Дикари медленно сходились со всех сторон, тянули руки, выли. Мажуга повёл кольтом по кругу, вдоль перекошенных морд, это дикарей не напугало, они надвигались и выли так, что заглушали звук мотора сендера. Йоля влетела в круг, разметав по пути костёр, бампером сшибла двух дикарей, затормозила возле Мажуги и, вскинув «беретту», стала палить. На расстоянии в десяток шагов она не мазала, дикари бросились в стороны, Ржавый выпустил две последние пули из кольта и снова зацепил Самоху за воротник. Тот барахтался, скреб ногами… а дикари, и раненые, и невредимые, бежали врассыпную.
Игнаш поднял вконец обеспамятевшего Самоху и поволок к сендеру, рванул дверцу. Дикари сновали вокруг, на границе освещённого круга, не решаясь приблизиться. Из темноты вылетело копьё, ударило Мажугу в спину, он пошатнулся, наконечник попал в панцирную пластину и застрял. Йоля дважды выстрелила, из ночи, разорванной сполохами костров, отозвался пронзительный вой.
Игнаш впихнул управленца на заднее сиденье, и Йоля проворно переползла с водительского места, Ржавый прыгнул за руль. В песок, там, где он только что стоял, вонзилось копьё, другое проскрежетало по дверце сендера. На громадном черепе появился Уголёк, с трудом поднял длинное ружьё Аршака. Его роскошный наряд был изодран, лицо разбито в кровь. Ноги дикаря дрожали, и ствол ходил ходуном. Мажуга врубил газ, Уголёк выстрелил. Сендер рванул с места, процарапал бортом по кости, Уголёк, опрокинутый отдачей, свалился с черепа, Самоха, рядом с которым ударила пуля, вскрикнул. Сендер проломился сквозь навес из шкур, вспыхнули фары, лучи света прыгали и вырывали из ночи то груды песка, то убегающего дикаря, то пронзительно шипящего маниса. Ящеры, напуганные стрельбой и светом, проломили загородку и метались по стойбищу, увеличивая общую неразбериху.
— Пистолет! — крикнул Мажуга. — Йоля! Заряди! Пистолет!
Она, сопя, склонилась на сиденье, сендер трясло, патроны никак не входили на место… Беглецы уже покинули окрестности стойбища, теперь летели по пустыне, взлетали на барханы, тогда в фары летели тучи пыли, потом скатывались вниз, сендер буксовал, обрушивая со склона пласты песка… Самоха возился на заднем сиденье, он всё никак не мог освободить руки, но не решался позвать Мажугу и попросить, чтобы его развязали. Толстяку хотелось, что его умчали подальше от стойбища.
Игнаш сбавил скорость, сендер покатил осторожнее, теперь они не мчались напролом, а объезжали препятствия. Самоха сел ровнее и оглянулся. Пустыня, серебристая в лунном свете, шевелилась — на барханах возникали и пропадали дёргающиеся силуэты.
— Погоня! — крикнул управленец. — На ящерах скачут!
Мажуга оглянулся, тоже заметил движение позади.
— Ах ты ж, некрозное семя…
Йоля вогнала магазин в гнездо и взобралась на сиденье, обернувшись назад.
— Дядька Самоха, ляг, что ли, — деловито потребовала она. — Мешаешь!
Оружейник рухнул и вжался в пыльную обивку. Наездники мчались за удаляющимся светом фар и никак не отставали, но и сближаться, вроде, не спешили. Скорей всего, они просто не хотели терять сендер из виду и выжидали подходящий момент.
— Нож дайте, что ли, — попросил Самоха, снова усаживаясь на сиденье…
Прямо по ходу песок раздался, стал осыпаться куда-то вниз, перед капотом взметнулось толстое щупальце, будто из земли выросшее. Оружейник охнул и снова сполз вниз. Сендер тряхнуло. Йоля, глядящая назад, увидела, как позади почва идёт трещинами, пыль и песок ссыпаются в них, а из-под земли одно за другим высовываются щупальца, машут в воздухе. Позади раздались крики, дикари, завидев опасность, осаживали манисов и разворачивались.
