Тогда-то Роуз и поняла, что Фил не придет на ужин.
До сих пор ей казалось, что без Фила им будет проще. Иначе как они с Джорджем объяснят гостям – если такое вообще можно объяснить – его одежду, спутанные волосы, обветренные грубые руки, которые он почти никогда не моет? Однако теперь Роуз взмолилась про себя, чтобы Фил вернулся. Все, что она могла сказать – к тому же еще и своим испуганным тонким голоском, – те самые избитые фразы, которые, по словам Джорджа, превращали любой ужин в тоску смертельную, даже тот, где присутствовали одни лишь скотоводы, что уж говорить о губернаторах! Между тем чем скучнее беседа, тем больше все зависит от ее игры на пианино. Без Фила же – от пианино зависит все.
– Погода нынче ужасно переменчива, – начала Роуз, и гости согласно закивали.
Тем временем Джордж, звеня бутылками, готовил в столовой «Апельсиновый цвет», как делал когда-то его отец.
– Погода как женщина, – рассмеялся губернатор. – Никогда не знаешь, что у нее на уме!
– Прошу прощения, сэр? – с наигранной обидой переспросила его жена.
Тут появился Джордж с коктейлями.
– Ах, какие прекрасные! «Апельсиновый цвет», я полагаю?
– Разумеется. Он самый.
– Что же еще! – пробасил губернатор.
– Напиток, конечно, несколько дамский… – робко заметил Джордж.
– И что же? – спросила губернаторша. – Разве среди нас нет дам? – И все посмеялись над этой очевидной истиной.
Снова воцарилась тишина, и Роуз невольно взглянула на пустующее место Фила, а после, отведя глаза, поймала удрученный взгляд Джорджа.
– Я на минутку, – откашлявшись, поднялся он, – пойду посмотрю, где там мой брат.
– Конечно-конечно, – пробормотала губернаторша, весело сверкнув глазами над бокалом. – Такая веселая история с нами недавно приключилась!
Она рассказала о том, как в губернаторском особняке завелась крыса и повадились таскать в гнездо в шкафу спальни гербовые ложки прямо из парадной столовой.
– Прихожу я как-то туда, и эта крыса, нисколько не испугавшись, поднялась на задние лапки и оскалилась на меня! – Женщина поднялась, изображая крысиный оскал. – Тогда, я вам признаюсь, мне было не до смеха! Я позвала мужа, и он прибежал, как был, в пижаме. Я подумала, крыса на него набросится, ведь никакого уважения к людям у нее нет, но, к счастью, поблизости наш сын хранил лыжи. И вот, вооружившись лыжами, мой супруг ловко оборонялся от твари и наконец прибил ее. Как вы их называете? Варминты?[14] Повезло нам, что на свете есть зимние виды спорта!
Роуз понимала, что после такой истории от нее ждут не просто улыбки, однако смех ее прозвучал бесстрастно и холодно. Все внимание девушки было приковано к звукам: вот Джордж поднял стальной засов на двери барака, расспросил рабочих внутри и снова звякнул щеколдой. Затем он пойдет в длинный темный амбар, где Фил иногда размышлял или мастерил что-нибудь. Времени прошло достаточно – скоро муж должен вернуться. Услышав скрип задней двери, Роуз напрягла слух. Дверь отворилась, по ногам потянул привычный сквозняк.
– Боюсь, – прочистив горло, сообщил Джордж, – у Фила какие-то дела. Роуз, передашь миссис Льюис, что мы готовы приступить к ужину?
– Как жаль! – воскликнула губернаторша. – Это я не про ужин. Про вашего брата! С ним же ничего не случилось? Я так много о нем слышала! Говорят, он очень умен!
– Должно быть, что-то срочное.
Собрав остатки гордости, Роуз направилась в сторону кухни.
– Пока вас не было, мистер Бёрбанк, – вновь начала гостья, – я рассказывала вашей жене одну престранную историю. Так вот, эта крыса…
– Да, такое часто бывает, – серьезно ответил Джордж. – Как-то крысы утащили несколько колец и наперсток у моей матушки. Никакого уважения к людям. Едва ли среди грызунов найдется зверь наглее.
Лола тем временем принесла чашки и серебряный кофейник. «Господи боже, – взмолилась Роуз, – лишь бы руки не затряслись!».
– Как жаль, что ваш брат пропустил нашу славную трапезу, – посетовал губернатор.
– Такая уж на ранчо жизнь, – оправдывался Джордж. – Никогда не знаешь, когда настигнут дела.
– Это правда. Та еще работенка, не сравнить с другими занятиями, – согласился губернатор. – Разве может на ранчо быть какой-то график, какая-то регулярность? С ужасом жду того дня, когда работники заговорят о профсоюзах.
– Думаешь, до этого дойдет? – ахнула его жена.
– А кто знает! У этих уоббли[15] нет к нам никакого почтения, прямо как у той крысы.
– Извините, – прервала беседу Роуз, – вам положить сахар?
– Нет-нет-нет, хороший кофе прекрасен и сам по себе.
