Потом Мажуга бинтовал располосованную крабьей клешней ногу, а Йоля подвывала — но тихонько, вполголоса. После этого Игнаш велел ей выпить арбузного вина и спать.
— А я еще посижу, — сказал, — погляжу, что тут да как.
Больше до рассвета никакой тревоги не возникло, однако колонна не досчиталась Штепы. Он, придя в себя под утро, полез из бронехода по нужде, прошел два шага из круга, да и свалился ничком. С башни часовой его видел, но больше ничего не заметил. Когда к карателю подбежали и перевернули, он уже не дышал.
— Эй, проводник, — позвал Самоха, — что с ним приключилось?
Старик пожал плечами:
— Пустыня его забрала.
— Эт я вижу, но как? От чего человек помер?
— Не знаю, — равнодушно ответил Аршак.
— Как же так? Живешь здесь и не знаешь?
Старик снова пожал плечами. Лицо его оставалось непроницаемым.
— Ладно, — управленец махнул рукой. — Закопайте Штепу, да двинем дальше.
— Нет, нет! — вот тут Аршак всполошился сразу. — Не копать! Копать нельзя! Камнями завалим! И в путь погоди, начальник, не спеши выступление командовать. Буря будет, здесь переждать надобно. Здесь место получше.
Самоха с сомнением глянул в чистое, даже можно сказать, гладкое небо… но смолчал. Йоля все пыталась перехватить взгляд Уголька, но тот, хотя и скакал вокруг самоходов, как обычно, на девчонку не посмотрел ни разу. Это лишь укрепило ее подозрения.
Непогода пришла внезапно. Горизонт начал темнеть — сперва незаметно, потому что солнце встало, с рассветом пришли свет и жара. Только западный край пустыни постепенно заливался темнотой, будто туда солнечные лучи не попадали. Медленно-медленно темная пелена стала наползать, приподниматься над горизонтом, будто чистое голубое небо затягивал полупрозрачный полог.
Самоха велел всем укрываться в закрытых самоходах, проводник не соврал, что-то надвигается. Каратели, напуганные смертью Штепы, и без того наружу совались неохотно, так что приказ выполнили поспешно. Аршак прошелся вокруг бронированных машин, указывал, какую щель заткнуть, где подогнать получше. На бойницы верхних этажей гусеничной башни не предусматривались заслонки, их затыкали тряпками, ветошью и старой одеждой. Лопасти с ветряка сняли, барахло, установленное снаружи, закрепили получше, сендеры накрыли отрезами брезента. Игнаш с Йолей перебрались в башню к Самохе. А небо темнело все быстрей, ветер усилился. В щели стало заносить крошечные частички ила… Проводник с Угольком остались снаружи, харьковчане поглядывали на них сквозь узкие щели в броне. Старик с пацаном развернули одеяла, забрались в сендер и накрылись одеялами как пологом. Поверх еще кусок брезента накинули, зацепив за крюки на бортах сендера. Самоха велел задраивать последние дыры, но ветер проникал в щели, нес иловую пыль, совершенно закупорить башню все-таки не удалось.
Вой за броней нарастал, многослойные кожаные стенки башни, натянутые на каркас из люминевых трубок, задрожали, как бубен, в сочетании с ревом ветра и рассыпчатой дробью, которую выбивали песчинки, это звучало как дикая музыка. Башня стала слегка раскачиваться под ударами бури. Каратели, набившиеся на второй этаж, поспешили спуститься в нижний отсек, там было тесно, люди сидели и стояли в духоте вплотную друг к другу, жаркий насыщенный иловой пылью воздух обвевал их. Йоля решила сидеть наверху, Игнаш тоже остался. Сперва внизу разговаривали, харьковчане повышали голос, чтобы перекричать рев и треск, потом смолкли — пустыня выла сильней. Ветер врывался в щели, закручивал внутри стен спирали и петли, вихрем вились струйки илового праха, лезли в нос и горло, не давали вздохнуть. Йоля стянула платок с головы и обмотала лицо, Мажуга стряхнул куртку и накрыл ею голову. А вокруг башни уже не ревело — гром шел настоящий. Что-то оглушительно трещало, ухало и раскатисто громыхало вокруг, верхушка сооружения ощутимо раскачивалась. Хотя гусеницы не отрывались от грунта, башню трясло, ее каркас гнулся, скрипел, визжал — но эти звуки были совсем не слышны в грохоте стихии.
Налетел новый порыв урагана, скомканную ветошь, которой каратели заткнули бойницу, выбило, как снаряд из пушки, в башню ворвался ворох частичек ила, а в открывшемся проеме показалось серое небо, исчерченное зигзагами потоков мелкой пыли. Прокатился раскат грома, фиолетовая зарница блеснула совсем рядом, ослепила. Небо рвалось в башню, силилось протиснуться внутрь, в темное душное нутро, запускало пылевые щупальца, тянулось к людям. Порывы ветра били сквозь щели, словно клинки.
— Дядька! — заорала Йоля. Прижимая платок к лицу, чтобы не задохнуться в этой пыльном мареве. — Дядька-а-а! Ты говорил: небо красивое-е-е-е!!!
— Смотри!
Игнаш чуть распахнул полы куртки, которую набросил на голову, и указал пальцем в светлый прямоугольник бойницы. По грозному черному небу величественно проплывали гигантские крылатые силуэты, огромные, широченные, тень их могла бы накрыть башню целиком, если бы светило солнце, но солнца не было, все стало серым.
— А-а! Что оно такое?!
