Такая перемена настроения имела немаловажное значение. Существовало несколько причин, по которым призывы развивающегося мира к Новому международному экономическому порядку не дали значительных результатов, и главной среди них была американская оппозиция. Мойнихен не только уловил этот сдвиг, но и рекомендовал Вашингтону как можно скорее найти альтернативу. В конце концов, он был вильсонистом. Однако была ли альтернатива возможна? Силы фрагментации в середине 1970-х гг., действовавшие как внутри штатов – когда раскололись союзы между организованным трудом и капиталом, – так и между ними, ставили под вопрос саму возможность замещения старой монетарной Бреттон-Вудской системы, рухнувшей в 1971 г. Некоторые американские обозреватели полагали, что эпоха, когда гегемония США позволяла диктовать экономические правила всему миру, уже прошла. «Поиск общемировых правил обречен на неудачу», – утверждал Роберт Ротштейн, исследователь ЮНКТАД. Он предсказывал возникновение «системы с большим потенциалом для конфликтов и распада на враждующие осколки»[382]. Многие, в принципе, приветствовали некоторое «ослабление» системы. В 1977 г. блестящий молодой экономист из Британии Фред Хирш размышлял о так называемой «контролируемой дезинтеграции мировой экономики», которая могла бы стать «официальной целью на 1980-е гг.»[383]. По его мнению, более свободный набор правил в международной финансовой сфере дал бы национальным правительствам, после падения фиксированных валютных ставок, больший простор для проведения их собственной политики.
Однако каковы были бы последствия «контролируемой дезинтеграции» для американского лидерства в мире? Рассуждения Хирша привлекли внимание американского банкира Пола Волкера, который на тот момент уже был весьма влиятельной фигурой и возглавлял Федеральный резервный банк Нью-Йорка. В ноябре 1978 г. он выступил с лекцией в память Хирша. «Кризис может быть целительным, – заявил он аудитории, – потому что требует ответных действий». Однако таких ли, как предлагал Хирш? Волкер осознавал суть конфликта между стремлением к глобальной интеграции, с одной стороны, и желанием современных демократий самим определять свою судьбу – с другой. Однако он подходил к этой проблеме, по его собственному признанию, как американец и как член политической элиты страны, ищущей пути для стабилизации мировой экономики. С этой точки зрения укрепление автономии национальных правительств, которого хотел Хирш (и британское лейбористское правительство), выглядело как прекращение торговой и финансовой либерализации и возвращение в 1930-е гг. «Ткань дисциплины истончается», – предупреждал Волкер; важно, по его мнению, было сопротивляться «давлению, выворачивающему ее наизнанку». Защита открытой мировой экономики в эпоху плавающих валютных ставок требовала скоординированных действий банкиров и государственных казначеев. Стабильность в длительной перспективе обеспечивали не интервенции в валютные рынки, а проведение правильной внутренней политики. Таким образом, Волкер приходил к выводу, противоположному выводу Хирша: альтернативы интернациональной фискальной дисциплине не существует.
Менее года спустя Картер назначил Волкера председателем правления Федеральной резервной системы США; на этом посту он оставался последующие девять лет. С беспрецедентной быстротой он поднял процентные ставки до 20 % и ценой роста безработицы (а также катастрофы для экономики соседней Мексики) сократил инфляцию в США с 13 % до 3,2 % уже к началу 1980-х гг. Усмирив инфляцию, он смог снова снизить ставки и сделать мир безопасным для капитала. Однако повержена была не только инфляция, но и надежды развивающихся стран на альтернативный международный экономический порядок, внедряемый через Организацию Объединенных Наций. Доходы от избыточной добычи нефти ОПЕК, которые развивающиеся страны надеялись превратить в орудие против американского владычества, оказались в распоряжении Уолл-стрит и лондонского Сити, вернув им контроль над мировой экономикой: Юг раскололся, как и предсказывал Че Гевара. Во Всемирном банке Роберт Макнамара в 1980 г. заявил, что обсуждения Нового международного экономического порядка уже «вышли из моды». ЮНКТАД с назначением нового, дружественного Вашингтону Генерального секретаря в 1984 г. превратилась в безобидного наблюдателя невиданной доселе трансформации капитализма, происходившей при президенте Рейгане и его последователях. После того как ЮНКТАД, да и сама ООН были оттеснены в сторону, а координация международного сотрудничества стала осуществляться через Всемирный банк и МВФ – два института, находящихся под западным контролем, – США смогли выйти из оппозиции[384].