— Сейчас, — прохрипел Мажуга, — оторвёмся…
И втопил педаль газа.
Когда подземное чудище и погоня остались далеко позади, Ржавый сбавил скорость. За багажником клубилась пыль, серебристая в лунном свете, сендер катил, не спеша… потом встал.
— Развязывайте, что ли, — подал голос с заднего сидения Самоха.
Йоля открыла дверцу, чтобы перейти назад и освободить оружейника. Мажуга придержал её за локоть, протянул кохар:
— Надень сперва.
— Откуда?
— Караульный был. Потом уже не до того стало, а этого я спокойно сделал, успел кохар с него снять. Вот теперь порядок, теперь ступай. Да, возьми, вот, нож, верёвки разрежь.
— Ну, Мажуга, ну, девка, — Самоха потёр затёкшие онемевшие руки. — Ну, я прям не знаю, что сказать… Я уже думал: всё, конец мне. Уголёк этот, некроз его возьми… Я уж с жизнью распрощался, а тут вы.
— Мне, Самоха, без тебя возвращаться нельзя, — объяснил Игнаш. — Как бы я после цеховым объяснил? Увёл колонну, вернулся сам. Так что тебя я беречь буду.
— Хочешь сказать, из-за этого меня спасал? — пушкарь криво улыбнулся. — Врёшь ты.
— Ну и вру, — Игнаш потянулся за кисетом, встряхнул его. — Эх, табак заканчивается…
— Но этот, как его, который Уголёк! В засаду же завёл, а? Такой смирный, вроде, казалось, всё подпрыгивал, подпрыгивал…
— Кто его разберёт, что у них с Аршаком промеж себя было, — Ржавый чиркнул зажигалкой, затянулся. — Но старика малец, похоже, сам и прикончил. Башку отхватил.
— Я видел, когда нас в стойбище волокли. Слушай, а у тебя оружие какое найдётся? А то я без ствола как голый прям.
— Дробовик есть. Сейчас докурю, полезу искать. — Мажуга поднял руку с самокруткой — пальцы дрожали. — Сейчас…
А на Самоху накатил приступ болтливости, сказывался пережитый страх. Он стал описывать, как их тащили в стойбище, как они пытались вырваться, как возвратился из погони Уголёк, и дикари стали орать, скакать вокруг него.
— …И стволы отобрали, всё с собой унесли, и то, что в сендере было в багажнике, тоже забрали. Игнаш, зачем им стволы? Они ж ими не пользуются?
— Может, думали научиться. Щенок-то стрелял в нас, значит, умеет. А ещё верней — на продажу. Сменяли бы на что. Самоха, ты как? За руль сядешь?
— Можно. Только куда править?
— Сам не знаю. Солнце взойдёт, оглядимся.
Когда взошло солнце, вокруг была пустыня и ни малейших признаков дороги. Песок, чёрный в тени и серебристый под луной сделался серым, потом розовым, потом, когда солнце поднялось над барханами — снова серым. Прикинув, где восток, Мажуга решил держать путь на север — к Мосту так, может, и не выехать, но берег в той стороне, то есть, край пустыни. За руль сел Самоха, Йоля перебралась назад.
К полудню бак опустел, Мажуга перелил запас из канистры, снова сел за руль, и они поехали дальше. Вокруг расстилались пески, и не было заметно ни малейших признаков жизни. Днём всё живое зарывалось поглубже в ил. Сендер катил на север, а пейзаж не менялся, как будто они стояли на месте. Ни примет, ни движения — только серые пески. Потом Мажуга забеспокоился: горючее убывает, и края Донной пустыни не видать. Он остановил сендер и взобрался на капот. Долго крутился, оглядывая горизонт — то так, из-под руки, то в оптический прицел. Йоля с Самохой ждали.
