В глазах критиков политика Эйзенхауэра отдавала излишним самодовольством еще и потому, что после смерти Сталина СССР начал относиться к Третьему миру гораздо более серьезно. Никита Хрущев был утвержден на посту нового председателя партии только после того, как побывал в Китае, Индии, Бирме и Афганистане, где подчеркнул стремление СССР способствовать «национальному развитию» в несоциалистических странах Африки и Азии[351]. Через год после конференции в Бандунге в речи, обличавшей преступления Сталина, Хрущев снова намекнул на особое отношение Советского Союза к Третьему миру:
Предсказанная Лениным новая эра в мировой истории, когда народы Востока станут принимать активное участие в определении судеб всего мира и превратятся в новый, серьезный фактор в международных отношениях, наконец настала… Чтобы создать независимую национальную экономику и улучшить условия жизни населения, эти страны, пускай и не являющиеся частью мировой социалистической системы, могут воспользоваться ее достижениями. Им больше не нужно обращаться к своим бывшим угнетателям за современным оборудованием. Они могут получить это оборудование в социалистических странах[352].
Хотя в действительности суммы, затрачиваемые СССР на помощь странам Третьего мира, были ничтожны – не более 1 миллиарда долларов за 1954–1956 гг., то есть меньше одной пятой американских вливаний, – они сильно тревожили американских интернационалистов, поскольку те понимали, что образ СССР гораздо более привлекателен для молодых африканцев и, без сомнения, прочих наций, чем образ США.
В ответ молодое поколение американских представителей общественных наук взялось за разработку теорий социальной трансформации, превосходивших все достигнутое при Трумэне. Увидев в ходе Второй мировой войны, к чему могут привести общественные науки, ощущая угрозу со стороны СССР и веря в возможности Америки, люди, подобные экономисту из Массачусетского технологического института Уолту Ростоу, начали представлять развитие в мировом историческом контексте. Их главной заботой было объяснить (обнаружив одновременно и рецепт успеха) подъем экономически независимых наций. Ростоу считал английскую индустриальную революцию с внезапным скачком от сельского к городскому и индустриальному обществу архетипическим преобразованием нации и брал план Маршалла (в разработке которого сам участвовал) за образец того, как просвещенная политика способна строить демократию одновременно с промышленностью. Далее он экстраполировал уроки Европы и применял их ко всему миру; свою книгу, посвященную этой теме, он «скромно» назвал «Стадии экономического роста. Некоммунистический манифест», тем самым подчеркнув состояние соревнования, характерное для холодной войны и его собственной деятельности, легшее в основу всей схемы.
Являвшаяся своего рода мостиком к более стабильному и обеспеченному будущему, его теория описывала дихотомию между традиционными и современными обществами. История была переходом от одного типа общества к другому. Этот переход со временем совершают все народы, однако его можно ускорить правильными советами, без которых процесс может пойти в неверном направлении, как случилось в Германии. Мораль была предельно ясна: правительства Третьего мира рука об руку с американскими советниками должны сконцентрироваться на ускорении перехода и проследить, чтобы он происходил в соответствии с западными ценностями и интересами.
Демократическая парадигма модернизации была вызовом старому республиканскому государственному управлению. Как писал Ростоу своему коллеге Максу Милликену в 1957 г., критикуя подход администрации Эйзенхауэра, США делали слишком большой упор на «пакты, договоры, переговоры и международную дипломатию», забывая об отношениях с «движущими силами, действующими в мире»[353]. Вместе с Паулем Розенштейном-Роданом Ростоу и Милликен утверждали, что развитие под руководством экспертов может способствовать продвижению демократии, трансформировать общество и поднимать массы на национальную революцию гораздо эффективнее, чем марксизм. Следовало принимать в расчет культурные факторы, размеры деревень и техники фермерства, прежде чем планировать индустриализацию от старта до самостоятельного развития. Из победы Мао в Китае Ростоу сделал вывод о том, как ценно подчинить себе и преобразить население сельских регионов, – неважно, бомбардируя его с неба или раздавая семена для посевов и рекомендации по перестройке поселений. Так вы пробуждаете в нем личную заинтересованность, побеждаете голод и, что важнее всего, предотвращаете переселение в города огромной массы молодежи, склонной к радикализму, которая иначе стала бы основным поставщиком кадров для коммунистов. При нем основанный ЦРУ Центр международных исследований в Массачусетском технологическом институте превратился в лабораторию общественных наук для светил теории модернизации, сам же Ростоу стал политическим советником борца с колониализмом сенатора Джона Кеннеди, а затем главным советником по вопросам национальной безопасности в его администрации[354].
