— Погоди маленько, ещё не время выступать, — осадил парня Игнаш. — Чуток позже надо бы, чтоб под рассвет подгадать, самое сонное время. Уговор-то помнишь?
— Какой уговор?
— Живым оттуда никто не должен уйти.
На лице Курчана возникла глуповатая ухмылка:
— Уж чего-чего, а это мы — в лучшем виде! Со всем нашим удовольствием!
Не слушая уговоров выступить попозже, кудрявый пушкарь умчался раздавать распоряжения. Тут же у костров загомонили, песня смолкла, зато раздались радостные возгласы: бой — это значит, добыча, веселуха! Среди костров заметались длинные тени, каратели побежали готовить оружие и машины к выступлению.
Игнаш привалился к горячему пропылённому капоту сендера и принялся сворачивать самокрутку. Йоля следила за ним из кабины и помалкивала, она уже заметила: если дядька закуривает, значит что-то вертит в голове, и не нужно к нему лезть. Самоха топтался рядом. Вроде, хотел что-то спросить, да не решался. Игнаш пыхтел самокруткой, вспыхивал красный огонёк, вокруг шумели, сворачивая лагерь, бойцы, а Йоля вдруг отчётливо осознала, что прежняя жизнь миновала, канула, и больше не вернётся. Нет больше уличной воровки, грязной и нахальной, есть девица, на которую все встречные озираются, и глядят, как на диковину какую. Тем временем Самоха наконец решился:
— Игнаш, послушай, чего скажу.
— Чего?
— Ты со мной до Корабля съезди.
— Нет резона.
— Деньги, вот тебе резон.
— Самоха, я уже срубил прилично, с Асташкой уладил, мне боле не надо. И между прочим я потратился, чтобы насчёт Графа вызнать. Четыре процента посредникам, цех пушкарей мне вернёт. Цена товару — полтысячи золотом и две тысячи серебром, сосчитаешь, проценты.
— А ты что, неужто не хочешь на ракетную установку поглядеть, не увидеть, из-за чего столько шума? Я ж тебя знаю, ты — человек! Ты ж не угас пока.
— И что?
— Ты такое увидишь, чего никогда не видывал. Я покажу тебе, как эта вещь работает. Это не оружие, Игнаш, это…
— Песня? — подсказал Ржавый. — Ты мне уже говорил.
— Это песня, которую раз в жизни спеть можно, понимаешь? — в голосе оружейника что-то странное прорезалось, невероятное для толстого выпивохи, торгующего смертью. Даже Мажугу проняло, когда пушкарь это высказал. — Прикинь, Игнаш, если не теперь, ты никогда в жизни не увидишь, никогда! Чего бы ты ни достиг, как бы высоко ни поднялся, а этой песни тебе боле не слыхать! Вот для чего ты живёшь, Игнаш?
Мажуга бросил окурок под ноги, затоптал.
— У меня есть цель в жизни, и она осталась дома.
— Видел я твои цели, Игнаш. Ничего-то ты не знаешь… даже жалко мне тебя. Да что я говорю с тобой о песнях, разве ты пел когда? Эх…
Самохе не хватило слов, чтобы объяснить свои непростые мысли, и он удручённо махнул рукой. Подошёл Курчан — этот тоже разве что не пел на ходу, шёл, подпрыгивал, даже светился изнутри, таким счастливым был.
— Сейчас выступать будем! Расскажи, Мажуга, как это место выглядит, что там? Какая оборона, сколько человек?
— Бараки из старого бетона, вот так друг к дружке пристроены, — Игнаш показал руками, какую форму имеет постройка, — окон мало, и те кирпичом заложены, ворота плёвые, а ограды вокруг считай, что нет, «колючка» натянута, это от мутафагов, разве что. Любой самоход проломит, не заметив. Вот с бараками придётся повозиться. Народу с полсотни, не меньше — это те, что на виду. Ну а сколько в подземном цеху трудятся, сам прикинь. Вам, оружейникам, лучше знать, как производство налажено, какая обслуга нужна.
— А что клепают?
— Видел дробовики, пистолеты простенькие — те вроде местные. Но что на месте точат, а что привозное, под сборку, — Игнаш развёл руками, — тут без понятия.
— Десятка два, а то и больше, считая водителей, и кто на подхвате, — подсчитал Самоха. — Полтора десятка, это уж точно.
— Ага, ага… — бормотал Курчан, он уже прикидывал план атаки. — Значит, оградка хлипкая, атакуем с разных сторон. А в окна не выскочить? Я к тому, чтоб не разбежались сзаду где, пока мы вход распечатывать будем.
— Мы в одном крыле были, — Мажуга подал плечами, — да и то всё под лавки разгорожено, не разглядишь. Мотоциклеткам вели, по кругу чтоб разъехались, вперёд не совались. Они перехватят.
Взревел мотор бронехода, водитель прогревал на холостых. Потом затарахтели мотоциклетки, а дальше уже всё перекрыл рёв двигателей башни. Курчан прокричал что-то, но его слова потонули в грохоте, полосы прожекторного света уже двинулись в стороны, машины карателей пришли в движение. Молодой пушкарь махнул рукой и побежал к орудийной платформе, Самоха пошёл к башне.
