. В распространении подобных взглядов решающую роль сыграла группа немецких юристов-эмигрантов: блестящие ученые, такие как Георг Шварценберг, Джон Герц и Вольфганг Фридман, считали, что простая вера предыдущего поколения в международное право ныне нуждается в переосмыслении. Чтобы принять во внимание власть и врожденное человеческое стремление к ней, требовался новый взгляд на международные дела, где закон подчинялся бы политической науке, которая, в свою очередь, являлась бы ответвлением общественной науки о международных отношениях[284].
Ключевой фигурой в этой группе был Ганс Моргентау. В своей широко известной книге 1946 г. «Ученый против политики власти» Моргентау отчасти повторял идеи Эрла, критикуя наивность технократической мечты о силе человека и веру во вселенский разум, лежащую в ее основе. Никакие международные институты, писал он, не смогут существовать, если не примут реальность постоянной политической борьбы. В «Ученом…» он критиковал международное право за то, что оно существует как отдельная вселенная, параллельная миру политических реалий; нравится это вам или нет, но война значительно осложнила международные отношения, так что мудрые политики сейчас приносили бы больше пользы, чем исполненные благих намерений, но бессильные юристы: «Вопрос, стоящий перед нами, заключается не в том, что такое право, а в том, каким оно должно быть, и ответить на него могут не юристы, а государственные деятели. Мы не выбираем между законностью и беззаконием, мы выбираем между политической мудростью и политической глупостью».
Два года спустя Моргентау прославился своей книгой «Политика между нациями» и практически единолично создал новую науку о международных отношениях США в период холодной войны, основанную на его разочаровании в международном праве. Отказавшись от принципов, которые озвучивал в своих лекциях во время войны, когда Америка с энтузиазмом приветствовала учреждение ООН, Моргентау критиковал старые интернационалистские убеждения, предостерегая от применения универсальных моральных принципов к действиям государств и называя преследование национальных интересов главной движущей силой международной политики. В этой концепции международное сотрудничество являлось вторичным и в лучшем случае случайным феноменом, а не эволюционной вершиной в международных отношениях. Встревоженный излишним морализаторством Америки, стремившейся к новой мировой роли, – морализаторством, присутствовавшим как у энтузиастов, так и у скептиков по отношению к новой ООН, – Моргентау стремился заставить политиков в Вашингтоне четко представлять себе национальные интересы страны и воспринимать холодную войну не как крестовый поход, а как борьбу за власть.
В действительности, как у Эрла и Карра (и в данном случае у Кеннана тоже), собственные взгляды Моргентау на международное сотрудничество были гораздо более сложными и имели больше нюансов, чем признавали его последователи. Он противился не столько призывам к международному праву, сколько самой идее (ранее доминировавшей в данной сфере благодаря трудам австрийского гиганта мысли Ханса Кельзена), что закон может и должен быть оторван от политических реалий. Поддержка ООН – это прекрасно, но нельзя забывать о главном: о балансе сил, особенно в Европе. Позднее, уже не в рамках Европы, Моргентау согласился с возможностью примирения американской безопасности и существования интернациональных институтов. Эрл, со своей стороны, выступал против размытости концепции национальной безопасности и – еще хуже – национальных интересов, считая необходимым описывать их в более широком контексте, включая не только оборонные и географические факторы, но также идеологические и моральные. Джон Герц в своем выдающемся труде «Политический реализм и политический идеализм» предлагал срединный курс для тех, кто, как и автор, был убежден, что даже в международной системе, основанной на принципах борьбы за власть, коллективная безопасность, ценности и международное право все равно играют важную роль. Герц писал о «реалистическом либерализме», который предоставит теорию и практику «реализуемого идеала», и утверждал, что не стоило так резко отказываться от Лиги Наций, которая фактически проложила дорогу для первых соглашений по коллективной безопасности, все еще достойных внимания. Стоило согласиться с «реалистическим либерализмом», и между двумя противоположными полюсами возникало немало общего, прежде всего в прагматичной и практической сфере политики[285].
Получалось, что если смотреть не из «башни из слоновой кости», то преследование Америкой интересов собственной безопасности и поддержка международных институтов были вполне совместимыми задачами. В конце концов, ООН – как кондоминиум великих держав – в качестве инструмента значительно отличалась от Лиги и не была связана с легалистским интернационализмом, превалировавшим в первые декады века. Даже Кеннан, при всем его скептицизме, признавал, что поддержка ООН может иметь определенную ценность: он высказался в пользу решения обсудить там советскую блокаду Берлина в 1948 г. В остальных случаях Кеннан систематически недооценивал потенциальное значение ООН для американской политики. На фундаментальном уровне участие в ООН было жизненно необходимым для новой глобальной внешней политики США по той же причине, что и региональные договоры, – все это закрепляло роль Соединенных Штатов в мире и предупреждало возврат к изоляционизму, всегда остававшемуся альтернативой, которую администрация Трумэна считала опасной. Интернационализм был для нее единственным путем. Кеннан мог мечтать об Америке, действующей по примеру Германии при Бисмарке, однако американский народ его бы уже не поддержал: США могли порвать с десятилетиями изоляционизма, только создав видимость того, что преследуют более высокие и менее корыстные цели. Такие организации, как все еще очень популярная ООН, позволяли это сделать. Более того, американские политики уже начали понимать, насколько сильно на нее влияют и насколько мало она ограничивает их свободу. Даже после того, как стало ясно, что американское общественное мнение согласится, а по сути – даже предпочтет новую систему альянсов, управляемую из Вашингтона, от них потребовалась разве что некоторая гибкость, чтобы и здесь связать – по крайней мере, на словах – интересы Америки с развитием ООН.
