Таким образом, с организационной точки зрения ничего конкретного достигнуто не было, а Черчилль избегал критиковать Лигу «до тех пор, пока мы не сможем выдвинуть какие-либо позитивные предложения вместо нее». Он был уверен только в одном: ни одно соглашение не даст результата, если не будет основано на тесном сотрудничестве стран военной Большой тройки. Для него это означало возврат к принципам дипломатии Концерта, установленным Каслри, Александром и Меттернихом в 1815 г.: конечно, всеобщее содружество наций это хорошо, однако стабильность Европы зависит от эффективного контроля великих держав[237]. Эта концепция была Черчиллю очень близка. Как он говорил Сталину в январе 1944 г., тройка великих держав являлась «гарантом мира во всем мире. Если она потерпит поражение, скорее всего, за ним последует столетие хаоса. Если же она выстоит, то вытянет за собой и остальные страны». Вот почему он уделял столько внимания англо-советским отношениям и весной 1942 г. без проволочек подписал договор о взаимопомощи, распространявшийся не только на военное время, но и на 20 лет после окончания войны, а также открыто обсуждал с русскими сферы влияния в Восточной Европе, несмотря на неодобрение американцев и гнев изгнанных из своих стран восточноевропейских государственных деятелей[238].
В частном порядке Рузвельт делился соображениями о том, что никакая новая международная организация не сравнится со строгим контролем великих держав. Он потряс одного из своих наиболее авторитетных дипломатов Самнера Уэллса критикой в адрес Ассамблеи Лиги Наций; по его мнению, миру нужен был полицейский директорат крупных стран. В обстановке строгой секретности Государственный департамент приступил к разработке проекта международной организации, базирующейся на этом принципе. Публичная стратегия Рузвельта заключалась в том, чтобы приучать американцев симпатизировать интернационализму: он воздерживался от обсуждения любых организационных вопросов, подчеркивая вместо этого достижения международного сотрудничества в социальной и экономической сфере, в частности в борьбе с голодом и нищетой. В этом смысле функциональные аргументы Фосдика и Свитсера приобретали для него политическую окраску, и в 1940 г. он приветствовал прибытие в США технической службы Лиги. В октябре 1941 г. он пошел дальше, выступив в последний день на конференции, организованной Международной организацией труда, еще одним «беженцем» из Женевы, и произнеся вдохновляющую речь, посвященную международному сотрудничеству. Если миру требуется лекарство от его бед, сказал президент, то сотрудничество между нациями в экономических делах может им стать. Социальные и экономические проблемы не являются отдельными, не влияющими друг на друга сферами ни в международной, ни в национальной жизни. Таким образом, формировалась версия интернационализма, основанная на своего рода политике «Нового курса» для всего мира. Несколько недель спустя нападение японцев на Перл-Харбор заставило США вступить в войну, и стремления британцев по, как они выражались, «объединению усилий» с американцами (иными словами, по их координации с тем, чтобы заложить основы для сотрудничества после войны) вышли на первое место. Существовало немало практических причин для формализации этого сотрудничества, и не только с Британией, но и с другими реципиентами американского ленд-лиза. По мере упрочения военного сотрудничества Рузвельт прилагал все большие усилия для того, чтобы сделать данный альянс более привлекательным в глазах американского общественного мнения. Для этого он подчеркивал важность коалиции. Во время встречи с британским премьер-министром в Вашингтоне в декабре 1941 г. Рузвельт предложил название «Объединенные Нации» как более вдохновляющую альтернативу принятым тогда «Ассоциированным странам». Его помощница Дейзи Стакли вспоминала, как он сообщил Черчиллю о своей идее:
Ф. Д. Рузвельт уже лег в постель, но мысли продолжали крутиться у него в голове… Внезапно он понял – Объединенные Нации! На следующее утро, наскоро разделавшись с завтраком, он сел в свое кресло и поехал в комнату Черчилля. Рузвельт постучал в дверь, но ответа не получил, тогда он открыл ее и устроился в кресле, а его помощник вышел. Он позвал Черчилля, распахнулась дверь ванной, и оттуда, в чем мать родила, появился премьерминистр, вытираясь полотенцем. Рузвельт ткнул в него пальцем и воскликнул: «Объединенные Нации!» «Отлично», – только и ответил Черчилль[239].