На марше колонна вытянулась вдоль дороги. Мотоциклетки умчались далеко вперёд, а сендер Мажуги оказался в середине построения харьковчан, следом грохотала на ухабах артиллерийская платформа, позади неё высилась боевая башня. Луч прожектора с её верхушки ощупывал окрестности, скользил по плоским холмам и зарослям колючего кустарника. Ночью пустошь из жёлтой превратилась в чёрно-белую, в свете прожекторов молчаливый пейзаж казался непривычным и удивительным, особенно странно было Йоле, она в прежней жизни не знала полной темноты так же, как и яркого солнечного света. В диковинку ей была и боевая гусеничная башня — казалось невероятным, что такая громадина может двигаться, и даже довольно ходко, не нарушая походного строя.
— Дядька Мажуга, — крикнула она, перекрывая рёв и грохот идущей колонны, — а как она может так быстро катить? Башня-то? Она ж тяжеленная!
— Не такая и тяжёлая. Она ж не из железа, — пояснил Игнаш, — корпус больше из люминия, а сама кожами обтянута. Три слоя, не то четыре. Пуля не возьмёт, а весу меньше. И не тискай пистолет! Рано ещё.
Йоля послушно убрала руку с кобуры. А только очень уж приятно было ощущать под пальцами эту тяжёлую рубчатую рукоять. Дареный пистолет делал девчонку уверенней, она ощущала себя сильной и… как бы это сказать, более полной, настоящей. До сих пор она была единственной такой — среди вооружённых мужчин, слабой такой, ну а теперь совсем другое дело.
Впереди чуть в стороне от дороги ударили выстрелы. Сперва автоматная очередь, потом несколько одиночных. Колонна остановилась, головной бронеход съехал с дороги, его пулемётная башня развернулась в степь, а толстый луч прожектора с башни стал шарить по округе, отыскивая цель. Из темноты вылетела мотоциклетка, блеснула в световом луче круглым боком. Водитель лихо подлетел к орудийной платформе, на обшитой листами железа площадке показался Курчан.
— Что за стрельба?
— Да на дороге какие-то! — крикнул каратель с мотоциклетки. — Увидели колонну — и в степь тикать. Да где им от нас уйти! Прижали их, заставили тормознуть и по колёсам стрельнули, они теперь до утра не сдвинутся. Изрешетили им шины!
— А что за люди? Торговцы?
— Не, селюки, фермеры на самоходе грузовом! Расторговались и домой катят! То есть катили, а теперь здесь заночуют! Ну, мы вперёд погнали!
Колонна снова тронулась с места. Йоля спросила:
— Дядька Мажуга, а чего это?
— Ну, как чего… Всех встречных останавливать будут, чтобы никто незаконных оружейников не предупредил. По колёсам, вишь, стрельнули — теперь фермеры застряли не то что до утра, а и вовсе невесть на сколько. Пока ещё кто их заметит… Если б на дороге, другое дело, утром непременно на них какие-нибудь проезжие наткнулись, а они сдуру в степь ломанули, там их и оставили…
Мажуга говорил об этом спокойно — подобные истории случались частенько. Когда харьковская карательная бригада выступала в поход, с «селюками» не церемонились. Этим ещё повезло, что только шины попортили, могли бы сгоряча и перебить всех. Одно слово — каратели!
В небо выползла пузатая серебряная луна, Йоле и это было в диковину. Она то и дело высовывалась из-под крыши, чтобы получше разглядеть светящийся кругляк над головой. Ветер трепал неровно обрезанные пряди, они щекотали лоб и щёки, но девчонке это нравилось. Ветер такой, будто к самой вентиляторной отдушине башкой сунулась, но из харьковской воздушной системы воздух идёт жаркий, пованивает горелым машинным маслом, плесенью и ещё какой-то дрянью, а здесь — раскалённой за день сухой пылью и немного травой. Так бы и мчалась сквозь ночь, да ощупывала бы украдкой рукоять дареного пистолета.
Но всю ночь так катить не пришлось. Курчан остановил колонну, мотоциклетки разъехались с дороги в стороны — им предстояло обогнуть поселок подпольных оружейников и следить, чтобы никто не сбежал, а тяжёлые боевые машины должны были атаковать ферму. До рассвета оставалось порядочно, и Мажуга посоветовал подождать, чтобы напасть в самый сонный час, когда даже самые стойкие караульные нет-нет, да и прикемарят. Однако Курчану не терпелось, он спешил броситься в бой, власть над многими людьми и грозная сила боевых машин, отданных под его начало, кружили пушкарю голову. Он заявил, что шум моторов могут услышать в посёлке, поэтому ждать нельзя. Напрасно каратели, что поопытней, пытались объяснить ему, что там такой ор и грохот, что услышат разве что если из орудия пальнуть — да и то лишь в том случае, если снаряд точно в цех попадёт… Йоля тоже пыталась пискнуть: «Та не, там гудят, сами себя не всякий раз расслышат!» — но напрасно, Курчан уже решил напасть сходу. Мажуга легонько подтолкнул её к сендеру:
— Залазь, мы в сторонку отъедем, пока драка закончится.
На самом деле Игнаш только поначалу ехал в сторону от посёлка незаконных оружейников, потом Йоля заметила, что он понемногу сворачивает. Сендер медленно пробирался без дороги, в полосе света перед ним плыли пологие склоны, поросшие жёсткой, как щетина, травой, колючки, торчащие из твёрдой высохшей земли бетонные обломки, всё было серым, бесцветным.
— Дядька, куда ты рулишь? Мы уже, поди, на другой стороне от этой домины длинной?
— Так и есть. Сейчас, как пальба пойдёт, и до нас никому дела не будет, мы выкатим на пригорок и фары отключим, тогда гляди в оба. Я эту высотку присмотрел заранее, с неё всё будет видно. Ну и убегать мимо, по оврагу, всего сподручней.