Холмский хотел возразить, не присутствовал-де он, но Иван Третий продолжил:
— Ты видел, что князь Михайло мой мир не принял. Когда я пойду на него, ты в Тверь отправишься. Передай боярам и Михаиле мой сказ: когда полки московские к городу подступят, ворота бы тверские открыли, а князю Михаиле с епископом вины свои принести.
— Озлился государь на князя Михаила, — говорил молодой великий князь Иван Елене. — Грозит войной пойти, и не токмо конно и пешим, но и с нарядом огневым. Пушками Тверь хочет брать.
Елена взметнула брови:
— Пора бы одуматься тверскому князю. Ужели не разумеет, что не может тело с двумя головами жить… А как ты, великий князь Иван, мыслишь: можно ли дозволить Твери усилиться за счёт Казимира? — спросила великая княгиня и сама же ответила: — Чем раньше государь копьё обрушит на тверского змия, тем быстрее возвеличится Московская Русь… У нас, в Молдавии, на боевых знамёнах Георгий Победоносец пронзает копьём дракона. Под этими знамёнами наши воины победы над турками одерживали…
Елена пристально посмотрела на мужа.
— Я сказываю тебе, великий князь Иван, что ты и сам знаешь. Душа твоя к князю Михаилу добрая. Но ты не жалей его. Государственные дела не имеют жалости. В этом ты убедишься, когда возьмёшь все бразды правления в свои руки.
Иван усмехнулся, и была в той усмешке горечь:
— Ох, Елена, хворый князь не великий князь. Чую, ноги мои сдают. Не назовут меня ни бояре, ни народ государем…
Елена укоризненно покачала головой:
— С твоими мыслями, Иван, подомнёт тебя Софья. Она за власть великокняжескую цепко станет держаться.
Глава 22
С той ночи, как положил Иван Третий опалу на Софью, не бывал он на женской половине дворца.
Тревожно у государя на душе. Причина известная. И не в походе на Тверь она. Война с Тверью предопределена, и Дума согласна. Здоровье молодого великого князя Ивана волнует. В прошлый раз сидел на Думе, заметил, как болезненно искажалось лицо сына.
Сегодня государь снова задаёт вопрос: когда не уберёг Ивана? Он не забыл, как у постели умирающей Марии обещал отвечать за судьбу сына. И всё, кажется, складывалось хорошо: рос Иван Молодой под отцовской рукой, в Новгород Великий ездил, бояр усмирял, Москву от ордынцев стерёг, на Угре достойно стоял, по студёному краю земли Московской ходил, до верховий Каменного пояса достал…
А уж жену взял ума государственного, сразу видна дочь господаря Стефана!.. Когда же к Ивану хворь прицепилась?
Иван Третий к Софье за советом отправился. Переход жировыми плошками освещён. Изредка гридень встретится, покой дворцовый стережёт. А над спящим Кремлём редкий окрик разнесётся, да скрипнет под мягким сапогом какая половица.
У двери Софьиной опочивальни Иван приостановился, поморщился, вспомнив, в каком неприглядном виде в прошлый раз предстала пред ним Софья.
Однако толкнул дверь, вошёл, чуть пригнувшись под притолокой. Горели свечи в опочивальне, пахло топлёным воском. Софья сидела у края широкой постели, пышная, сдобная, в парчовой душегрее.
Приходу Ивана Третьего обрадовалась. Разговор повела, будто и не было той, прошлой ночи, когда Иван за ларцом приходил.
Государь сел в низкое креслице, бороду на грудь опустил. Зоркие глаза смотрели на Софью оценивающе. Чуть не сказал: «Эко раздалась вширь, голубушка!»
Софья промолвила:
— Давно ты, великий князь, не появлялся у меня в опочивальне. Поди, и дети вырастут, а я тело твоё забуду.
Иван Третий её вопрос оставил без ответа. Наступило долгое молчание. Софья снова не выдержала:
— Неспроста ведь пришёл?
— Да уж не жалобы твои выслушивать.
— Так чем обеспокоен, государь? — изменила тон Софья.
— Тебе, великая княгиня, ведомо: болезнь Ивана Молодого тревожит.
Софья кивнула:
— Болезнь молодого великого князя от меня не укрылась. Она камчугой именуется. В Риме живёт врач мистро Лион. Шли гонца за ним. Но только ли хворь гложет молодого великого князя? — Софья встряхнула головой. — Иван Молодой под твоим крылом ходит, государь, а надобно ему в Твери покняжить. Ты бы поглядел, крепко ли он узду в руках держит. Настанет время, и тебе, государь, определять, кому великое княжение наследовать: Ивану или Дмитрию, а может, и Василию, рода-то он не токмо Рюриковичей, но и Палеологов! С решением не поспешай. Знаю, ты к Ивану благоволишь, а его лечить должно.
Князь тверской Михаил Борисович ехал из Ржева в Тверь. Дорога петляла по траве, вилась вдоль берега Волги. На том берегу в полуденном зное дремал берёзовый лес. Ни ветерка, лишь вдали, между небом и землёй, чуть колеблясь, висела струя горячего воздуха. Пушистое облачко лениво застыло на небе, не шелохнётся.
Из-под самых копыт иногда тяжело взлетала дрофа, лениво выпархивал перепел и тут же снова падал в высокую траву, вскрикнув жалобно: «Пить-пить!» Даже юркие стрижи и те забивались в свои норы под обрывом.