К тому моменту, когда срок президентства Эйзенхауэра подошел к концу, экономисты, выступавшие за политику развития, добились широкой известности и уважения. Идея о том, что одного свободного рынка недостаточно, чтобы гарантировать рост и улучшать условия жизни, стала мейнстримом; различные ее варианты циркулировали среди демократов в Вашингтоне и представителей элит Третьего мира, с которыми у тех были контакты. ООН стала своего рода промежуточным звеном между ними, инструментом, который американцы избрали для поддержки «правильного» типа национализма в Третьем мире, достижения взаимопонимания с африканскими и азиатскими лидерами и предложения им советов и помощи. В 1951 г. группа экспертов ООН рекомендовала правительствам слабо развитых стран «учреждение центрального экономического органа с функциями наблюдения за экономикой, разработки программ развития, составления рекомендаций по мерам, необходимым для реализации данных программ, и периодической отчетности». В течение нескольких лет подобные меры стали мировой нормой. Экономисты, подобные Розенштейну-Родану, У. Артуру Льюису и Хансу Зингеру, перемещались между академиями, ООН, правительством на Западе и властями Третьего мира, а по возвращении в США и Великобританию занимались составлением программ по подготовке управленческих кадров в слабо развитых странах. Именно в этот период большинство правительств постколониального мира создало национальные агентства планирования и корпорации по промышленному развитию, а на Западе началось создание собственных агентств и министерств для предоставления помощи, которая началась еще с окончания войны. В 1950-х гг. развивающиеся экономики появились в списке предметов в большинстве крупных американских университетов; в огромном количестве выпускались статьи и журналы, посвященные этой теме. Обе партии в США поддерживали идею развития, несмотря на расхождения между собой; их поддержка особенно усилилась после того, как в 1957 г. Советский Союз запустил в космос первый искусственный спутник Земли. Начало космической гонки и создание НАСА стали отражением внутреннего двустороннего аспекта в этом новом соперничестве. Когда же Кастро захватил власть на Кубе, а Алжир отвоевал независимость у французов, открыв Магриб для соперничества в рамках холодной войны, необходимость ответить СССР через развитие стала очевидна даже для Эйзенхауэра: он не только поддержал основание Интер-американского банка развития и предоставил ему почти половину начального капитала в 1 миллиард долларов, но также стал поддерживать здравоохранение, строительство и земельные реформы, выделяя на них средства из нового регионального фонда[355].
При поддержке Ростоу и других Кеннеди уделял гораздо больше внимания идеям развития, чем когда-либо Эйзенхауэр. Прославившийся своим антиимпериализмом, он стремился показать лидерам Третьего мира, что американские ноу-хау теперь для них доступны и могут им помочь. Американский народ, заявил он в ходе предвыборной кампании, «должен шагать во главе этой мировой революции»; вместо этого он позволил Советам оттеснить его в сторону[356]. Развивая многосторонний интернационализм, предложенный Трумэном, Кеннеди создал Агентство США по международному развитию, с одной стороны, как главный инструмент распределения американской помощи, а с другой – стал поддерживать инициативы ООН в области развития. В сентябре 1960 г. он выступил в ООН с предложением о провозглашении 1960-х Декадой развития, что и было сделано. В рамках новой американской стратегии финансирование Всемирного банка под руководством Роберта Макнамары значительно расширилось, также была начата Мировая продовольственная программа. Будучи компромиссом между стремлением бороться с голодом по всему миру и желанием американцев использовать излишки продовольствия с выгодой для своей дипломатии, все эти достижения демонстрировали сближение между США и ООН в начале 1960-х гг. В 1962 г. Кэри Грант произвел впечатление на Дорис Дэй в фильме «Мех норки», произнеся с трибуны ООН страстную речь об улучшении условий жизни во всем мире. В следующем году, на организованном ФАО Всемирном продовольственном конгрессе, Кеннеди призвал к всестороннему подходу для борьбы с голодом, и бюджет ФАО увеличился в десять раз.
Однако у теории развития имелась и оборотная сторона: для Ростоу и Милликена, при их тесных связях с ЦРУ, развитие всегда являлось прежде всего доктриной национальной безопасности в условиях холодной войны. Провал операции на Кубе, в заливе Свиней, придал администрации Кеннеди решимости любой ценой не уступить больше ни одной страны коммунистам, и такое восприятие привело к тому, что развитие для них стало приобретать все более милитаризованную окраску. Ключевым союзником становились генералы: в меморандуме ООН о национальной безопасности от 1961 г. предлагалось опираться на военных для дальнейшего продвижения идей развития в странах Третьего мира, что привело к устрашающим результатам. В Боливии значительная часть помощи поступала в руки военных, которые благодаря этому подавили профсоюзы, особенно хорошо организованных и вооруженных шахтеров, блокировали левых и подготовили почву для переворота 1964 г., приведшего к 20 годам военного правления. В Индонезии генералы устроили кровавую бойню, в которой погибло примерно полмиллиона человек. Все это происходило с одобрения американцев, причем не только молчаливого, – Боливия стала ценой за успех Кастро на Кубе, а Индонезия заплатила за сопротивление Хо Ши Мина во Вьетнаме. Годы антикоммунистических репрессий, последовавших за переворотом, стали периодом, когда индонезийских экономистов приглашали на учебу в США, а те после возвращения поддерживали военных, составляя для них новые планы развития страны. Роль этих «экономистов с пистолетами», как назвал их историк, была крайне важной: авторитарная и принудительная политика развития зависела не только от американских фондов и инициатив, но также и от наличия активной поддержки со стороны коренного населения