арден) и издали Декларацию прав негритянского населения мира. Встревоженные мощными националистскими движениями в Египте и Индии, «пробуждением расового сознания» и возрастающей организационной активностью «агитаторов», пользующихся доверчивостью народа, а также обеспокоенные тем, как эксплуатировали эту ситуацию большевики, британские колониальные власти ожидали усиления новых угроз, в частности панафриканизма, панарабизма и панислама. «Азия спит и видит сны о пробуждении», – писал британский колониальный комиссар капитан Дж. Э. Т. Филипс (позднее его вынудили покинуть службу из-за прямой критики в адрес колониального правления). «Африка тревожно ворочается во сне. Какие ситуации в мире мы позволим ей осознать сквозь этот сон?»[193]
В мире, где сохранение стандартов цивилизации путем западного контроля казалось наиболее важным, чем когда-либо, не существовало тем не менее политических моделей, которые легко было бы применить: простое расширение колониального правления по образцу XIX в. было неприемлемо для европейского и американского общественного мнения; с другой стороны, дать народам колоний свободу было так же преждевременно. В этой ситуации мандатная система – вмешательство Лиги в переоценку отношений Европы с колониальным миром – продемонстрировала свое подлинное значение. Она брала за основу старый стандарт идей цивилизации и приспосабливала его к условиям мира, существующего в рамках парадигмы Мадзини о сообществе наций. Она расширяла имперский контроль, но в менее открытой форме. Мандатная система наглядно показала, до какой степени Лига Наций оставалась частью мироустройства, принимавшего ценности империализма как данность.
Идея о том, что нецивилизованным народам пойдет на пользу интернационализированный режим в рамках имперского порядка, восходила отчасти к рассуждениям радикального британского журналиста Э. Дж. Хобсона, который после окончания Англо-бурской войны настаивал на международном надзоре над африканскими народами, базирующемся на «высших стандартах морали и представлениях о благополучии человечества как органичного единства». Утверждая, что войну спровоцировали капиталисты в поисках новых прибыльных ресурсов, он постулировал три основных условия для «мудрого империализма»:
Подобное взаимодействие с правительством низшей расы должно вестись в первую очередь с целью сохранения безопасности и прогресса цивилизации в мире, а не в интересах вмешивающейся нации. Подобное вмешательство должно совершаться ради улучшения и возвышения характера народа, оказывающегося под контролем. Наконец, оценка двух предыдущих условий не должна зависеть от мнения или желания вмешивающейся нации, ее должна проводить организация, представляющая все цивилизованное человечество[194].
Оценка со стороны независимой и репрезентативной международной организации, таким образом, являлась в концепции Хобсона ключевым условием, оправдывающим колониальное правление. Интернационализм не был антитезисом империализма, но он придавал ему цивилизованность. В своих работах этот горячий последователь традиций Кобдена (Хобсон даже написал биографию своего героя под названием «Интернациональный человек») отходил от свойственного Кобдену антиимпериализма; его труды свидетельствовали о том, насколько расширение империй считалось приемлемым на стыке веков даже для большинства европейских левых, если оно происходило якобы с бескорыстными намерениями и высокими целями. В хобсоновской версии Кобдена надзор за «низшими расами» становился одной из основных задач международного правительства и направлением, которое помогало формировать политику Лиги; он продолжился в XX в. в форме опеки ООН, а затем воплотился в идее международной «ответственности за защиту».
Война тем не менее заставила Хобсона усомниться в своей правоте. Сторонник идеи Лиги Наций, он опасался, что исключение неевропейского мира приведет к международной версии кооперативного империализма, «который в длительной перспективе не менее опасен для мира во всем мире, чем национальный антагонизм прошлого, поскольку является выражением общих амбиций и стремлений группы влиятельных белых наций, замаскированной под мировое правительство». Однако альтернативы не было: для Хобсона, как для большинства либеральных и прогрессивных мыслителей той эпохи (к которым относился и У. Э. Б. Дюбуа), участие в цивилизованной жизни требовало национального сознания, а никаких признаков такого сознания у африканцев он не наблюдал. Колониальные народы являлись, по его мнению, детьми, которых следовало воспитать в духе доверия к цивилизации в целом[195].
Интернационализация подобного рода породила терминологию, которую имперские политики использовали для признания открытого сопротивления Британии любым будущим аннексиям территорий. Аннексии, писала газета «Гардиан» в 1917 г., были постыдным деянием, поскольку «народами нельзя бросаться без учета их воли, словно они чья-то собственность». В мае того же года в Парламенте премьер-министр Ллойд Джордж заявил, что Британия не стремится ни к каким аннексиям, а судьбу Африки передает в руки мирной конференции. Лейбористская партия высказывалась еще более прямо: она призывала к созданию нового наднационального органа для управления всеми африканскими колониями, а также арабскими провинциями в Оттоманской империи. Если борьба за ресурсы вела к войне, то создание международной экономической организации для наблюдения за этими ресурсами должно было способствовать миру[196].
