За ту подпись в признании унии и удостоили Виссариона титулом римского кардинала. С Флорентийской унии папа проникся к Виссариону доверием. И сейчас, когда он говорил о том, что Павла Второго заботило с давних лет, папа слушал внимательно. Да, мусульманский мир наступает на Европу, грозит христианству. Как спасти паству Христову? Какие силы противопоставить туркам? Не эти ли вопросы волновали последних византийских императоров и константинопольского патриарха?
Об этом ведёт речь и Виссарион. Он как бы утверждает Павла Второго в его раздумьях, в мыслях, в каких папа уже почти утвердился, когда отказывал в руке Софьи прежним просителям.
А Виссарион расписывал преимущества брака Софьи с московским великим князем Иваном.
— Если, — говорил Виссарион, — этот брак состоится, Москва станет на пути османов. Она заступит место Третьего Рима, христианского Рима. Софья Фоминична, как истинная воспитанница папы римского, повлияет на московского государя, чтобы он принял унию на Руси.
Ах, как хорошо говорил Виссарион, проникновеннее унии! Сколько мер было предпринято: натиск на Русь католической Польши, Флорентийской собор, — а московиты упорно сопротивляются. И вот теперь надежда на Софью. Она покорна, и папа Павел Второй уверен, что Софья, его послушная дочь, не станет противиться такому браку.
С малых лет Софьи папа вложил в неё, в душу её, каноны католицизма, и, конечно, оказавшись в Москве, она будет верна им. А ко всему Павел Второй даст ей в наставники нунция[31], кардинала Антония.
Перебирая янтарные чётки, папа прислушивался к каждому слову Виссариона. А тот говорил о достоинствах московского великого князя, о его летах, не старых, но уже зрелых, о его достойном противостоянии князьям-усобникам и угрозе для Орды…
Павел Второй и без Виссариона был склонен к браку Софьи с московским великим князем, но пока не был уверен, сумеет ли тот осилить Орду. Если это ему удастся, тогда Московская Русь станет заслоном и османам. Но в одном папа убеждён: Москва станет хранителем христианства, будет оно православием или католицизмом. И в том, что на Софью падёт обязанность сломить своего будущего мужа Ивана Третьего и повлиять на принятие унии, Павел Второй тоже убеждён.
Папа делает жест и произносит тихо:
— Я объявлю Софье своё решение.
В дальних покоях папского дворца расположены комнаты Софьи. Много лет назад, когда турки-османы овладели Константинополем и в бою погибли последний император Константин Палеолог и его брат Фома, маленькую Софью взял под своё покровительство папа римский.
Софья знает, её судьба зависит от папы. Какой она будет? Одно известно: пока отказано всем желающим получить её руку. До Софьи докатился слух, что её прочат в жёны московскому князю Ивану. И ей страшно, страшно потому, что Москва — это где-то далеко-далеко, в земле со снегами и лютыми морозами, где живут медведи и бояре ходят в меховых шубах, где бывали набеги свирепых татар, а они Софье видятся турками. И ещё она боится будущего мужа, какой владеет многими землями с дремучими лесами и имеет взрослого сына от первой жены.
Старая нянька рассказывала ей, что русские бородаты, нечёсаны, неласковы к своим жёнам и даже поколачивают их.
Софья православная, но она склонна к католицизму — такой её воспитал с детских лет папа римский. Она живёт по католическим обрядам и молится, чтобы Павел Второй не отдал её в жёны московскому князю.
Здесь, в папском дворце, она ничего не лишена. Много читает не только католические книги, писанные по-латыни, но и светскую литературу. Знает «Историю» Геродота, читала Гомера, Горация и Овидия, а там, в Москве, её ждут дремучие порядки.
Когда Софья смотрит на себя в большое венецианское зеркало, она видит молодую, слегка полноватую девушку с большим бюстом, тёмными волосами и чёрными, как зрелые маслины, глазами.
С той поры, как турки лишили Софью отечества, она бесприданница. Но папа обещал дать за нею хорошее приданое. Правда, и без того Софья уверена: самым большим её приданым будет её имя, она наследница императоров Палеологов, а значит, имеет право на герб Византии, двуглавого орла, и быть хранительницей православия. Даже здесь, во дворце папы римского, в сердце католического мира, Софья чувствовала, что рождена православной.
Не раз, оставаясь со своими мыслями, Софья вдруг смутно вспоминала — а может, всё это ей казалось — и мраморные византийские дворцы, и Софийский собор с его великолепием, и ангельский хор голосов…
В тот вечер, когда в её комнате уже зажгли свечи, к ней явился папа Павел Второй. Он редко бывал у неё, да она и не помнит, когда это было. Обычно, если папа лично хотел что-то сообщить Софье, кардинал приводил её в палату к папе. Она опускалась перед ним на колени, целовала ему руку, и Павел Второй говорил, зачем звана.
Но в этот раз папа сам появился у неё. И сердце Софьи затрепетало. Неспроста его приход. Она опустилась на колени и после поцелуя жёлтой бескровной руки с синими прожилками услышала:
— Дочь моя, выслушай мой выбор. Ты отправишься в жёны великому князю Московскому…
Но это случилось не скоро. Тому минуло ещё два года…
Давно отошла ко сну боярская Москва, а великий князь Иван Васильевич всё ещё отбивал поклоны святым образам. Молился истово.
