Ставленники Рейгана пренебрежительно отмахивались от многосторонних природоохранных инициатив из-за их чрезмерной «мрачности и фатализма». Администрация вышла из-под юрисдикции Постоянной палаты международного правосудия, важного органа, позволявшего решать споры, связанные с вопросами окружающей среды (она также вышла из состава ЮНЕСКО и помешала принятию Конвенции по морскому праву). Ее общую философию осветил в 1982 г. перед Конгрессом представитель администрации Ричард Фанкхаузер, специалист нефтяной отрасли и бывший дипломат, назначенный руководителем отдела международной деятельности Управления по охране окружающей среды. По его словам, пессимизм вел к излишним надеждам на правительство, в то время как оптимизм способствовал научным и технологическим прорывам:
США верны своему принципу, заключающемуся в том, что свободный рыночный подход может сыграть конструктивную роль в деле защиты окружающей среды, хотя для этого ему может потребоваться и поддержка правительства. Технические инновации и экономические инициативы – вот основа для решения экологических проблем в будущем… Мы должны с оптимизмом и доверием относиться к науке, технологии и человеческой изобретательности как средству решения вопросов в сфере охраны природы и использования природных ресурсов[419].
Процесс, начатый Рейганом, продолжили Джордж У. Буш и Клинтон – США отошли от роли лидера в интернациональной природоохранной деятельности. На конференции в Рио в 1992 г. Америка оказалась единственным оппонентом соглашения по защите болот и лесов. По сути, единственными экологическими инициативами, в которых она поддержала остальных, были запрет на использование фреона и защита Антарктики. Администрация Клинтона предпочитала действовать через Всемирный банк реконструкции и развития – «экологический Франкенштейн», как его окрестили оппоненты, – и превратила международную природоохранную политику в один из аргументов в дебатах по вопросам развития, чему способствовала также настроенность Конгресса против ООН. Деятельность ЮНЕП сводилась к бесконечным переговорам, но все попытки ее реформировать – дать ей дополнительные полномочия или вообще распустить – ни к чему не привели: она так и осталась маленькой, слабой, плохо финансируемой и неавторитетной[420]. Тем временем антинаучные настроения в США усиливались. «Нью-Йорк Таймс» могла писать об экологии, например в двадцатый юбилей Дня Земли, как о «современной светской религии». Однако в этом представлении крылась серьезная проблема: защиту окружающей среды начинали воспринимать как некое убеждение, веру, а не науку, но оказалось, что у многих людей вера совсем другая, ведущая в противоположном направлении.
Борьба с глобальным потеплением стала, пожалуй, главной жертвой такого противоречия. Созданная ЮНЕП и Всемирной метеорологической организацией, Межправительственная группа экспертов по изменению климата стала одной из наиболее масштабных и финансируемых научных программ в истории, а также наиболее интернациональной по охвату, ее прогнозы завоевали большой авторитет. Она воплотила вековые идеи научного универсализма, но также стала напоминанием о его политических ограничениях. Хотя европейские правительства призывали к активным действиям еще в 1990 г., администрации Рейгана и Буша старались их отсрочить, а при Джордже У. Буше США выступили против ратификации Киотского протокола об изменении климата, Конвенции о биологическом разнообразии и Конвенции о морском праве, а также многих других инициатив. Американская обструкция не была единственной причиной медленной разработки Киотского протокола. Однако она постоянно напоминала о решительном отходе от многосторонних отношений, развивавшихся с конца 1970-х гг., и о роли американской внутренней политики в ограничении возможностей всемирного правления. Там, где Конгресс требовал действий, как, например, в сфере защиты прав человека, американский интернационализм развивался и видоизменялся. Там, где Конгресс сопротивлялся, как в вопросах защиты окружающей среды, он чахнул и слабел. Наследие Вудро Вильсона, активно продвигаемое Мойнихеном, привело к двояким последствиям.
Глава 12Реальность Нового международного экономического порядка
У всех у нас было чувство, что он может развалиться и последствия будут серьезными. Как я это видел, выбор делался между Британией, продолжающей придерживаться либеральной финансовой западной системы, и радикальной сменой курса, поскольку всех нас беспокоило настойчивое желание Тони Бенна заставить Британию отвернуться от МВФ. Я считаю, что если бы это произошло, вся система развалилась бы на части. Бог знает, что предприняла бы Италия; Франция могла пойти на радикальные перемены в том же направлении. Их действия сказались бы на экономической реконструкции, а также имели бы весомые политические последствия. Вот почему мы придавали этой ситуации такое большое значение.
