ыхнувшее в Европе в 1970-х гг., столкновение, в котором – хотя тогда это и не было очевидно – бизнесу предстояло победить, приобретал новое, по-настоящему «вселенское» значение. Если Британия сместится влево, что казалось вполне возможным, и если Европа пойдет навстречу Третьему миру и повернется спиной к Вашингтону, потому что больше не опасается вторжения Советов, что останется от альянсов, которые строились с 1945 г.? США снова окажутся в одиночестве, изолированные от своих исторических корней. В американских оценочных материалах того периода перспектива отказа Британии от ее дипломатических и военных обязательств описывалась как «важнейшая и единственная угроза западному миру»[424].
Кризис фунта стерлингов в 1976 г. ныне редко упоминают где-либо помимо британских лейбористских кругов. Тем не менее он стал критическим моментом в процессе возникновения нового, основанного на финансах американского интернационализма. В Лондоне внезапно ушел с поста лейбористский премьер-министр Уилсон, и в ходе борьбы за пост влиятельное левое крыло партии оказалось вовлечено в борьбу с проамериканцами. Нефтяной кризис привел к быстрому ухудшению в платежной сфере и полномасштабному финансовому кризису. Левые в кабинете настаивали на росте протекционизма, контроле за курсом валют и внутренней рефляции, даже если эти меры шли вразрез с интересами влиятельного лондонского Сити. Новый премьер-министр Джеймс Каллаган и министр финансов Денис Хили были атлантистами и выступали за переговоры с МВФ, который уже предоставлял временную помощь. Дальнейшая помощь, однако, могла поступить только после принятия Британией определенных обязательств. Когда они одержали верх, это стало не только поражением британских левых, профсоюзов и рабочего класса – это был первый шаг в капиталистической реконструкции Запада[425].
Неолиберализм – удобное обозначение для того, что произошло далее: отказ от послевоенного социального корпоративизма, подкреплявшего рост на Западе, разворот к монетаризму и дерегуляции. Результатом этих процессов стало создание Нового международного экономического порядка – преимущественно «made in USA», – легко одержавшего верх над вариантом, предложенным странами Третьего мира, восстановившего Атлантический альянс на новых основаниях и переписавшего правила мировой экономики. Часть таких последствий была запланирована; многие возникли непредвиденно. Однако благодаря финансиализации американской внутренней экономики, которая стала крупным перерабатывающим механизмом для избытков мирового капитала, стекающихся на Уолл-стрит, свободное движение средств превратилось в новую норму. А поскольку мир кредиторов и дебиторов нуждался в других институтах, нежели мир производителей и потребителей, стали возникать новые источники институционной власти, а старые оказались на втором плане. Вашингтон отводил особую роль МВФ, хотя в основном лишил ООН своей поддержки. Таким образом, за 20 лет кризис на Западе перерос в новую модель мирового правления. У него даже сформировалась собственная идеология: глобализация[426].
В 1970-х гг. денег стало больше, двигались они быстрее и контролировались меньше, чем когда-либо ранее. В результате успешных действий картеля ОПЕК мир купался в нефтедолларах, и этот золотой дождь должен был куда-то пролиться. В то время общий объем мировой финансовой системы равнялся приблизительно 165 миллиардам долларов, из которых 35 миллиардов ежегодно предоставлялись в заем. Внезапно доходы от нефтедобычи, оцениваемые почти в 100 миллиардов долларов, оказались в руках банков и других инвесторов из развитых стран. Вопрос заключался в том, кто будет осваивать эти гигантские избытки, превосходившие нормальные объемы капиталов, предоставляемых для займов: общественные или частные кредиторы?
Частные банкиры ринулись в бой: возглавляемые Уолтером Ристоном из Первого национального сити-банка, они лоббировали в Вашингтоне отмену ограничений на предоставление американскими банками кредитов другим странам. Казначейство, возглавляемое сначала Джорджем Шульцем, а затем Уильямом Саймоном (оба были сторонниками свободного рынка), встало на их сторону и ослабило контроль за экспортом капиталов. «После этого ни одного банкира никогда нельзя было застать дома», – пошутил некий экономист. Международные займы составили одну треть доходов крупнейших банков США в 1973 г.; к 1976 г. – три четверти, благодаря их высокой стоимости. Европейские и японские банки пытались не отставать; то же самое касалось брокеров, взаимных фондов первых хеджевых фондов и других финансовых институтов. Ристон со своим окружением взирал на них свысока: «Страны не прогорают» – одно из его знаменитых высказываний. Его Первый национальный сити-банк был переименован в Ситибанк и вместе с банком Дж. П. Морган занял лидирующую позицию в сфере предоставления синдицированных кредитов преимущественно южноамериканским заемщикам[427].