Игнаш молчал, притихла и девчонка. Оба заворожено наблюдали, как чудовища, проплывают сквозь вихри и бьющие из черного неба молнии, взмахивают треугольными крыльями, перестраиваются на ходу, взмывают к серому небу и ныряют к серой земле. Одно из них плавно снизилось к соседнему пригорку, качнуло округлой головой, слишком маленькой для таких здоровенных крыльев, под ним завертелся песчаный смерч, а тварь снова взмыла к клубящимся в вышине тучам. В полете скатов было нечто такое, что притягивало взгляд, не позволяло отвернуться или закрыть глаза, эта картина пьянила и очаровывала, хотелось вырваться наружу, под ветер и потоки иловой пыли, окунуться в них, словно в бескрайний океан, броситься, очертя голову, взмыть ввысь, раскинув руки…
Мажуга встряхнулся, помотал головой, прогоняя наваждение. Качаясь под ударами ветра, встал, подобрал затычку, выбитую бурей, и шагнул к бойнице. Ветер упирался, противился его усилиям, но он сумел вогнать ветошь на место. Рев, грохот и скрежет будто ножом отхватили — шум мигом стих. Да и буря, похоже, шла на убыль. Летающие звери неслись в ее хвосте, ловили последние выдохи урагана, чтобы раскинуть чудовищные черные крылья…
Мало-помалу шум стал стихать, башня больше не пыталась оторваться от земли, и бока ее гудели тише под напором слабеющего ветра. Наконец Игнаш решился выдернуть затычку из бойницы, в лицо пахнуло сухим теплым ветром, насыщенным белесой иловой пылью. Но это уже не было ураганом и не пугало невероятной мощью.
Мажуга оглядел пустыню — все вокруг было равномерного серого цвета: и земля, и небо, и боевые машины конвоя, припорошенные илом. Он прошел к лестнице, вскарабкался к верхней, открытой, площадке и поднял люк. На голову просыпался песок, Мажуга выругался, пожелав пустыне провалиться в некроз. Откинул крышку и вылез наверх. Йоля, отняв от лица платок, следила за тем, как он выбирается наружу, потом поднялась следом.
— Эй, чего там? — окликнули снизу, из ходового отсека.
Мажуга огляделся. Полог, перекрывавший трофейный сендер, зашевелился, отполз в сторону, с него обильно осыпалась пыль, ее тут же подхватил ветерок и понес над серой пустыней. Показалась черная голова, облепленная спутанными косичками, потом шея и плечи. В волосы Уголька набился мелкий прах, смуглый парнишка выбрался из-под брезента и встал на сиденье, он был с ног до головы покрыт пылью, будто слеплен из ила, только черные глаза живые на землистом лице. Под сендером ветер нанес холмик песка, да и другие самоходы были погружены в грунт почти до колесной ступицы, будто вросли в землю и успели пустить корни.
В нескольких десятках шагов от погруженного в пыль бронехода лежал скелет большущего зверя — скалился плоский череп, длинные лапы разбросаны в стороны. Шагов десять от морды до кончика хвоста. Кости выглядели так, будто их обглодали совсем недавно, на них даже кое-где остались бурые и багровые клочья, сплошь облепленные иловой пылью.
Рядом с Угольком выпрямился Аршак, стал хрипло откашливаться и вытряхивать песок из бородищи и буйной шевелюры, стянул ремешок, стягивающий волосы — и с его головы сбежал целый ручей мелкого песка.
— Эй, старый! — окликнул проводника Мажуга. — Наружу-то можно? Или как?
— Ты уже снаружи, — прогудел Аршак. — Вниз пока не слазьте, поглядеть надо, чего ветром принесло.
Уголек спрыгнул на песок и вприпрыжку поскакал вокруг сендера, потом пробежался между замерших самоходов, присел, разрыл ладонями песок, вскочил, побежал дальше, снова нагнулся над какой-то находкой, что-то подобрал и запихнул в суму, висящую на боку… потом еще и еще раз. Круг внутри строя замерших самоходов постепенно покрылся мелкими отпечатками его ног, впечатление голой чистоты сглаженного ветром грунта стала исчезать.
Игнаш с Йолей наблюдали за его перемещениями. Всякий раз, когда Уголек приближался к башне, Йоля перегибалась через борт боевой площадки — метилась плюнуть на утыканную пропыленными косичками башку, но случая так и не представилось. Тогда она, порывшись в карманах, отыскала ржавую гайку и швырнула в спину проводнику. Попала между лопаток, Уголек почесался и потрусил дальше.
Облазив круг, парнишка помчался снаружи, обежал самоходы, потом возвратился к центру вскинул голову, принюхался, тряся косичками… Уголек ни на миг не оставался на месте, будто его носило ветром. Да и сам он, мечущийся, вертящийся, окутанный облаком пыли, которая летела с косичек, казался осколком пронесшейся бури — смерчем, который по какой-то причине отстал от урагана и задержался здесь.
— Ну, чего там, Игнаш? — позвал снизу Самоха.
— Погоди, пусть проводники осмотрятся.
— Да вылазьте, только осторожно, потихоньку, — разрешил Аршак. — Малый ужо облазил все, ничо не заприметил.
Каратель приоткрыл дверцу бронехода и выглянул.
— Не опасно щас тута?
— В пустыне всегда опасно, — отрезал Аршак. — А теперь здесь не опасней, чем обычно. Прошла буря, миновала.
Пушкарь медленно и очень осторожно спустил с подножки ногу, пощупал мягкий слой илового наноса, поставил сапог. Потом ступил другой ногой, ничего не произошло. Каратели полезли из стального нутра наружу. Арашак, проваливаясь по щиколотки в мягкий слой ила, побрел за учеником.