Однако у подхода Раска были не только корни – у него имелось и будущее. В своих основных положениях его версия интернационализма получила продолжение в работе Фостера Даллеса, а сам Раск поддерживал ее различными путями на всем протяжении 1950-х гг. на посту президента Фонда Рокфеллера (став, таким образом, духовным наследником Реймонда Фосдика, который ввел его в Совет в 1948 г.). Помимо службы он проявлял большой интерес не только к политике, но и к распространению новых идей – как и следовало ожидать от бывшего университетского преподавателя. В 1954 г. он председательствовал на уникальном съезде ученых и политиков под эгидой Фонда: там присутствовали, среди прочих, Уолтер Липпманн, Ганс Моргентау, Рейнгольд Нибур, Пол Нитце, журналист Джеймс Рейстон. Они обсуждали будущее теоретических исследований в международных отношениях. Конференция, касавшаяся таких глобальных вопросов, как природа социальных научных теорий, влияние морали на политику и определение национального интереса, стала ключевым моментом в подъеме международных отношений как научной дисциплины в США. Позднее Раск использовал возможности Фонда для того, чтобы пропагандировать важность международной помощи, а также технического и социального интернационализма, продолжая традицию, начало которой было положено Реймондом Фосдиком до 1939 г.[286] В 1962 г., оказав неоценимую поддержку вкладу Америки в интернационализм, особенно в сфере технических знаний и социальных наук, Раск вернулся в правительство, где занимал пост госсекретаря при Кеннеди и Джонсоне. После прихода к власти Генри Киссинджера инструментальный интернационализм Раска подвергся пересмотру, однако к тому времени, как нам предстоит убедиться, отношения между США и ООН претерпели фундаментальные изменения[287].
Глава 9Второй и Третий мир
Будущие историки могут счесть величайшей «революцией» XX в. не свержение Лениным недолговременного режима свободы в России в ноябре 1917 г., а куда менее яркий… но в то же время более весомый процесс, положивший конец четырем векам господства Европы в мире.
Я прожил семьдесят восемь лет и ни разу не слышал о таких местах, как эта чертова Камбоджа.
Поразительно, но с началом холодной войны Советский Союз, до этого на всем протяжении XX в. считавшийся наиболее интернационалистским государством, вдруг оказался в отстающих. «Возникает довольно странная картина, – обращался главный идеолог культуры при Сталине Андрей Жданов к делегатам первого съезда Коминформа в сентябре 1947 г. – Представители самых разных сфер деятельности – науки… торговых союзов, молодежь и студенты – считают возможным поддерживать международные отношения, обмениваться опытом и помогать друг другу в решении проблем, проводят международные конференции и собрания, а коммунисты, даже из стран-союзниц, сторонятся поддержания дружеских связей». Его слова были поразительны сами по себе, но еще более поразительно прозвучало бы то, чего он не сказал. В его речи остался непрочитанный абзац, в котором говорилось о «яркой странице» в истории Советов – участии в создании ООН, после чего последняя превозносилась как организация, способствовавшая упрочению «подлинного сотрудничества между народами»[290]. Правда заключалась в том, что к тому времени Советы начали сомневаться в необходимости поддержки ООН и размышляли о возврате к политике централизованного идеологического контроля. Когда в 1943 г. по их инициативе был создан Коминтерн, они отказались от революционного интернационализма ради интересов великих держав, однако результат оказался тревожным. Новая всемирная организация превратилась для СССР в арену публичного унижения. В дискуссиях по Ирану и Греции в 1946 г., а также на дебатах по Берлину в Совете Безопасности в 1948 г. американцы успешно применили свою стратегию и принудили СССР использовать право вето, затрагивая вопросы, которые Сталин предпочел бы не обсуждать. Существовала и структурная проблема: в Секретариате ООН большинство ближайших советников Генерального секретаря были американцами, причем в основном тесно связанными с Госдепартаментом, – и это по сравнению с жалким одним процентом советских чиновников на руководящих постах. В Ассамблее у американцев также имелась масштабная поддержка: вместе с народами Содружества большое количество государств Западной Европы и Латинской Америки легко перекрывало голоса поляков, югославов и чехов, выступавших единым фронтом с тремя советскими делегатами, и именно поэтому СССР использовал свое право вето в Совете Безопасности целых 47 раз всего за шесть лет, в то время как Америка за все 20 не прибегла к нему ни разу. «Поскольку ООН и холодная война развивались одновременно, – отмечали два американских аналитика, – трудно сказать, стала ли ООН отражением или даже инструментом политики западных держав, которую практически всегда поддерживало большинство других членов». Стратегия Раска, таким образом, достигла цели: СССР оказался в так называемой «постоянной оппозиции»[291].
