Ряполовский крошки с бороды стряхнул, на великого князя уставился.
— Сам зри, Семён, усобица и удельщина земле русской много горя принесли. Ещё и поныне народ славянский слезами умывается. Знаешь, от Ахмата насилу отбились, Менгли-Гирей над нами завис…
Я в Твери княжу, и больно мне было вспоминать князя Михаила, что на чужбине он. А чего взалкал? Литвой княжество Тверское укрепить, нож к сердцу русскому — Москве приставить…
И ныне ты, князь Семён, об Андрее говоришь. Ведь признал он, признал, что хотел удельщину упрочить, на Москву замахивался, с Литвой уговаривался. Тому и сыновей своих научал… Я с государем Иваном Третьим ныне заодно и сомнения свои отбросил. А коли ещё пожить доведётся, дело его продолжу.
Ряполовский побледнел, будто иного великого князя увидел, у этого глаза злые, колючие.
Поднялся:
— Я, великий князь Иван, с государем в согласии. Не перечу ему. Да и не мыслю по-иному… Не обессудь, мне в Волочёк надобно торопиться. Прощай.
И ушёл. А Иван Молодой ещё долго оставался в трапезной. Сидел, обхватив ладонями голову. Всё думал. Жестоко станет судить история время великого княжения Ивана Третьего. Будет ли ему прощение за Тверское княжество, за Угличское?
Шумела вечнозелёная хвоя, и под ногами вжимались в землю прошлогодние высохшие иголки.
Оставив на опушке Саньку с конями, Иван Молодой ушёл в лес, раздвигая колючие ветки.
Здесь, в чаще, казалось, ветер затихал. Князь брёл, и ему чудилось, что стоит пройти самую малость и он выйдет на поляну, где стояли борти деда Матвея. Они сядут с ним за вросший в землю одноногий столик, на котором будет стоять глиняная чаша с янтарными кусками сот, облитых мёдом. А вокруг станут жужжать пчёлы…
Понял великий князь Иван Молодой, что разумный человек не может жить без боли душевной. Рано или поздно эта боль у него пробудится. Сопричастный природе, окружающему миру, он примет близко к сердцу горе и страдания людские. Только тварь бездуховная лишена сомнений и терзаний. В ней живёт лишь осторожность и ярость, если что-то угрожает её жизни или жизни её детёнышей.
Человеку разумному свойственно переосмысливать свои дела и поступки, но для того ему требуется время, подчас немалое…
Годы, как же они неумолимы! Если бы он, Иван, начинал жить заново, разве терял бы напрасно время?..
Его первая поездка в Новгород с дьяком Фёдором. Почитай, попусту съездили.
А ведь мог же он тогда понять, как враждебны были новгородцы к Москве! Но молодость закрыла ему очи. Вот и пожали бесполезную поездку. Потому войной ходил отец на Новгород и суд ездил вершить, пока не покарал боярскую верхушку и не снял вечевой колокол…
Прошёл князь Иван ещё немного, присел на сваленное дерево. Оно упало уже давно, и ствол порос зелёным мхом.
На нём выросли несколько одиночных опят на крепких ножках, с тугими шляпками. Обычно опята растут семейками, тесно прижимаясь друг к другу, под пнями, на лесных вырубках, а эти вот где примостились.
Где-то застучал дятел, видно, завис на сухостойном дереве.
Князь задумался. Вспомнилась стоянка на Угре. Противостояние двух огромных полчищ. И он, Иван, по молодости, наверное, не мог понять той угрозы, какая таилась в походе Ахмата. И не потому ли у них с отцом был такой острый разговор? Отец хотел откупиться от хана, опасался за судьбу Московской Руси…
Да, он, молодой великий князь, преодолел отцовские сомнения, и Иван Третий впоследствии молчаливо признал его правоту…
Но в целом отец, как всегда, был мудр, и теперь Иван Молодой понимал это.
В лесу начало темнеть, кончался день, и молодой великий князь подумал, что пора возвращаться.
Покорили Вятку одним походом. Подошли полки к городу, осадили его со всех сторон. Воевода Щеня велел ратникам плетни вязать, смолу топить, а пушкарному наряду пушки выкатить, изготовиться к обстрелу города.
Вятичи на стены поднялись, лучники стрелы мечут, московитов задирают:
— Эй, варнаки, за полы держитесь! А ратники им в ответ:
— Вятка малорослая, жарить вас будем хватских!..
Созвал Щеня полковых воевод и сказал:
— С приступом повременим, дадим вятичам время на обдумывание. А что до ратников наших, так пусть передохнут с дальней дороги…
Неделю стояли московские полки без дела, а на вторую велел Щеня обстрелять город.
Едва обрушились на Вятку первые ядра, как из городских ворот вышли послы, люди именитые, и запросили мира.
Воевода князь Щеня их хоть и принял, но потребовал, чтоб вятичи целовали крест на верность московскому государю да зачинщиков бунта выдали. И надлежало их на суд в Москву отправить: пусть государь сам рассудит, кто чего достоин.
— Вы, — говорил послам воевода Щеня, — обиды причинили Московской Руси, так и ответ держите!
Снова повинились вятские именитые люди, изъявив готовность платить дань и служить государю и великому князю Московскому, а земля Вятская навеки входит в Русское государство. На том вятичи крест целовали…
К концу осени, когда лист начал падать и пожухла трава, от Вятки на Москву двинулась рать воеводы Щени. А позади в большой железной клети под охраной ратников везли закованных в цепи виновников вятского бунта.