От жары сонно, даже губы пересохли. Бок о бок с князем скачет дворецкий, чуть поодаль дружинники. Сдерживая горячего коня, князь поминутно вглядывается вдаль. Вон за тем поворотом село, можно и молока козьего испить.
Вдруг конь остановился, встал на дыбы, захрапел. Натянув поводья, князь привстал на стременах. Успел заметить лобастую голову с прижатыми ушами и широкую тёмно-серую спину протрусившего невдалеке волка.
Засвистели, заулюлюкали дружинники, и волк ушёл от людей большими прыжками…
Князю Михаилу припомнился зимний разговор с московским князем. Неприятный разговор. Непрошено в душе ковырялся князь Иван Васильевич. Как мог он повести разговор со своими советами, на ком жениться ему, тверскому князю?..
Давно уже отписал князь Михаил Борисович литовскому Казимиру, просил в письме руки его внучки. Но почему Казимир отмалчивается?
Князь Михаил подумал: миновало сорок лет, но как изменилось положение московских князей! Тогда отец Ивана Третьего Василий, ослеплённый Шемякой, искал с десятилетним Иваном спасения у князя Бориса в Твери.
Именно в ту пору князья Василий Тёмный и Борис Александрович устроили помолвку малолетних Ивана и Марии…
Миновали годы, и он, тверской князь Михаил, должен искать у литовского князя Казимира поддержки от Москвы…
Иван Третий грозил осадой Твери, но Михаилу в это не очень хочется верить. Не враги же они с московским князем, кровь Ивана Молодого роднит. И сестра, покойная княгиня Мария, тверичанкой была.
Ныне Софья, царевна византийская, вмешалась. Уж не её ли происки? Возомнил себя Иван наследником императоров византийских? Михаил хмыкнул: экая блажь!
За поворотом открылось сельцо, избы соломой крыты, стожки свежего сена стоят. Старик с клюкой низко поклонился князю.
Михаил Борисович сошёл с коня, подал дружиннику повод. Сказал старику:
— Всё землю топчешь, дед Максим? Сел на поваленное дерево.
— Топчу, княже, топчу. Пока Господь не прибрал.
— Ты, дед, поди и отца моего не забыл?
— Отчего забыть, властен был. А тиун у него лютый.
— Порядок любил, знаю.
— То как сказать.
— А ответь, дед: что делать, когда Москва Твери грозит?
Старик посмотрел на князя из-под седых бровей:
— Ты истины от моего ответа ждёшь, княже?
— Сказывай, что думаешь.
— Только ты, княже, меня не вини. Москва завсегда Москва, её остерегаться надобно!
Князь поднялся, заметил недовольно:
— Отчего так? Аль Тверь не была великой? Была, княже, была, токмо я не упомню когда.
— Ты, дед, тверич, а рассуждаешь, как московит.
— Я немало прожил и много повидал. Всяку Тверь и всяку Москву помню.
Тверскому князю подвели коня, он ступил в стремена, тронул повод.
Во второй половине сентября выступили московские полки.
Крестьяне уже сжали рожь, и стерня золотисто щетинилась. Окружённые слугами, ехали московские бояре, в броне либо рубахах кольчужных, в шлемах боевых. Толпами следовали ополченцы.
А по ополью скакали конные дворяне — под святыми образами, под хоругвью. Звучали сопелки, били бубны. Пыль стлалась по полю, клубилась.
Санька ехал впереди своей сотни, сдерживая коня.
Жарко! Палило солнце, и пыль скрипела на зубах. Так хотелось Саньке броситься в Волгу, смыть усталость! А она, река, вот, совсем рядом.
Прикроет глаза Санька, и чудится ему плеск волны, её шорох по гальке. Но это мнится, а наяву шаркают множество ног и стучат копыта. А позади несколько волокуш тянут пушкарный наряд, ящики с зельем, ядра.
Покрикивают ездовые, щёлкают бичи.
Привстал Санька в стременах, оглянулся. Огромное войско ведёт на Тверь государь Иван Васильевич.
А вторую колонну ратников повёл князь Беззубцев…
Над Тверью беда нависла. Часто, тревожно забили колокола. От дикого крика московитов, от конского топота раскололось небо, задрожала земля. А набатные колокола в Твери гудели и гудели…
Подступила московская рать к Твери, встали полки под крепостными стенами. Оружейный наряд поставили напротив главных ворот в версте от города. На краю леса шатёр государя, полк дворян, рать государева расположилась.
Иван Третий подозвал немца, ведавшего пушкарным нарядом, и велел обстрелять город. Едва раздались первые орудийные раскаты и пороховые тучи окутали стены, как из тверских ворот выступили бояре и епископ со священниками, а с ними князь Даниил Холмский. Они направились к Ивану Третьему, стоявшему в окружении воевод.
— Государь, — сказал подошедший князь Даниил, — не вели город обстреливать, бояре тверские и владыка тебе присягнуть готовы. А князь Михайло город покинул, в Литву бежал.
Иван Третий насупился:
— Почто же Михайло испугался? Сам кашу заварил, а бояр расхлёбывать оставил?
Тверь присягала великим князьям московским. Били колокола праздничным, красным перезвоном, гудел большой медный, гудевший ещё во времена великого князя Александра Михайловича.
Бояре по церквам присягали, вслед за ними народ тверской к иконам прикладывался.