[505]. Сторонники такого «юридического каскада» говорили о важности внедрения новых гуманитарных норм в систему ООН, пускай и ценой сохранения исключительной роли США; правозащитники надеялись, что его универсализм можно будет спасти, постепенно убеждая США присоединиться.
Однако универсализм, как и красота, судя по всему, – в глазах смотрящего. Китай, Россия и другие страны, сопротивлявшиеся интервенции НАТО в Косове в 1999 г., сейчас уже практически согласны с риторикой «международного сообщества», говорящей о защите гуманистических ценностей. Как и США, они требуют для себя освобождения от преследований, используя МУС как новый интернациональный инструмент для воздействия на менее крупные или влиятельные политические системы по всему миру. Сильным странам нет причин его опасаться; средние, как всегда, рады жить в мире, управляемом через законы и институты, и только слабые государства могут в действительности ощутить на себе его воздействие, хорошее или плохое. Законный статус данному конструкту гарантирует поддержка ООН, и в первую очередь – членов Совета Безопасности. В этом смысле МУС является продолжением концепции об «ответственности защищать»: нормы и институты объединяются между собой, чтобы придать законный статус международному вмешательству в дела стран Третьего мира, которые не могут оказать сопротивление.
Как обычно, оправдания для таких вмешательств выдвигаются практические и моральные: они предпринимаются ради улучшения условий жизни людей и для предотвращения печальных событий[506]. Иногда так и есть, хотя порой они сами приводят к печальным последствиям. В процессе интервенций подрывается и без того невеликая вера в нормы международного права. Четкая граница между войной и миром, проведенная Уставом ООН, уже сильно размылась. Старые установки против завоеваний – столь влиятельные в эпоху холодной войны – могут вообще исчезнуть; доктрина гуманитарных интервенций уже сделала смутным запрет на вторжение в другие страны и ослабила относительно прочные установки против объявления войн, содержащиеся в уставе. В случае массовой жестокости или применения оружия массового поражения предупредительное воздействие оказывается не на основании закона, а на основании данных разведки; общественное подчиняется личному, законодательство – исполнительной власти.
Это имеет большое значение прежде всего потому, что характер современных военных действий становится все более запутанным с точки зрения закона. Границы между законным и незаконным, внутренним и внешним, гражданским и военным размыты как никогда. Если в XIX в. распространенность войн заставляла разрабатывать законы войны между государствами, то в XXI в. мы сталкиваемся с обратной ситуацией: поскольку войны между странами происходят относительно редко, а государственные границы постепенно стираются, сильным державам становится легче использовать силу. Им на помощь приходят и языковые средства: государства уже не говорят об объявлении войны или вступлении в войну, предпочитая термины «вторжение» или «вооруженный конфликт». Новые технологии также ломают привычные барьеры. При президенте Обаме из-за использования роботов-дронов для обстрела с воздуха значительно увеличилось число точечных убийств по всему миру, которые теперь предпринимаются якобы в целях «самозащиты». Около 60 военных и разведывательных баз США, участвующих в программе использования дронов, располагаются по всему миру, от Невады до бывшей базы Французского иностранного легиона в Джибути: «пилоты» управляют самолетами с терминалов в Лэнгли, Вирджинии, Баграме, Белуджистане, где аналитики часами смотрят прямую трансляцию «Смерть-ТВ», осуществляемую с дронов. Военные юристы спорят о том, можно ли рассматривать служащих этих баз как участников боев и, соответственно, вести против них военные действия. Техники же тем временем разрабатывают новое поколение беспилотников, которые будут осуществлять свои функции по поиску, идентификации и устранению цели с помощью программного обеспечения[507]. В 2010 г. ООН опубликовала не вызвавший особенного резонанса доклад, где говорилось «весьма проблематичном стирании и расширении границ применения международных законов – законов о правах человека, законов войны и законов применения международных вооруженных сил»[508].
