его истории, и я с радостью подтверждаю сейчас, что будущие поколения по обеим сторонам Атлантики унаследовали его дух. Я счастлив, что могу внести свою скромную лепту в дело осуществления идеалов, которым были посвящены его жизнь и работа. С глубоким поклонением и с надеждой на некоторое родство я стою перед этим монументом и от лица всей Америки, равно как и от собственного лица, воздаю должное великому Мадзини[183].
Почти столетием ранее Мадзини утверждал, что распространение принципа национальности объединит народы мира. Вудро Вильсон думал так же и приветствовал создание новых независимых государств, вокруг которых строилась Лига Наций. Однако вслед за Мадзини Вильсон не принимал в расчет этнические проблемы и, как Мадзини, плохо представлял себе, как применять принцип национальности к этнографически многосоставным территориям наподобие Восточной Европы. Только по прошествии времени он осознал, что принцип национального самоопределения, как предсказывали критики, в частности лорд Эктон, еще в XIX в., открывал ящик Пандоры: из-за него возникали многочисленные споры, а этнические меньшинства превращались в политическую проблему.
«Преувеличенный национализм, из-за которого появляются беженцы и возникают проблемы у стран, принимающих их, частично смягчает развитие интернациональной солидарности», – отмечал автор важного исследования по «проблеме беженцев», проведенного в период между двумя войнами. «Поразительно, что беженцы воспринимают как практическую проблему выбор убежища: отправиться ли в Манилу, Мельбурн или Париж. Не менее поразительно и то, что в сентябре 1915 г., когда началась последняя армянская трагедия, посол Моргентау должен был телеграфировать за шесть тысяч миль, чтобы попросить о помощи, и он ее действительно получил»[184].
Этнические чистки возникли как военная стратегия во время войн на Балканах в 1912–1913 гг. После начала континентальной войны в 1914 г. международный кризис беженцев приобрел международный размах, а дополнительно он углубился после того, как усилились бои в Восточной Европе и Анатолии, спустя некоторое время после зимы 1918 г. Ко времени, когда Вильсон проезжал по Италии, стало ясно, что Европа столкнулась с полномасштабной гуманитарной катастрофой, а институтов, способных с ней справиться, у нее нет. Тем временем мирная конференция в Париже и ее подход к национальной политике только ухудшили ситуацию: восточноевропейские лидеры с новой силой начали отстаивать свои территории, вытесняя с них членов других этнических групп – украинцев, венгров, немцев и евреев, – которых не хотели включать в состав новых государств.