Налив гостям по второй чашке, Роуз вновь понесла поднос в гостиную – только теперь руки у нее затряслись на самом деле. Невозможно было не смотреть на нетронутые приборы, оставленные для Фила. Может, с ним что-то случилось? Может, злоба к ней свела его в могилу? Страшные картины одна за другой лезли в голову девушки с быстротой воздуха, стремящегося заполнить пустоту. Вот лошадь оступилась на барсучьей норе, и всадник сломал шею. Вот обрушилась скала и накрыла путника грудой гладких камней. Или, пока Фил переходил реку, расступился тонкий апрельский лед, и течение утянуло его в тихие быстрые воды. Такая смерть – привычное дело в здешних краях. Сколько песен об этом сложено – их частенько поют в общем бараке. Чашки зазвенели о блюдца в руках Роуз. Она отставила поднос и, сплетя пальцы в замок, нервно покрутила кольцо.
Оглядев комнату в поисках темы для беседы, жена губернатора остановилась на портрете над камином: пышный бюст, жемчужное ожерелье, глаза.
– Ваша матушка, мистер Бёрбанк?
– Пару лет назад написали, – кивнул Джордж.
– Должна сказать, у нее лицо человека больших достоинств, – заметила леди, а про себя подумала: женщине с такими жемчугами о достоинствах и переживать нечего.
– Она много читает и любит писать письма.
– Писать письма – великое искусство, – поддержал губернатор.
– Может им стать, – поправила его жена.
– Есть одна книга, «Великие письма всех времен» называется. Очень полезная!
Леди рассмеялась.
– В своих речах ты не раз к ней обращался, – лукаво заметила она.
– Т-с-с, государственная тайна! – смеясь, губернатор махнул рукой в сторону жены.
Джордж хотел было рассказать о том, как его мать без посторонней помощи сумела раздобыть деньги на строительство херндонской больницы, но тут жена губернатора поинтересовалась:
– А на пианино ваша матушка не играла?
– О нет, совсем не играла. Хотя я столько раз слышал, как она мечтала научиться.
– То есть играете только вы, миссис Бёрбанк?
– Не то чтобы я хорошо играю… – промямлила Роуз, с трудом шевеля онемевшими губами. – В прошлом, еще до первого брака, я работала тапером в кино, – улыбнулась она, – но потеряла былую сноровку.
– Роуз, – возразил Джордж, – ты же так много упражнялась, ну что ты!
– Вы слишком строги к себе, – заметила леди. – Ну же, сыграйте нам что-нибудь.
– С удовольствием послушаем, – согласился губернатор.
Пианино, смекнул он, сможет стать прекрасным завершением их неловкой встречи. Прозвучит последняя нота – и можно будет встать и откланяться. Эту роль нередко выполняла последняя чашка кофе, иногда последняя взятка в висте или, бывало, и настойчивый звон телефона.
Роуз оглянулась на мужа, но тот лишь с гордостью улыбался, и девушке ничего не оставалось, как направиться к пианино, из-за которого молодой швед едва не сломал спину, а ей пришлось терпеть жестокое передразнивание Фила. Инструмент находился прямо напротив обеденного стола, где уже убрали посуду, кроме приборов на месте Фила. От мысли, что он подстроил все это и теперь сидит где-нибудь до предела довольный собой, Роуз накрыло возмущением. Безжалостная злоба Фила настигла ее – ладони вспотели, в горле пересохло.
– Хорошо, – улыбнулась Роуз. – Я попробую.
Кое-как ей удалось справиться с простеньким вальсом Штрауса. Она играла механически, бездумно, – так ребенок повторяет вызубренную гамму. И после коротких аплодисментов слушатели застыли в ожидании.
– А ту, что мне нравится сыграешь, Роуз? – попросил Джордж.
– Это какую? – уточнила девушка, пытаясь выиграть время и отогнать странное оцепенение, уже охватившее ее плечи и медленно подползавшее к рукам и пальцам.
– Ну, ту. Про цыгана.
– А, «Все как у цыган».
Роуз вспыхнула. Джордж прекрасно понимает, что значит для нее эта песня, и ему известно, что Роуз об этом знает. Простая сентиментальная мелодия, после каждой фразы которой она добавляла от себя небольшую коду, звонкий каскад нот, придававший песне особенный шарм. Трогательная мелодия, от которой душа поет и улетает в призрачный мир сладостных мечтаний. Удивительно, что Джордж, весь такой прозаический и косноязычный, почувствовал в этой песне то же, что и она. Даже, может статься, его любовь к этой мелодии и пробудила в ней любовь к нему самому – еще тогда, когда она играла для него в гостинице на старом механическом пианино.
Потерев профессиональным жестом руки, Роуз выдохнула и прикоснулась к клавишам, однако тут же осознала, что пальцы ее ничего не чувствуют и ничего не помнят. Она сложила руки на коленях и с ужасом взглянула на них. Готовясь пробить, часы за ее спиной щелкнули, и девушка решила подождать их звонких ударов, в надежде, что они снимут с нее злое проклятие. Однако и после боя часов голова оставалась пустой, а пальцы – столь же безжизненными.
– Простите, – робко улыбнувшись, повернулась Роуз к слушателям. – Не помню ее.
Джордж приоткрыл от удивления рот, но ничего не сказал. Впервые Роуз увидела на его лице разочарование. Впервые она подвела его, не в силах спасти положение.
– Бывает, ничего страшного, – поддержал ее губернатор.
– Знали бы вы, как я вечно все забываю, – вторила ему жена.
– Речи. Я забывал собственные речи, – едва не рассмеявшись, добавил мужчина.