Если судить по развитию робототехники, парадоксы нового гуманитаризма будут множиться и дальше. В 2007 г. армия США заказала исследование, касающееся возможности создания «системы этического контроля и убеждения». Поскольку живых солдат на поле боя сменяют «смертоносные автономные роботы», инженеры стараются создавать для них программы, включающие юридические и этические нормы. Они превозносят роботов за их свободу от человеческих эмоций и предрассудков, за их превосходящие способности в обработке информации и утверждают, что по этим причинам роботы могут сражаться более гуманно, чем люди. Однако программное обеспечение такой сложности порождает непредсказуемые проблемы, в том числе с разграничением между «программными ошибками» и настоящими военными преступлениями: уже неоднократно в боях с участием роботов случались потери и со своей стороны. С учетом планируемого перехода к робототехнике в рядах армии США – и с большой вероятностью того, что за Америкой последуют и остальные, – мы стоим перед перспективой гуманитарных интервенций, которые от лица человека будут осуществлять роботы. Времени осталось немного: в феврале 2012 г. в «Нью-Йорк Таймс» уже публиковали предложение прекратить «бойню в Сирии», учредив там воздушный патруль из дронов[509]. По мере того как роботы получают права (ВВС США, например, утверждают, что их беспилотники имеют право на «самозащиту»), эти же права отнимаются у людей и государств. Нельзя исключать наступления будущего, в котором сильные державы будут использовать своих роботов, оснащенных оружием с лазерными прицелами, чтобы расстреливать врагов на другом конце света якобы во имя человечности. Сейчас они говорят языком закона, однако его понимание в последнее время сильно изменилось и теперь включает убийства людей без суда и привлечение к суду тех, кто не признал над собой его юрисдикции. Что же станет с изначальной концепцией международного права, которая охраняла суверенность государств, устанавливала правила ведения войн, их продолжительности и прекращения в форме договоров между правительствами? Судя по всему, она останется на страницах учебников и философских журналов. Ныне представление о законе, связывающем все государства и их правительства между собой, кажется далеким как никогда[510].
Глава 14Что же осталось?
Таким образом, я считаю, что такой тип подавления угрожающих демократических режимов будет отличаться от всех существовавших в мире ранее: наши современники не найдут ни одного подобного примера в своей памяти…
Технократическая, корпоративная, недемократическая природа этих транснациональных регулирующих сетей будет представлена как новый триумф свободы, который по определению должен дать самые лучшие и полезные результаты с точки зрения общечеловеческих ценностей.
В Тирренском море, в горячих лучах средиземноморского солнца, в 60 милях от берегов Италии поднимаются из воды вулканические острова Санто-Стефано и Вентотене. Каждый из них – не более чем несколько квадратных миль голой, выжженной солнцем и продуваемой всеми ветрами горной породы, где со времен Древнего Рима живут разве что ящерицы, чайки и политзаключенные. Меньший из двух, Санто-Стефано, занимают покрытые водорослями руины огромной тюрьмы Бурбонов, построенной в традициях утилитаризма в конце XVIII в. На Вентотене, чуть большем по размеру, располагалась фашистская тюрьма, и именно там, посреди моря, из которого выступала на горизонте унылая скала Санто-Стефано, маленькая группка итальянских политических заключенных в первые годы Второй мировой войны объединилась для того, чтобы определить корень европейских проблем и найти путь к лучшему будущему. В результате летом 1941 г. на свет появился документ, ставший впоследствии известным под названием «Манифест Вентотене». Его основным автором был молодой Альтьеро Спинелли, недавно порвавший с Коммунистической партией; впоследствии он стал легендарной фигурой в пантеоне послевоенной эпохи в Европе, прославленным федералистом и сторонником интеграции и до самой своей смерти в 1986 г. играл важную роль в продвижении к объединенной Европе.
Отправной точкой для манифеста стали, естественно, провал Лиги Наций и подъем фашизма и нацизма. Манифест осуждал и наивную веру Лиги в международное право, и фашистское поклонение государству, утверждая, что национальное государство в наше время само по себе становится угрозой миру. Европе нужна не новая Лига Наций, а полноценная федерация. Он критиковал и самих коммунистов – вслед за Мадзини – за превозношение ценности классового конфликта. Однако, хотя Спинелли и откололся от коммунистов, их идеи оставались родственными: «прогрессивные силы», верившие в федерацию, должны были действовать от имени «масс», а меньшинство «серьезных интернационалистов», способных действовать решительно, в ленинской манере, должно было обеспечить руководство в критический момент, когда падут фашизм и нацизм и когда «народные массы будут с тревогой ждать нового курса». Настоящую борьбу надо будет вести не против того или иного идеологического течения, а против тех «реакционных сил», которые стремятся восстановить власть национального государства. Надо было сделать так, чтобы федерация оказалась успешной; если отдельные государства захотят идти собственным путем, их надо будет убедить. Только европейская федерация сможет решить проблемы этнического и географического характера, приведшие к войнам на континенте и дважды, начиная с Европы, во всем мире.