А накануне он с боярами совет держал и с митрополитом Филиппом советовался. Разговор шёл о Софье, царевне византийской: достойна ли она быть женой великого князя Московского?
На Думе бояре, какие сторону Софьи держали, говорили:
— Оно, конечно, недурственно, коли византийская царевна великой княгиней Московской назовётся, однако парсуну[32] бы её поглядеть.
А иные бояре сомневались:
— То так, да она царевна без царства. Не лучше ли тебе, великий князь, по себе сук срубить? Разве мало на Руси княжеских аль боярских девиц?..
Молодой великий князь Иван отмолчался. Он хоть и предчувствовал, что такое случится и во дворец войдёт новая великая княгиня, но решил положиться на волю отца. Ему с ней жить, а кто она будет, из какого рода, поди узнай…
А с чего всё повелось? Явился на Москву посол от никейского патриарха Виссариона с письмом. Тот отписывал Ивану Васильевичу, что при дворе папы Павла Второго в Риме проживает племянница последнего византийского императора Софья Палеолог, та девица совсем молода и пригожа, а ума превеликого, и руки той царевны добивались многие, но всем им было отказано... А коли великий князь Московский её в жёны возьмёт, то тем в родство с Палеологами вступит и христианская Русь преемницей Византийской империи назовётся…
Посол патриарха грек Юрий о красоте и достоинствах царевны Софьи немало хвалебных слов высказал, чем великого князя Ивана Васильевича всерьёз заинтересовал.
Иван Третий позвал митрополита Филиппа, один на один стал с ним совет держать. До Думы то было. Письмо никейского патриарха Виссариона дал ему прочитать.
Долго думал Филипп, потом письмо снова перечитал. Отложил.
— Чую, рукой патриарха Виссариона папа римский водил. Вспомни, государь, не патриарх ли никейский во Флоренции первым за унию с латинянами ратовал и первым к тому руку приложил? Не случилось бы того, что царевна по папскому наущению начнёт тянуть церковь нашу православную к унии, под власть папы. Я тому воспротивлюсь и стоять буду до конца, как стоял во Флоренции святой Марк Ефесский…
Иван Третий слушал митрополита, не перебивая и не переча. А голос у Филиппа вдруг помягчел:
— Мнится мне, государь, надобно в Рим посольство править, в достоинствах той царевны воочию убедиться. Я на то тебе, великий князь, согласие своё даю…
Великий князь Иван Молодой возвращался в Москву. С самого начала листопада, с сентября месяца, в Воробьёвом селе передыхал. В охоте и иных потехах не заметил, как время пролетело. А осень в Подмосковье знатная. Лиственные леса в позолоте и киновари, а сосновые в зелени. На бабье лето теплынь, солнце выгрело, паутинная прядь в воздухе плавала, за кусты и ветви цеплялась.
В такие дни в лесу грибов и ягод полно. Шуршит под ногами опавшая листва, и пахнут нагретые ели.
Нет у Ивана Молодого желания уезжать в Москву, а надобно. Отец позвал. Давно скрылось за холмами село Воробьёво с княжескими хоромами и крестьянскими избами. Вьётся дорога у самой реки. Одной стороной колёса княжеской колымаги с лошадьми, запряжёнными цугом, того и гляди, в воде окажутся.
За княжеской колымагой идут человек шесть ратников из дворян. Версты за три до Москвы остановил князь Иван колымагу, приоткрыл дверцу. Подбежавшему дьяку Фёдору Топоркову сказал:
— Коня мне, Фёдор. Хочу верхоконно ехать. Один из рынд придержал стремя, дьяк Фёдор едва на коня взгромоздился, как князь взял с места в рысь. Дьяк насилу догнал его. Иван Молодой оглянулся, проговорил со смешком:
— Постарел ты, Фёдор. Дьяк ощерился:
— Лета, великий князь, что воду расплёсканную, не собрать. Ан о прожитом не жалею.
— Ноне на Думе государь совет держать будет. Жениться решил.
— У государя года позволяют…
На Думе Иван Молодой сидел молча, бояр слушал. А они всяк своё говорили, но к одному склонялись: государю жениться надобно.
Так заявили да и разъехались.
А Ивану Молодому, хоть и считавшему, что женитьба — это дело отца, что-то в душу закралось: какова царевна византийская, не станет ли она козни против него, великого молодого князя, творить?..
Всю неделю эта мысль точила. И не с кем сомнениями поделиться. Саньку в Тверь услали, воротится через месяц, с духовником, митрополитом, не осмелился говорить.
Однажды увидел Глафиру, комнатную девицу великой княгини Марии, улыбчивую, добрую. Вспомнилась та ночь, какую она подарила ему, молодому великому князю.
Подозвал:
— Тревожно мне, Глафирушка, душу червь точит. Та всполошилась. Подошла, в глаза заглянула:
— Что тревожит тебя, княже мой?