Основным апологетом такого более позитивного, инструментального подхода к ООН являлся будущий госсекретарь Дин Раск. В отличие от более интеллектуального Кеннана, Раск реже публиковался; если Кеннан упрочил свою репутацию, критикуя американскую внешнюю политику, то репутация Раска сильно пострадала из-за его участия во вьетнамской войне, что привело ныне к его тотальному забвению. Тем не менее американскую внешнюю политику во времена Трумэна и Джонсона во многом определял именно этот человек. Уроженец Юга из относительно скромной семьи, Раск поступил в Оксфорд благодаря стипендии Родса в 1930-х гг., а во время войны служил в Тихоокеанском регионе, далее работал в Индии и Юго-Восточной Азии, участвовал в организации системы военных баз США под эгидой ООН, а затем перешел на работу в Госдепартамент. Таким образом, военная служба в Азии, а до этого знакомство с Британией и ее империей сформировали его мировоззрение.
Противопоставляя себя представителям «европейского» крыла в Госдепартаменте, Раск, возглавлявший отдел по взаимодействию с ООН, выступал за активное использование новой всемирной организации в американской дипломатии. Он вступил на пост за несколько недель до оглашения доктрины Трумэна и немедленно вызвал на себя волну критики от всех, кто приветствовал предложение президента обойти ООН. Раск тем не менее сделал все возможное, чтобы продемонстрировать Трумэну и генералу Маршаллу, насколько эффективно можно использовать ООН для достижения стоящих перед Америкой целей. Он показал, как воспользоваться проамериканским большинством в Генеральной Ассамблее, одержав верх над СССР по греческому вопросу в конце 1947 г., и как примирить поддержку американских партнеров в Европе с выраженным антиколониализмом, с помощью ООН на следующий год предоставив независимость Индонезии и одновременно сформировав прочные связи Вашингтона с Индией. Раск с легкостью примирял необходимость региональных альянсов с поддержкой в адрес ООН; он выступал за водородную бомбу и одновременно считал, что ООН может оказать неоценимую помощь в деле антисоветского влияния. Он даже включил республиканца Джона Фостера Даллеса, еще одного интернационалиста, в состав делегации США в ООН, чтобы обеспечить многостороннюю поддержку своей политики, которой продолжал придерживаться, несмотря на давление маккартизма.
Постепенно завоевав авторитет как у Маршалла, так и у самого Трумэна, Раск использовал свою стратегию в крайней форме во времена Корейской войны. Как только он узнал о захвате Юга Севером, он убедил президента вынести корейский вопрос на обсуждение в ООН. Поскольку представители СССР бойкотировали Совет Безопасности, они не могли воспользоваться своим правом вето. Трумэн был ему за это весьма признателен: он понимал, насколько в другой момент различалась бы расстановка сил. Вклад Раска в американскую внешнюю политику отличался сочетанием идеализма и военных амбиций. С одной стороны, Раск верил в силу международного права. В начале 1950-х гг. он вслух заговорил о своей приверженности антиколониализму и начал призывать США поддерживать антиколониальные националистские движения в Азии в соответствии с Уставом ООН. Одновременно он участвовал в переговорах по региональным пактам о безопасности, считая участие американских военных и морских сил неотъемлемым элементом глобальной интернационалистской миссии ООН.
Корни такого отношения Раска к ООН – как к инструменту для достижения собственных интересов – восходят, по всей видимости, к его студенческим годам в Оксфорде и к мировоззрению английских имперских интернационалистов. Двое из его профессоров, оба участвовавшие в работе Лиги Наций, оказали на него особое влияние. Первым был международный юрист Джеймс Брайерли, от которого Раск перенял уважение к международному праву и критическое отношение к доктринам, гласившим, что национальные интересы государства должны стоять на первом месте. Вслед за Брайерли – да и за большинством британских либеральных империалистов – Раск полагал, что закон, мораль и власть должны идти рука об руку. Его профессор международных отношений Альферд Циммерн также разделял эти взгляды. В начале 1950-х гг. стареющий Циммерн, преподававший уже в США, публично призвал своего бывшего студента перехватить у Британии главенствующую роль в мире – где возможно, при помощи ООН, а при необходимости и в обход нее, точно так же, как советовал поступить Британии с Лигой в период между двумя войнами. В Раске такие люди, как Циммерн, видели американца, в чьи руки они могли передать факел свободы и обеспечить дальнейшее развитие цивилизации во всем мире.