Газета «Монд» в октябре 1956 г., после Суэца, отмечала, что «американцы не собираются проигрывать битву с Москвой за контроль над неразвитыми странами, которые называют сторонним Третьим миром»[309]. Тем не менее Эйзенхауэр предпочитал действовать осторожно, и формальная позиция США в ООН по вопросам самоопределения оставалась ограничена тем, что позволяли американцам их европейские союзники. Для большинства британских и французских наблюдателей падение империй происходило слишком быстро; если позволить ему и дальше идти такими темпами, оно угрожает дестабилизировать «международное сообщество». По словам Райта:
Некоторые критики утверждают, что правильно будет предоставить независимость оставшейся части Азии и Африки как можно скорее и позволить новым свободным членам международного сообщества урегулировать свои дела, наладить промышленность и перейти к демократии… Это было бы идеальной трансформацией процесса, который в истории называется «балканизацией», то есть означает Kleinstaaterei (партикуляризм, расчленение страны на малые государства, нем.) слабых стран, разрываемых националистическими противоречиями, управляемых нестабильными народными автократиями, не владеющих международным правом и дипломатической практикой, а также парламентскими методами управления и борьбы на международной арене, где их окружают великие державы[310].
Другие британские и французские комментаторы выражались еще яснее: они откровенно защищали колониальное правление, некоторые на том основании, что новые националистские элиты не умеют управлять страной, некоторые в более корректном духе, говоря, что править они умеют, но их националистские настроения угрожают печальным будущим национальным меньшинствам и пограничным племенам в их странах. Бандунгская конференция, таким образом, воспринималась в Нагаленде, Тибете или Папуа – Новой Гвинее совсем по-другому, нежели в Нью-Дели и Пекине. Ее результаты тревожили не только империалистов: то же самое можно было сказать и о либеральных мыслителях, таких как афро-американский писатель Ричард Райт, работа которого, посвященная Бандунгу, «Цветной занавес» остается одним из наиболее провокационных исследований, посвященных конференции[311].
Официально американцы рассуждали об «эволюционном самоопределении» – девиз в духе Вильсона, позволявший США в определенные моменты поддерживать своих европейских союзников, а иногда, как в случаях с Индокитаем и Суэцем, идти им наперекор. «Мы стремимся, – заявлял Даллес, – к миру, в котором народы, желающие политической независимости, должны получать ее тогда, когда станут способны ее поддерживать и исполнять свои обязательства в соответствии с общепринятыми стандартами цивилизованности»[312]. Судя по этому высказыванию, Даллес до сих пор придерживался старой идеи о цивилизованности как критерии государственности.
Преемник Сталина Хрущев с удовольствием принял вызов. Желая продемонстрировать, что СССР может конкурировать с США в сфере новых технологий, он запустил в космос спутник, стимулировал массовое потребление, считая его проявлением большевистского модернизма, и обещал поддержку египтянам, индийцам и многим другим народам. В ходе первого за всю историю визита советского лидера в Африку он сказал на конференции африканских народов в Аккре в 1958 г., что СССР полностью поддерживает принцип «права наций на самоопределение». Неудивительно, что когда африканцев спросили, какой державе они больше симпатизируют, около 25 % назвало своим фаворитом СССР – сравните с 3 % в поддержку США. Демократия имела для них гораздо меньшее значение, чем научные знания и ощущение солидарности с аутсайдером[313].
То, насколько маленький простор для маневра оставался у американских дипломатов, стало очевидно в конце правления действующей администрации в ноябре 1960 г., в ходе голосования Генеральной Ассамблеи ООН по Декларации о предоставлении независимости колониальным странам и народам. Изначально идея Декларации исходила от СССР, однако, как ни удивительно, принят был другой проект, предложенный группой из 26 африканских и азиатских стран и базирующийся в основном на бандунгских принципах. Не только европейцы, но и США на голосовании воздержались. Это было решение лично Эйзенхауэра, сделанное после обращения к нему британского премьер-министра, но, видимо, отвечавшее его интересам. «Для протокола, – написал посол США в ООН, – я потрясен и обескуражен». Даже госсекретарь не смог переубедить президента[314]. Критики Эйзенхауэра восприняли этот маневр как еще одно доказательство того, что он позволяет европейцам определять американскую политику. Сама Декларация, заявлявшая, что все народы имеют право на самоопределение, и призывавшая к немедленным действиям для предоставления колониям независимости, не имела обязательной силы. Однако она стала мощнейшим призывом ООН к борьбе против европейских империй. По предложению СССР Ассамблея согласилась в следующем году учредить специальный комитет для отслеживания прогресса в делах колониальных территорий на пути продвижения к независимости.