Данный процесс отражал отсутствие интереса, который Советы поначалу демонстрировали к идее новой всемирной организации. Сталин согласился участвовать в создании ООН, предполагая, что это будет просто формальным признанием особых прав великих держав для предупреждения новой мировой войны. Критически относившийся к Лиге, он не возлагал особых надежд и на ее преемницу, выражал недовольство созданием новых специализированных бюро и предпочитал держаться от них подальше. В делах регионов, которые Сталин не считал жизненно важными для интересов безопасности СССР (Палестине, Кашмире, Индонезии, итальянских колониях), советские делегаты не стремились блокировать западные инициативы. Вето использовалось только тогда, когда на повестке дня оказывались вопросы, затрагивающие сферу интересов Советского Союза. По этой причине сохранение суверенности было ключевым моментом для Москвы, и никто не вызывал у Кремля столь сильного презрения, как «буржуазные апологеты» федералистского мирового правительства. Еще во время давнишних дискуссий в Думбартон-Окс Громыко дал понять американской стороне, что СССР скорее вообще откажется от идеи ООН, чем согласится остаться без права вето в вопросах, затрагивающих интересы страны[292].
В сложившейся ситуации Советскому Союзу ничего не оставалось кроме как использовать вето, чтобы парализовать новую всемирную организацию и не позволить Совету Безопасности или Генеральной Ассамблее стать достаточно сильными, чтобы представлять угрозу. Сталин был потрясен предложением американцев передать часть полномочий Совета Безопасности Генеральной Ассамблее и Генеральному секретарю. Когда Америка предложила реформировать Устав, русские немедленно встали на его защиту. После победы Мао в Китае Сталин препятствовал дальнейшему росту ООН, угрожая не допускать вступления новых стран в Генеральную Ассамблею до тех пор, пока не будет признан коммунистический режим в Пекине. Его логика оправдалась, когда американцы выдвинули предложение о том, чтобы расширить полномочия Генеральной Ассамблеи и позволить ей принимать решения в случаях, когда Совбез заходил в тупик в решении вопросов о поддержании мира и безопасности. Такой маневр – безусловно, расходившийся с идеями, закрепленными в Уставе, – вызвал у Москвы реакцию, которую политические обозреватели назвали «холодной яростью», а в дальнейшем привел к тому, что Трюгве Ли не был переизбран на новый срок в качестве Генерального секретаря. «Организацию Объединенных Наций, – возмущался Сталин в феврале 1951 г., – превращают в инструмент войны, в способ развязать новую мировую войну… [Она] является теперь не столько всемирной организацией, сколько организацией для американцев, организацией, действующей в интересах американских агрессоров». Он предупреждал о том, что ООН может распасться и вслед за Лигой Наций оказаться в забвении. Как подметили в следующем году двое американских обозревателей, удивительна была не враждебность Советов к ООН, а тот факт, что СССР все равно оставался членом организации[293].
Одной из причин сохранения Советским Союзом членства в ООН являлось то, что все попытки Кремля создать альтернативную организацию потерпели поражение; хотя они и послужили интересам как коммунистов, так и антикоммунистов во время холодной войны, привлекая внимание к идеологической мощи марксистского интернационализма, особых успехов в этом процессе добиться не удалось. Создание Коммунистического информационного бюро в 1947 г. (именно по этому случаю Жданов произнес ту свою речь) стало ответом Москвы на план Маршалла; СССР пытался добиться идеологического единства в своих важных восточноевропейских странах-сателлитах. Однако Коминформ превратился в своего рода съезд коммунистических партий, а не в конференцию стран-союзниц, и хотя он провозглашал рождение «демократического и антиимпериалистического лагеря», в действительности все участники его первого съезда были европейцами. Менее года спустя он раскололся, так как главный апологет идеологического конформизма Тито, возглавлявший Югославию, внезапно проявил независимость мышления. Коминформу так и не удалось пережить раскол между Тито и Сталиным, а также показательные суды в Восточной Европе, и в течение десятилетия он полностью развалился, просуществовав вполовину меньше своего предшественника, Коммунистического Интернационала.