— Вот он, Пузырь! — объявил проводник, указывая толстого торговца, удобно устроившегося в беседке, увитой побегами водяных арбузов. — С ним теперь дело имейте.
Пузырь вполне соответствовал своему прозвищу — круглый, мягкий, лоснящийся, просто волдырь, а не человек.
— А, добрые оружейники! Я видел грозные боевые самоходы, под колесами которых содрогался Мост и едва не сыпались с веток арбузы и плоды мамми! — торговец поднял пухлые руки в приветствии и даже сделал вид, что пытается встать. — Сегодня добрые оружейники сделают меня счастливым, они купят большой запас в дорогу! Опасная дорога по Донной Пустыне, и фляжек нужно запасти немало, ведь в пути может приключиться всякая беда! Конечно, я с радостью помогу вам подготовиться к трудному переходу, все для вас, все для вас! Лишь бы путь ваш оказался приятен.
— Приятен, — хмыкнул Самоха, — это через пустыню-то? Где чудища да людоеды? Ладно, говори цену.
— Очень хорошая цена, очень просто сосчитать, одна фляжка против одной монеты, если добрые оружейники возьмут сто фляжек, это им обойдется в сто монет, совсем просто! Платите монеты, и товар вам доставят немедленно, куда пожелаете! Мои рабы загрузят, чтобы добрым оружейникам не пришлось утруждать себя!
— Они у Квадрата остановились, — подсказал Аршак.
Пузырь рассеянно покивал и уставился на Йолю, он только сейчас обратил внимание на девушку. Та отвернулась. Она уже начала привыкать к всеобщему вниманию, даже надоело чуток.
Самоха осведомился, какие монеты здесь в ходу, прикинул курс гривны… и кивнул:
— Беру сто пятьдесят. В самом деле, дорога опасная, мало ли что.
Потом, сопя, полез под жилетку, вытащил кошель, подкинул на ладони, покачал головой, полез за другим, а первый сунул в брючный карман. Пузырь следил за этой процедурой очень внимательно и улыбался сладко-сладко. При этом то и дело искоса поглядывал на Йолю. Пушкарь подошел к столу и стал отсчитывать деньги. Улыбка Пузыря несколько потускнела. Если бы харьковчане хоть немного знали этого приторно-сладкого болтуна, то поняли бы, что он сейчас ужасно разочарован. Торговец несколько дней назад установил монополию на арбузы и взвинтил цены. Когда покупатели принимались возмущаться или жаловаться, Пузырь получал удовольствие. Но Самоха цен не знал, казенных денег при нем было довольно, и он спешил. Долгие речи Пузыря казались оружейнику досадной задержкой — заплатить бы скорей, да и двигать к Кораблю.
Пока Самоха выкладывал на стол монеты, а Пузырь разглядывал Йолю, мальчишка, ученик Аршака вился вокруг, точно муха, заглядывал пушкарю в руки, отбегал в сторону, щупал побеги арбузной лозы, обвивающие беседку Пузыря — словом, ни мгновения не оставался на месте. Йоля, глаз которой был на подобные номера наметан, заметила, что смуглый дикарь, ловко сунул руку в карман Самохи и вытащил кошель — тот, что пушкарь отложил, прежде чем рассчитываться. Йоля прикинула, куда молодой сейчас рванет и стала медленно сдвигаться в сторону. Игнаш краем глаза следил за ее перемещениями.
Ученик Аршака, завладев монетами, отступил, сунул кошель себе за спину, под ремень, перетягивающий портки, и засеменил бочком, удаляясь от Самохи. Йоля, мимо которой молодой проскочил, сунула руку ему за спину, и выдернула добычу. Дикарь ничего не почувствовал, он проскользнул за громадную фигуру Аршака и там остановился, пританцовывая и кривляясь. Самоха закончил рассчитываться, Пузырь кликнул приказчика и стал многословно объяснять, чтобы тот доставил груз покупателю, да пусть поспешит, и пусть выбирает самые крупные и спелые фляги, потому что большому покупателю — большие арбузы!
Игнаш положил Йоле ладонь на плечо и указал взглядом на управленца. Сам он не заметил, что дикарь залез в карман оружейника, но успел увидеть, как монеты вторично сменили хозяина и узнал кошель. Остальное домыслить было проще простого. Понял ли Пузырь, что происходит, или нет, было непонятно, за Йолей он наблюдал очень внимательно и вполне мог приметить приключения кошелька.
Йоля подошла к отдувающемуся потному Самохе и подергала за рукав:
— Дядька Самоха, а дядька Самоха, это ж ты уронил! На-ка возьми! Осторожней надыть с денежкой, народ здесь ненадежный!
Оружейник растерялся и стал старательно упихивать деньги поглубже в карман жилетки, Аршак окинул ученика задумчивым взглядом, а Пузырь снова развеселился.
— Ай, какая хорошая девочка, очень, очень шустрая, очень! Ты, добрый человек, — толстый палец указал на Мажугу, — сколько хочешь за эту девочку?
— Не продается, — буркнула Йоля, настроение снова испортилось. Да что ж они все от нее хотят? — Дядьки, пошли отседова.
На обратном пути проводник с мальчишкой немного отстали, и когда харьковчане сворачивали за угол, обходя цистерну Квадрата, Йоля, оглянувшись, успела увидеть, что Аршак, ухватив ученика за длинные косички, отвешивает ему тумаки да пинки. Наказание незадачливого воришки было вполне в духе харьковских трущоб, и единственная мысль, которая в этот миг пришла ей в голову: правильно она патлы обрезала всегда, зря Игнаш бранился, вот как раз ради таких случаев и следует волосья стричь.