Вот в каком контексте следует оценивать подъем Генеральной Ассамблеи до статуса влиятельного форума в собственном праве. Холодная война завела Совет Безопасности в тупик: среднее количество его резолюций за год, составлявшее в конце 1940-х гг. около 18, в 1950-х гг. снизилось до пяти и менее. Однако благодаря резолюции о Единстве в пользу мира, которая позволяла передачу дел из Совета Безопасности Генеральной Ассамблее, последняя приобрела невиданное доселе влияние. При ее содействии был реформирован даже сам Совбез: успешная кампания привела в 1965 г. к увеличению количества его членов с 11 до 15. Ассамблея активно привлекала внимание к национальным освободительным движениям, от Фронта национального освобождения в Алжире до Организации освобождения Палестины, и политического влияния подобной публичности в 1960-х гг. было порой достаточно, чтобы преодолеть и военное превосходство, и даже понесенное поражение. Благодаря успешному использованию возможностей ООН ФНО сумел оказать давление на Францию и ускорить предоставление независимости. Де Голль был в ярости: заседания ООН он называл «буйными скандальными собраниями, на которых невозможно организовать объективные дебаты и которые изобилуют руганью и оскорблениями». Однако его гнев лишь отражал давление из Нью-Йорка, так как Де Голль был вынужден вывести французские войска из Алжира[315].
Кеннеди выступал против колониализма с 1950-х гг., и, осознавая изменения в балансе сил, его администрация, пришедшая к власти в 1961 г., сделала все возможное, чтобы выиграть в сражении за сердца и умы Третьего мира. Кеннеди предпочитал проводить в жизнь собственную внешнюю политику. Однако – весьма символично для нового курса – он выбрал на должность госсекретаря недооцененного ранее Дина Раска, некогда разработавшего стратегию Трумэна в ООН, который на посту Фонда Рокфеллера продолжал консультировать Джона Фостера Даллеса и рекомендовал ему интернационалистский подход во взаимодействии с Третьим миром. В статье 1959 г., написанной еще на посту главы фонда, Раск говорил о «расширении базы» для международного сотрудничества как одновременно «реалистичной» и «идеалистичной» необходимости[316]. Через два года службы под началом Кеннеди Раск более открыто высказался о взаимодействии США с развивающимися странами Латинской Америки, Африки, Ближнего Востока и Азии, вступившими на путь «великого революционного процесса» модернизации своих государств:
Там, где колониализм еще существует, он скоро сойдет со сцены. Где политическая и социальная власть и земля до сих пор принадлежат единицам, он уступит дорогу власти – и собственности на землю – многих. В городах новые поколения мужчин и женщин пойдут вперед, утверждая новые стремления для себя и своих народов, требуя и получая право самим нести политическую ответственность. Мы не можем рассчитывать, что этот процесс модернизации у всех народов пройдет гладко. Конечно, в нем были и будут происходить волнения; однако за ними стоят мощные, конструктивные силы: решимость граждан сделать лучше свои жизни и жизни своих детей, помочь своему народу занять достойное место на мировой арене[317].
Со стороны такие амбициозные замыслы – после относительной сдержанности Эйзенхауэра – казались невероятными. Бывший колониальный мир следовало полностью реформировать в соответствии с американскими представлениями о современности. Борьба с повстанцами превращалась в социальную инженерию; технические средства и оказание всесторонней помощи передавали внешнюю политику в руки инженеров и экономистов. «Мы не можем больше хранить благословенную свободу только для себя и наших потомков, изолируя нашу нацию, наш континент или наше полушарие от остального мира, – заявил Раск в 1965 г. – Распространение современных средств связи и транспорта, а также охват и разрушительная способность современных вооружений стирают границы расстояний и времени, которые до конца Второй мировой войны во многом обеспечивали нам безопасность. Сегодня мы можем ощущать себя в безопасности только при условии, что безопасна вся окружающая нас среда [курсив мой]». При таком новом определении американской национальной безопасности внешнее пространство, например борьба за владение дельтой Меконга, становилось не менее важным, чем отношения с Кубой, Европой и Японией. Все делалось во имя Соединенных Штатов Америки – нации, чье уникальное отношение к борьбе за независимость подразумевало оказание помощи другим развивающимся нациям по всему миру, вступившим на путь свободы и демократии