Прежде чем Объединенные Нации превратились в мирную организацию, они являлись военным альянсом[240]. Упомянутый впервые в спальне Черчилля, он официально возник в следующем месяце после подписания декларации, к которой кроме Великобритании и США присоединилось еще 26 стран, включая доминионы и Индию, государства Центральной Америки и Карибского бассейна, европейские правительства в изгнании и СССР. Вместе они брали на себя обязательство не только сражаться до победы, но и защищать принципы, зафиксированные в Атлантической хартии, подписанной несколькими месяцами ранее Черчиллем и Рузвельтом. С этого момента термин «Объединенные Нации» означал военный союз против стран Оси и Японии и в этом значении часто упоминался политиками и средствами пропаганды. В такой же форме он стал использоваться в юриспруденции и дипломатии. Начиная с Италии в 1943 г., в документах о капитуляции победителями признавались «вооруженные силы Объединенных Наций»; в договоре о перемирии с Румынией в следующем году говорилось, что она «выходит из войны против Объединенных Наций», а в мае 1945 г. президент Трумэн сказал, что «германские войска капитулировали перед Объединенными Нациями»[241].
Тем временем формировались первые наметки будущего мирного международного устройства. В Вашингтоне полным ходом шло секретное планирование всемирной организации, которая должна была стать преемницей Лиги: сотрудник Госдепартамента, русский по происхождению, Лео Пасвольский, помощник Корделла Халла и основная фигура, задействованная в разработке будущей Хартии ООН, в 1941 г. получил распоряжение сформировать отдел специальных исследований, инициировавший работы в этой области. К концу 1943 г. он избавился от своих соперников и вышел с предложением о создании всемирной организации, разделенной на региональные подгруппы, и в целом очертил концепцию, отрицавшую структуру Лиги, но сохранявшую принцип контроля великих держав. Благодаря ему американцы продвинулись гораздо дальше британцев: английские дипломаты всерьез занялись разработкой «схемы Всемирной Организации», как они ее называли, только в 1944 г.; хотя уже в ноябре предыдущего года им стало известно, что их американские коллеги обсуждают «новую Лигу», но даже тогда они подчеркивали, что «вступление СССР и США в постоянную организацию представляет большую важность, чем конкретная форма такой организации». Когда же перед решающими переговорами в Думбартон-Окс летом 1944 г. британцы наконец получили возможность подробно обсудить ход работ с представителями Госдепартамента, они были потрясены тем, что американцы выдвигали такие «далеко идущие предложения». Однако удивляться было нечему: эти предложения зрели в недрах Госдепартамента целых два года, а до этого разрабатывались и обсуждались в Совете по международным отношениям и у Пасвольского в Брукингском институте[242].
Более привычный к сотрудничеству с историками и классицистами, нежели с представителями общественных наук, да еще американских, Уайтхолл рассуждал в терминах возрождения дипломатии Концерта: от Министерства иностранных дел этим вопросом занимался Чарльз Уэбстер, историк, прославившийся своими исследованиями на данную тему. Однако самому Уэбстеру нравилась американская резкость суждений; особенно ему пришлось по душе то, как американцы расширяли сферу влияния технических служб Лиги. Цели Нового курса, как объяснил Рузвельт в своей речи о четырех свободах, также являлись и возможной программой для глобальных действий, а война сделала проблемы нищеты и голода еще более острыми. В американских университетах, государственных департаментах и фондах шли глубинные исследования причин войны – они указывали на то, что основной проблемой являлось экономическое и социальное давление, возникающее в результате недемократического правления и неправильного планирования. Основываясь на данных отчетов Лиги по состоянию здравоохранения и экономической активности, чиновники и технические эксперты начали планирование борьбы с тяжелым гуманитарным кризисом и проблемами беженцев, которые неизбежно должны были возникнуть у победителей после падения нацизма. Некоторые британские дипломаты высмеивали американских сторонников Нового курса с их «Управлением долиной Теннесси» и «миссионерским пылом в организации международного сообщества». Однако эти идеи имели не только американские корни; они выросли из реформ международного правления, которые обсуждались в самом начале войны в Лиге Наций[243].
Более того, те из британских чиновников, кто уделял внимание положению дел в Америке, осознавали политическое значение подобного планирования. Если Рузвельт считал, что лучший способ обратить американское общественное мнение в сторону мирного интернационализма – это продемонстрировать его гуманитарный потенциал еще до конца войны, то, как отметил британский министр иностранных дел Энтони Иден в своем критическом меморандуме, Британии стоило последовать этому примеру:
Очевидно, что для успеха любых планов по облегчению послевоенной ситуации участие США будет иметь решающее значение… Однако я считаю, что под вопросом находится не только это. Администрация США действует, исходя из следующего тезиса: чем больше международных механизмов будет задействовано до конца войны, тем с большей вероятностью американское общественное мнение выразит готовность к сотрудничеству после нее. Сейчас, конечно, будет слишком самоуверенно утверждать, что администрация определенно рассматривает Объединенные Нации как зародыш будущей международной организации. Но поскольку американское послевоенное участие в международной жизни имеет столь большое значение, мы должны поддерживать любую предложенную Америкой схему, благодаря которой Объединенные Нации превратятся в действующий механизм