Пока Аршак занимался воспитанием ученика, Игнаш пошептал Самохе на ухо, тот кивнул и сказал: «Ага!» О чем шла речь, Йоля не поняла, потому что они добрались к парковке, на которой оставили своих. Там происходило вот что: каратели, собравшись кучей, весело болтали и посмеивались, указывая друг другу пальцами на Штепу. Тот лежал на грязном бетоне подле сендера и блаженно жмурился, над ним вились мухи, но настроения Штепе это никак не портило. Он пел. Мотив выходил веселый, можно сказать, лихой, и голос у Штепы сделался вдруг высоким, чистым, только ни слова разобрать было невозможно.
— Чего это с ним? — Самоха с подозрением оглядел веселую толпу. — Опять накурился, что ли? Или он на каком языке другом поет? Он что, языкам обучен?
— Подошел какой-то оборванец из местных, пошептались они, — объяснил один из карателей, пулеметчик с бронехода. — Штепа ему монет дал, а потом вдруг хлоп — и лежит, поет.
— Что, прямо на землю повалился?
— Та не, сперва на капот, это уже потом с капота брякнулся. И ничего, он даже не заметил!
Харьковчане снова рассмеялись. Игнаш подошел поближе, нагнулся и распахнул на груди певца жилетку. С плеча Штепы свисал вытянутый сморщенный комок коричневого цвета.
— Это что? — Самоха тоже подошел глянуть.
— Мамми, дурь такая, сильней травы раз в двадцать.
— Сними ее, Игнаш.
Ржавый взялся за коричневую полосу, вывернул, потом дернул — мамми отделилась от тела Штепы, на плече остался слегка кровоточащий порез.
— В кровь проникает, — пояснил Мажуга. — Уже успело долбануть. Теперь до ночи ему весело будет.
Тут показались невольники Пузыря — везли на ручных тележках арбузы. Потом явился Аршак с учеником. На смуглой мордахе следы побоев были не очень заметны, но досталось мальцу крепко. Впрочем, резвости молодой не утратил, вертелся и скакал по-прежнему. Проводники отправились в Квадрат за поклажей. Вернулись быстро, старик нес заплечный мешок, молодой — суму на ремне через плечо. У обоих к поясам были подвешены фляги, ученик вооружился тесаком, наподобие того, что болтался на поясе Аршака, но вдвое меньшим.
Самоха принял фляги по счету, потом велел:
— Значит, так. Этого урода в бронеход, вот ты сендер поведешь, — ткнул пальцем в стрелка, который рассказал, отчего Штепа поет. — Грузитесь, я сейчас.
Тряся потными боками, оружейник убежал в Квадрат, вернулся с бутылью. Одышливо сопя, подошел к сендеру Игнаша и протянул бутылку Йоле:
— Держи, красавица. За кошель, что вернула. А ты, Игнаш… ну, не знаю, как ты ее разглядел, грязную, но девка — просто золото. Все, щас тронемся. Эй, Аршак, давай в сендер, да не в мой, а в тот, другой! И пацану своему вели, чтоб угомонимся. Резвый больно.
Пока Игнаш слушал, как распоряжается Самоха, Йоля быстро, пока Ржавый не помешал, выдернула пробку и хлебнула. Тут Мажуга спохватился и отобрал бутыль.
— Сладкое, — заявила Йоля, вытирая губы, — я такого еще не пробовала.
Игнаш осторожно отпил глоток.
— Арбузное вино, что ли? Я тоже покуда не пробовал, а слыхал много.
— Ладно, давай сюда, я заслужила, это мне! Мое!
Мажуга подумал и возвратил вино, сказав:
— Только много не пей, а то развезет на жаре, будешь, как Штепа, песни распевать. И кто тогда за самохиным золотом проследит?
Харьковчане и проводники расселись по местам, машины стали выезжать со стоянки. Йоля сделала еще один глоток — чисто из упрямства, потом закупорила бутылку. Мажуга верно рассчитал — она бывала достаточно рассудительной, если ей доверять. Вот если запрещать — точно бы назло поступила, пусть и во вред себе.
Харьковчане собрались за выездом с Моста. Самоха велел всем выйти из самоходов и слушать проводника. Аршак гулко откашлялся и завел рассказ о том, какая она ужасная, эта Донная пустыня. Особенно упирал на то, что без опытного проводника нельзя вглубь соваться, и что мудрый Самоха поступил очень верно, наняв именно его, Аршака:
— Потому я этот ил вдоль и поперек истоптал, все эти места мне ведомы, и сколь разов я от тварей местных отбивался, а сколь с людоедами схватывался — не сосчитать! Все тут знаю, все покажу, все разобъясню!
— Людоеды нам — что? Они ж дикари, а у нас — во, сила! — выкрикнули из толпы карателей.
— Людоеды эти места знают, и хоть сила ваша велика, а лучше опасайтесь. И уж чтоб без моего слова никто не совался на ил. В нем твари живут, опасные, ядовитые. Гады всякие, зверье. Бывают и такие, с которыми биться невозможно, только убечь вовремя — вот спасение, но к таким я вас не поведу, пройдет ваш караван по местам поспокойней. И там будут опасности, да я уберегу, токо слухайтесь моего слова. Как покатим по илу, из самоходов — ни на шаг. Без моего ведома ни до ветру чтоб не ходили, ни покурить-подышать, а то знаю я вашего брата! Когда на привал встанем, тоже меня слухать. Кому чего надо, спрошайте, я для того с вами иду, на вопросы отвечу, от беды уберегу.