Новый «казино-капитализм» (термин, запущенный в обиход одним из наиболее язвительных комментаторов этого явления Сьюзан Стрейндж), отпущенный на свободу благодаря высвобождению нефтедолларов, стал золотым дном для банков и новым вызовом национальным правительствам и МВФ. Пока Конгресс рассуждал о его влиянии на баланс американских банков, гигантские суммы текли через границы, выходя из-под надзора. Плавающие курсы валют оказались чувствительными к спекулятивным рейдам. Для экономик, увязших в рецессии, как, в частности, британская, поддержка курса валюты стала практически невозможна. Экономическая помощь, предоставленная МВФ Британии, быстро исчерпалась, и в 1976 г. лейбористское правительство обратилось за крупным займом. Некоторые члены кабинета считали, что смогут добиться предоставления кредита без каких-либо условий, просто пригрозив коллапсом или протекционизмом, однако оказалось, что они глубоко заблуждались[428].
Управляющим директором МВФ на тот момент был Йоханнес Виттевин, экономист, проработавший большую часть жизни в Центральном бюро планирования Нидерландов, соответственно ни по темпераменту, ни по образованию не являвшийся сторонником свободного рынка, в отличие от американского министра финансов Уильяма Саймона. Последнего сильно настораживало вторжение государства в дела частных предпринимателей как внутри страны, так и за рубежом; он с ужасом наблюдал за ростом государственных расходов по отношению к доходам повсюду в развитом мире с начала 1960-х гг. Пламенный защитник свободного предпринимательства, государственный казначей при Никсоне и Форде, Саймон был исполнен решимости положить этому конец: в нефтяном кризисе и его последствиях он усматривал не только проблемы, но и новые возможности. В первую очередь, по его мнению, следовало реформировать такой международный институт, как МВФ, сделав его глобальным проводником фискальной дисциплины[429].
До этого момента МВФ играл на удивление незначительную роль в международных делах. Даже американцы в Бреттон-Вудс не поддерживали полностью свободное перемещение капиталов – они выделяли их «продуктивные» и «спекулятивные» потоки (различие, полностью стершееся к концу века), и даже после того как ОЭСР узаконила некоторую либерализацию движения капиталов в 1961 г., нормальным для государств считалось осуществлять контроль там, где они полагали это необходимым. Первоначальной функцией МВФ являлось обеспечение ликвидности для преодоления долларового дефицита и наблюдение за международным балансом платежей и курса валют. Поскольку движение капиталов было ограничено, фонд преимущественно занимался затруднениями, возникавшими при расчетах между развитыми странами, вызванными слишком быстрым развитием экономики, нехваткой долларов или нежелательными изменениями в условиях торговли. Он крайне редко требовал от заемщиков изменения их внутренней политики и с пониманием относился к их потребности в развитии. Что касается развивающихся экономик Третьего мира, с ними он практически не соприкасался.
В середине 1970-х гг., на фоне страхов перед монетарной нестабильностью, способной спровоцировать новую Великую депрессию, такой подход начал уступать место более системному и ответственному. Роль МВФ в руководстве шатким новым режимом плавающих ставок была закреплена в соглашении, на котором настояли США и Франция: в соответствии с ним МВФ получал полномочия на «осуществление пристального надзора» за политикой валютного курса в странах-участницах. Конгресс США выразил недовольство тем, что МВФ сможет надзирать и над американской политикой, однако согласился на эту меру после того, как представитель Казначейства напомнил о возможном возвращении к 1930-м с их девизом «попроси у соседа» в случае, если финансовые вопросы будут решаться рынком. Сам Саймон, несмотря на свои убеждения, не мог отрицать необходимости институционного вмешательства. На своей первой встрече в Рамбуйе в 1975 г. Большая семерка одобрила эти изменения, подчеркнув тем самым важность нового органа и международной монетарной политики для восстановления единства на Западе[430].
«Пристальный надзор» люди воспринимали по-разному – даже в самом МВФ. Кризис фунта стерлингов в 1976 г. прояснил, что это определение означало для Саймона, прояснил в том числе и для британцев, которые внезапно оказались вынуждены вести переговоры и с Казначейством США, и с командой МВФ, прилетевшей в Лондон. Если странам-заемщикам нельзя было доверить самостоятельно внедрить необходимые внутренние меры, МВФ говорил им, что надо предпринять. Их главным приоритетом становилась борьба с инфляцией, а не экономический рост, они должны были ограничить дефицит бюджета в публичном секторе, правительству следовало согласиться на более высокий уровень безработицы и принять меры по повышению налоговых ставок и регулированию валютного курса