Глава 27
Кончились тёплые дни, и подули холодные ветры. А вскоре взялись морозы. Сорвался первый снег. Он падал на сухую землю, вызывая озабоченность смердов.
— Ужели к неурожаю?
— Когда бы на грязь!
— Аль такого не бывало, и Бог миловал! На Покров снег лёг крупный, плотный.
С морозами встала Тверца. Накануне рыбаки вытащили на берег ладьи, чтоб лёд не повредил днища, унесли вёсла до следующей путины.
Зимой замирало тверское торжище. Не наезжали с товарами гости заморские, не пахло пряностями восточными, и не слышалась чужеземная речь.
В последние годы молодой великий князь Иван невзлюбил зиму. В холода обострялись боли. Когда за оконцами хором выла метель, ему чудилась волчья стая либо иные грустные мысли навещали.
Вспоминалось раннее детство, когда они с отцом ехали из Коломны, а обочиной трусила волчья стая. Кони пугливо храпели, сани дёргались, а отец, прижимая его, успокаивал:
— Знай, Иван, на Руси волчьи стаи нередки. Но ты не волков остерегайся, злых людей бойся…
Иногда великий князь Иван Молодой повелевал заложить сани и выезжал в поле или к лесу. Выбирался из саней, подолгу смотрел на ледовую дорогу по Тверце-реке. По ней ветер гнал снежную порошу, вертел снег, завивал.
Частые думы начали одолевать князя Ивана. Нет-нет да и ворохнётся в душе тревожное: ужели жизнь на вторую половину перевалила? А кажется, и не жил. И всю, месяц за месяцем, день за днём, жизнь свою перебирал князь Иван. Вспомнил, как святой апостол Павел в послании поучал, что всем должно явиться пред судилище Христово, чтобы каждому получить соответственно тому, что он делал, живя в теле, доброе или худое.
Князь Иван потёр лоб и снова ушёл в мысли.
Каждое мгновение на земле рождаются и умирают люди, происходит обновление жизни. За всем следит Всевышний. Он Хозяин в огромном, необозримом человеку доме, Вселенной. Он отводит всему живому минуты, часы, дни, недели, месяцы, годы. Человеку он велит жить по совести и по разуму, ибо ничего нет вечного и за всё ответ придётся нести.
Князь Иван хотел жить по этой заповеди, но всегда ли удавалось, то Всевышнему судить…
Как-то воротился великий князь Иван Молодой в город и увидел карету отца, оружных дворян.
Выбрался князь из саней, а с крыльца к нему уже дворецкий Самсон спешит.
— Государь в малой палате!
Князь Иван в сенях корзно, подбитое мехом, на руки отроку кинул и торопливо вошёл в палату.
Отец сидел, откинувшись, в кресле. Он пристально уставился на сына.
— Здрав будь, государь.
— И ты, сыне. Мне Самсон говорил, ты за город выбирался. Означает ли это, что тебе лучше?
Князь Иван развёл руками:
— Как сказать, отец. Иван Третий нахмурился:
— Ты, сыне, болезнь преодолей. Негоже тебе, великому князю Московскому, болеть. Настанет время, и на тебя ноша великая ляжет.
Иван Молодой улыбнулся:
— Постараюсь, отец.
— От воеводы Щени прискакал гонец. Он крамолу вятичей задавил, бунтовщиков в Москву в цепях везёт.
Глаза прикрыл, помолчал. Князь Иван Молодой посмотрел на отцовскую бороду. Как же её посеребрило! А Иван Третий заговорил:
— Тебе, сыне, уже известно, я брата Андрея в темницу заточил. Неправдами он жизнь промышлял.
И заглянул в глаза сыну.
— Не сужу я тебя, государь. Ты Русь крепишь, по клочкам, по уделам собираешь в государство единое, чтоб навеки оно стояло. А меня прости, ежели когда не прав был. Ныне жизнь свою пересматриваю. Иной мерой соразмеряю. Труден путь твой, отец, но он правильный. По-иному русскую землю не собрать. Я с тобой, отец, рядом был. Порой сомневался, иногда жалость меня одолевала. Но коли бы как сегодня мыслил, с тобой заедино бы стоял. Не колебался.
Иван Третий улыбнулся:
— Знаю, ты всё понимаешь, в тебе моя уверенность. Ты не оступишься. В вере в своё предназначение живи. Что такое вера? Помнишь, как в послании апостола Павла сказано о вере? Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом.
Чуть погодя сказал:
— Я в полдень в Тверь приехал и успел сноху с внуком повидать. Вырос Дмитрий, на деда Стефана Молдавского похож.
— Обличьем да, а кровь наша, Рюриковичей.
— Вот и ладно. Рюриковичи князья властные… О чём я тебе, сыне, поведать хочу. Сыновья хана Ахмата зашевелились, Менгли-Гирею грозят… По весне пошлём на Сарай воевод, поможем Менгли-Гирею. Хоть и знаю, коварен крымский хан, он из тех, кто нож в спину вонзить может… Кажется, засиделся я. И тебе, и мне отдохнуть пора.
Ушёл Иван Третий, а Иван Молодой задумался. Значит, не затем приехал государь в Тверь, чтобы уведомить его, что великое княжение у него забрать намерился…
На следующий день государь покинул Тверь, но прежде они долго сидели в трапезной. С ними была и великая княгиня Елена.