Права человека, тема, которую Мойнихен поставил на второе место в списке «фронтов» для столкновения, никогда не имели стройной концепции – им постоянно приписывали самые разные значения. В XIX в. свобода вероисповедания была основным из прав, привлекавших внимание дипломатов. В период между двумя мировыми войнами Лига пыталась защищать коллективные права меньшинств. Однако в первые годы ООН эти попытки были прекращены в пользу защиты прав личности. Нацизм продемонстрировал, что отдельные граждане могут нуждаться в защите со стороны международных организаций от собственного правительства. Поэтому в Декларации Объединенных Наций 1942 г. говорилось о необходимости «защищать права человека и справедливость», а Устав подтверждал ценность «фундаментальных прав человека». Всеобщая декларация прав человека 1948 г. рассматривалась в то время – и сейчас – как освящение этих прав. На самом деле в кулуарах великие державы приложили все усилия, чтобы ее соблюдение не было обязательным. Британцы боялись осложнения ситуации с колониями, американцы – упреков в сегрегации и несоблюдении гражданских свобод. Сталин сопротивлялся любым попыткам «превратить ООН в мировое правительство, стоящее выше национальной суверенности». Мало в каких вопросах в 1948 г. удавалось добиться подобного единодушия.
Деколонизация вернула дебаты по правам человека из сферы индивидуальных свобод в сферу коллективных социально-экономических прав, и прежде всего к вопросу о национальном самоопределении. Прошедшая в 1955 г. африкано-азиатская конференция в Бандунге (Индонезия), на которой Третий мир показал, что имеет собственный голос, стала наглядным тому свидетельством. Прокладывая собственный, третий путь между двумя лагерями в холодной войне, делегаты Бандунга критиковали лидерство и доминирование Запада, а Всеобщую декларацию прав человека называли оружием неоколониализма, в котором язык справедливости и прав личности использовался для подрыва культурной целостности наций[385]. «Если права человека священны, – заявил ливанский делегат в Бандунге в 1955 г., – то и права наций, пускай даже самых мелких по сравнению с большими, должны быть не менее священны»[386]. Несмотря на сопротивление Запада, Генеральная Ассамблея одобрила резолюцию, провозглашающую право «всех народов» на самоопределение и утверждающую включение такого пункта в Пакт о правах человека ООН, который должен был придать законную силу Всеобщей декларации[387]. После того как Пакт было решено поделить на две части (одна посвящалась гражданским и политическим правам, а вторая экономическим, социальным и культурным), право на самоопределение оказалось главным в обеих.
Однако в ходе 1950-х гг. права человека уступили главенствующую позицию антиколониальным вопросам. В разгар борьбы за независимость, когда личность призывали – в духе Мадзини – отказаться от собственных интересов в пользу интересов нации, писатель и активист Франц Фанон, участник борьбы алжирцев против Франции, заявил, что упор Запада на права человека – это препятствие, намеренно выстраиваемое на пути революции. «Индивидуализм исчезнет первым», – писал Фанон в 1961 г. в своей книге «Проклятьем заклейменные»: «очищающая сила» жестокости сплавит «массы» воедино в борьбе за национальное освобождение – борьбе, которая, считал он, так изменит сознание народа, что в будущем никакие демагоги не смогут пустить ему пыль в глаза. Примерно в то же время, когда он писал эти слова, Генеральная Ассамблея голосовала за Декларацию о предоставлении независимости колониальным странам и народам, где «подчинение народов иностранному угнетению и эксплуатации» провозглашалось «нарушением фундаментальных прав человека»[388].
Бандунгская конференция выглядела как шаг на пути к освобождению. Однако на самом деле ее поддержка принципа национального самоопределения и принятие решения о взаимном признании постколониальных границ означали дальнейшие страдания и борьбу для национальных меньшинств, в частности в юго-восточной Нигерии или на северо-востоке Индии, поскольку их не рассматривали как субъект данных договоренностей. Еще более печально было то, что такое смещение интереса от прав человека против государства в сторону прав, гарантированных созданием государства, стало поворотным моментом, когда ООН отказалась от задачи защищать права личности и переоформила перечень прав человека в соответствии со сценарием антиколониальной борьбы.
В 1951 г. представитель ООН Джон Хамфри выразил сожаление по поводу отсутствия «по-настоящему динамичного лидерства» Запада. Великие державы старались держаться в стороне; при Эйзенхауэре Госдепартамент получил инструкцию по мере возможности уклоняться от любых дискуссий о правах человека. Столкнувшись с угрозой возрождения изоляционизма в Конгрессе, Эйзенхауэр сумел не допустить принятия в 1951 г. поправки Брикера (ограничивавшей его полномочия по заключению новых договоров любого рода), только обещав воздерживаться от какихлибо обязательств в отношении прав человека, предлагаемых ООН, что, как опасались члены Сената, грозило ускорить конец сегрегации