— Вон там, — указал наконец Игнаш рукой. — Далеко, некроз его возьми, но всё-таки уже видать.
— Мост? — с надеждой спросил Самоха.
— Берег. От дороги к Мосту мы далеко отклонились, пока бегали то за дикарями, то от дикарей. Я сейчас уже не соображу, в какой он стороне, по правую или по левую руку.
— Дай поглядеть, — Йоля тоже вскарабкалась на капот.
Мажуга дал ей прицел и, взяв за плечи, легонько развернул в нужную сторону. Сперва она ничего не рассмотрела, только однообразные серые пески, уходящие к горизонту. Потом сообразила: берег — это тёмная полоса, тянущаяся на севере. Смотреть на тёмную полосу стало неинтересно, она принялась вертеться, грохоча ногами по капоту, глядела в разные стороны… Потом ойкнула и быстренько спрыгнула на песок.
— Что?
— Уголёк, Улла-Халгу этот… он прямо на меня глядел.
— Он далеко? Он тебя увидал?
— Не знаю, я повернулась, а он прямо на меня глядит. И ещё там не меньше десятка, на ящерах.
— Вот тварь, — в сердцах выругался Игнаш, — другой бы отстал от нас! Мы ж сколько его народу положили, на кой ему ещё своих терять? И так племя захудалое… Ладно, погнали отсюда. Самоха, ты там поглядывай назад.
Сендер покатил на север. Тёмную стену вскоре уже можно было разглядеть и без оптики, но потом сколько ни ехали, она никак не желала приближаться, так и оставалась узкой полоской над серыми песками. Просто полоской, без подробностей, без формы, без различимых деталей. Оптический прицел теперь был у Самохи, тот время от времени смотрел назад. Пару раз жаловался, что серая иловая взвесь мешает разглядеть, но, вроде бы, кто-то пылит следом, не упуская из виду.
Край пустыни возник перед беглецами как-то рывком, сразу. Вмиг превратился из тонкой линии в обрывистый берег, встающий над песками. Может, развеялась дымка, стоящая над пустыней, и вздымающиеся над ней скалы проступили явственней, а может, это был какой-то оптический фокус, игра солнечных лучей в раскалённом воздухе… Беглецы приободрились, всматриваясь в угрюмые скалы. Это не было настоящим берегом. Когда на месте Донной пустыни плескались волны Чёрного моря, эти почти отвесные стены являлись краем шельфа, узкой полосы мелководья.
Вечером закончилось горючее, последний запас, перелитый из канистры. Мажуга спрыгнул на песок.
— Всё! Не будем терять времени, собирайтесь.
Большую часть поклажи пришлось бросить, всё равно на кручу с грузом не поднимешься. Взяли только патроны, монеты и остатки вяленого мяса. Последний арбуз выпили на месте, чтобы меньше тащить… и побрели, обливаясь потом и увязая в песке. Преследователи не появлялись, вечернее солнце заливало красным пустыню, пески будто покрылись кровью. Потом беглецы оказались в тени и дружно задрали головы, разглядывая скалистые стены, встающие над краем Донной пустыни. Обрыв только издали казался отвесным, а вообще подняться можно было, правда, не везде. Самоха, совсем обессилевший, присел на камень и закрыл глаза. Йоля с Мажугой разбрелись в разные стороны, присматривая местечко для подъёма. Наметили путь и стали карабкаться на скалы. Известняк крошился под пальцами, ворохи обломков срывались из-под ног, вызывая внизу шуршащие осыпи. Толстяк управленец лез последним, камешки и струйки песка валились на него, но Самоха не жаловался и даже почти не отставал. Когда они поднялись на высоту в десяток человеческих ростов, вдалеке показалась полоса пыли — приближались тёмные точки, иловая взвесь кружилась за ними, вздуваясь пушистым хвостом.