Первая мировая война опровергла эти ожидания – драка за Африку не только не прекратилась, а, наоборот, расширилась, охватив также Ближний Восток, поделенный на британскую и французскую зоны влияния по соглашению Сайкса-Пико. Уайтхолл одновременно обсуждал возникновение «независимого арабского государства или конфедерации арабских государств… под руководством арабского главы». Т. Э. Лоренс и Гертруда Белл поддерживали арабское национальное движение. Англо-французская декларация по Ближнему Востоку, вышедшая сразу после войны, провозглашала «полное и решительное освобождение народов, долгое время находившихся под властью турок, и учреждение национальных правительств и администраций, наделенных властью по инициативе и в соответствии со свободным выбором коренного населения». Однако эти слова имели отнюдь не то значение, которое можно было в них усмотреть, – что народы в стратегически жизненно важных регионах получат право самим решать собственную судьбу. Имперские стратегические нужды по-прежнему ставились во главу угла. В связи с этим вставал вопрос: существует ли способ склонить арабских националистов на сторону Британии и сохранить над ними контроль? Главный британский представитель в Месопотамии Арнольд Вильсон считал, что не существует. Он говорил, что «невозможно в наши дни создать новое суверенное исламское государство дипломатическими или административными средствами»[197]. Другие высказывались более резко, считая попытки Лиги поиском квадратуры круга. «С точки зрения интересов Британии, – записал в протоколе собрания Марк Сайкс вслед за Робертом Сесилом в октябре 1917 г., – желательно, по моему мнению… никоим образом не показывая стремления аннексировать Палестину или установить над ней протекторат, так строить нашу политику там, чтобы, когда настанет время выбирать страну для получения мандата на контроль, по общему мнению и желанию населения мы стали первыми в списке кандидатур». Или, как писал Уинстон Черчилль, «больше не должно было быть аннексий, а основные державы получали мандаты, предоставлявшие им необходимое оправдание для дальнейшего контроля»[198].
Оставалось еще договориться с американцами. Вудро Вильсон высказывался против аннексий, хотя конкретных альтернатив не предлагал. Его советник Джордж Бир выдвинул предложение о международном надзоре за Африкой, а в проекте пакта, предложенного США, Лига описывалась как «обладатель суверенного права распоряжаться» подмандатными территориями. Сам Бир считал, что такое соглашение было всего лишь развитием идей Берлинской конференции по делам Африки 1885 г., и говорил, что основная инновация заключалась в предоставлении Лиге «беспрецедентного права вмешательства». Однако европейским колониальным державам это предложение показалось опасно радикальным. Французы в особенности настаивали «на простых и открытых аннексиях», чтобы Франция могла «беспрепятственно продолжать свое дело распространения цивилизации на тропическую Африку»[199].
Зажатые с обеих сторон американцами, требовавшими отказа от имперского прошлого, и французами доминионами, стремящимися к расширению колоний, британцы нашли компромисс.
Следовало учредить три класса мандатов, в зависимости от цивилизационных способностей населения стран, на которые они распространялись. Мандаты класса А (на Ближнем Востоке) допускали «возможное признание» независимости; мандаты классов В и С выдавались для управления территориями предположительно примитивных племен в Африке и Тихоокеанском регионе – они так и оставались колониями, только под другим названием. Такое решение устраивало всех, кроме разве что населения подмандатных территорий. Французы и доминионы успокаивали себя мыслью, что не было «никакой разницы между колонией и подмандатной территорией». Вильсон оставался при своем принципе международного надзора; он получил разрешение на создание новой Постоянной мандатной комиссии для наблюдения за обладателями мандатов от лица Лиги, перед которой они ежегодно отчитывались[200].
Какими же полномочиями располагала в действительности Мандатная комиссия Лиги? Справедливо будет отметить, что члены комиссии были готовы отодвинуть интересы собственных стран на задний план. Их основным критерием оценки было международное общественное мнение, и в 1922 г., когда правительство Южной Африки использовало воздушные силы для подавления восстания в Юго-Западной Африке, они вмешались в ситуацию, заставив Смэтса отказаться от надежд на аннексию территорий. В каком-то смысле, утвердив принцип международного надзора и добившись к нему уважения, комиссия проторила путь для послевоенной деколонизации. Однако, оглядываясь назад, стоит задуматься о том, как долго колонии могли бы оставаться под имперским или мандатным правлением, если бы не разразилась Вторая мировая война, а к ней не добавился американский антиколониализм (точнее, страх Америки перед большевизмом). Многие считали, что Постоянная мандатная комиссия просто узаконила существующее колониальное правление. Сам Неру без всяких колебаний в 1942 г. писал, что «если говорить о Лиге, то она только и ждет, когда великие державы утвердят свое доминирующее положение в империях»