После 1945 г. американское лидерство обеспечило спасение капитализма по всему миру от плачевных последствий депрессии в период между двумя войнами. Оформившиеся преимущественно в ходе англо-американских переговоров и опирающиеся на устойчивый доллар Бреттон-Вудские соглашения и институты, которые они породили (Всемирный банк и Международный валютный фонд), заменили слабые организации, существовавшие при Лиге Наций, более влиятельными и авторитетными органами, способными осуществлять надзор за финансовыми рынками и предупреждать возврат к монетарной анархии и протекционизму. Не все пошло, как планировалось: Международная торговая организация так и не сформировалась, а центральный клуб банкиров, Банк международных расчетов, который предполагалось распустить, напротив, сохранился. Тем не менее новый институционный порядок привел к стремительному росту благосостояния на Западе. Капитализм, управляемый государствами, привел к тому, что рост национального дохода сделал их мощными посредниками при перераспределении средств и органами надзора за корпоративным сближением профсоюзов и бизнеса. Чтобы избежать любой возможности возврата к рецессии прошлых лет, политики развитых держав готовы были согласиться на некоторую внешнюю подконтрольность их налоговой и монетарной деятельности, считая ее платой за координированную и менее подверженную кризисам международную экономическую среду. Согласие выразили даже Соединенные Штаты, а Конгресс предложил разместить на американской территории два Бреттон-Вудских института, чтобы узаконить присутствие США в послевоенной глобальной экономике[422].
Географически американское экономическое влияние после 1945 г. распределялось по земному шару неравномерно. Старые связи с Латинской Америкой оказались в тени после возникновения двух других центров притяжения, возникших на месте бывших оккупированных территорий – Японии, как ядра восточноазиатской региональной системы, и быстро восстановившейся и интегрированной западноевропейской экономики, центром производства в которой являлась Западная Германия, а финансовым сердцем – лондонский Сити. Новый блок держав – США, Западная Европа, Япония – хотя и не чувствовал себя в полной безопасности, легко мог составить конкуренцию не только блоку СССР и его сателлитов, крупному по размеру, но гораздо более слабому с точки зрения производства, но и набирающему силы Югу.
Тем не менее в начале 1970-х гг. после 25 лет наиболее устойчивого развития – по самым непредвзятым оценкам – сплоченность внутри нового блока ослабела, и он оказался на грани распада. Производство в развитом мире замедлилось, а конфликты в сфере торговли усилились. На международной арене ранее непререкаемое лидерство Америки в мировой промышленности и торговле пошатнулось еще до того, как финансирование войны во Вьетнаме привело к утрате долларом его золотого эквивалента, беспрецедентной нестабильности курса валюты и повсеместному росту цен. За этим последовал кризис ОПЕК. Двадцатью годами ранее отчет Госдепартамента США предупреждал госсекретаря Даллеса о том, что «центр притяжения в сфере нефтедобычи смещается из США на Ближний Восток, поэтому цены и поставки вскоре будет диктовать арабский мир, и вполне может настать тот неприятный момент, когда арабские государства вдвое поднимут цены на нефть и это сойдет им с рук»[423]. После первого нефтяного потрясения 1973 г. стремительный рост цен на топливо привел мировую экономику к первой серьезной рецессии со времен Корейской войны, что повлекло за собой инфляцию, замедление экономического роста и рост безработицы. Появилось новое слово – стагфляция, – которое отражало беспрецедентный и весьма загадочный факт: впервые инфляция не уменьшилась при замедлении роста и подъеме безработицы. Сочетание безработицы с инфляцией оказалось крайне вредоносным для политики.
В это сложное для Запада время Третий мир заговорил о Новом международном экономическом порядке. Вашингтон тревожило то, что разница в реакции на этот запрос может расколоть политико-экономические альянсы, на которых базировалось послевоенное укрепление капитализма и утверждение США в статусе мировой державы. Оглядываясь назад, можно сказать, что эти страхи были преувеличены. Однако они существовали и указывали не только на масштабы достижений Америки в деле возрождения мирового капитализма с 1945 г., но и на скорость данного процесса. То, что строилось настолько быстро, могло, по всей вероятности, так же быстро развалиться. Никогда начало 1930-х не казалось столь близким, как в начале 1970-х гг.
В своей статье 1975 г. «Соединенные Штаты в оппозиции» Пэт Мойнихен утверждал, что реальным врагом был не большевизм (здесь он мог посоревноваться с Кеннаном в описании его слабостей и непривлекательности как образца для подражания), а глобальная притягательность британской модели социализма. Только тот, кто (как Мойнихен) получил образование в Лондонской школе экономики, мог всерьез полагать, что призывы Третьего мира к всеобщей справедливости – это результат фабианских традиций, сохраняющихся в бывших колониях, несмотря на их освобождение. С этой точки зрения столкновение между бизнесом и организованной рабочей силой, всп