– Однажды в пансионе я играла в пьесе, и, когда пришло время исполнять роль, я открыла рот – и оттуда не вырвалось ни звука, ни слова.
– Прошу меня простить, – оправдывалась Роуз. – Все как будто из головы вылетело.
– Ничего, – успокаивал ее губернатор, – правда-правда, ничего страшного.
– В любом случае нам уже пора, я и не заметила, что уже так поздно. Нынче так рано темнеет, совершенно сбивает с толку. Но ничего, скоро наступит лето, прекрасное долгое лето!
Снова они стояли у губернаторской машины. Скрывшись за горами, солнце унесло с собой и весну. Лужи на автомобильной площадке затянулись паутинками льда.
– Было просто замечательно! – воскликнула леди. – Надо обязательно увидеться еще раз.
Мужчины обменялись рукопожатием. Джордж придержал дверцу для губернаторской жены.
– Приезжайте к нам еще, – сказала Роуз.
– Непременно!
Джордж взглянул на новенькие дутые шины и, улыбнувшись губернатору, еще раз пнул их.
– Удачи вам с шинами! Хороший получился вечер.
– Спасибо, Джордж, спасибо! – ответил губернатор, забираясь в машину, и все помахали друг другу на прощание.
– Сейчас приду, – предупредила Роуз, когда Джордж направился в спальню.
Подождав, пока дверь закроется и Джордж снимет рубашку и ботинки, без которых он ни за что не вернется в гостиную, девушка приблизилась к столу и принялась торопливо убирать тарелку, бокал и приборы Фила. Торопливо, но осторожно. Боясь зазвенеть фарфором, когда будет ставить посуду в шкаф, она даже сняла кольцо. Впрочем, волновало ее не то, что Джордж может услышать, чем она занимается, а то, что звук нетронутых приборов Фила вдохнет в них новую жизнь. Встречи с ними утром она бы просто не вынесла.
Когда Роуз вернулась, Джордж уже лежал в постели, однако свет оставался включенным.
– Прости. Прости, что я так плохо играла.
– Все в порядке. Страх перед сценой может случиться с каждым, особенно если губернатора видишь впервые в жизни. Может, коктейли так подействовали?
Страх перед сценой был здесь ни при чем. Играть перед губернатором не страшнее, чем играть перед посетителями гостиницы или зрителями движущихся картинок. Не кажется ли Джорджу странным, что оцепенела она всего лишь при виде столовых приборов одного-единственного человека, к тому же отсутствующего? Эти мысли напомнили Роуз о черепе, что стоял на столе Питера в Херндоне. Никогда он ей не нравился.
Раздевшись в ванной, Роуз задержалась, чтобы выпить стакан воды. Голова раскалывалась. Где же аспирин?
Когда Роуз опустилась на постель, Джордж лежал молча и лишь беззвучно повернулся на бок. Слышалось только его мерное дыхание, и девушка стала дышать так же ровно, притворяясь спящей. Однако в голове ее беспорядочно вертелись события минувшего дня, обостренные темнотой ночи. Зачем она рассказала губернаторше, что за пианино в последний раз сидела в оркестровой яме движущихся картинок? Она ведь так хотела показать леди, что Джордж женился на достойной девушке. Тут и думать нечего – все дело в Джонни. Повторный брак – извечная дилемма. Не случайно богословы, утешая свою совесть, говорили: браки не заключаются на небесах[16].
Джордж прочистил горло – он не спал, и Роуз взяла мужа за руку. На улице послышался лай собак – одной, другой, третьей, внезапный отчаянный лай. Щелкнула щеколда барака, раздался мужской крик: «Молчать!» – и в ту же секунду лай прекратился. Роуз представила, как собаки, поджав хвост, спрятались под домом.
Рука Джорджа напряглась.
Прислушалась и Роуз – стук копыт где-то вдалеке, осторожный мерный топот, траурный марш по замерзшей земле. Крещендо – всадник приближался к дому. Диминуэндо – скакал к амбару. И стук прекратился.
Снова собаки. Рявкнул голос, уже другой.
Роуз вздрогнула.
Джордж закашлялся.
Фил.
Как долго заводил он лошадь в темноту амбара, как долго ослаблял стропы кожаной подпруги. Как долго снимал седло, попону, вешал седло на крюк и наконец выпускал коня во двор к кормушке.
Они услышали звук отворяющейся двери. Дверь плотно закрылась – спокойно, будто дело было в полдень. Поступь проворных шагов. Ветер пронесся по коридору и засвистел в щели следующей двери. Дверь в спальню Фила затворилась. Из ванной послышалось шмыганье и покашливание.
Выбравшись из-под одеял, Джордж присел на край кровати.
– Ты чего?
– Пойду поговорю с ним.
– Поговоришь?!
– Не знаю, наверное, я слишком грубо с ним обошелся.
– Грубо?!
– В конце концов, он мой брат.
– Да, я понимаю. Иди.
Одевшись, Джордж пришел к брату и стоял посреди комнаты, пока глаза его не ухватили бледный отлив латунной кровати.
– Фил?
– Да? – ответил брат по-дневному ясным голосом.
– Думал зайти и…
– Вот ты зашел. Что-то хотел сказать?
– Фил, я не должен был говорить то, что сказал тогда.
Зашелестела папиросная бумага. Вспыхнула и погасла спичка. Снова стало темно. Фил затянулся, и отсвет сигареты на мгновение осветил его лицо.
– Свои извинения, вы двое, оставьте при себе.
Тем временем губернаторская чета подъезжала к Херндону, где для них была приготовлена комната в гостинице. Долгие мили – ввиду удивительной неспособности наслаждаться компанией друг друга и хоть как-то контактировать – оба ехали молча. Даже с собственной женой губернатору было непросто поделиться убеждением, что люди встречаются друг с другом разве что от скуки или ради выгоды. Он хорошо понимал, что визит губернатора – событие немалое. Их приезд был призван стать дебютом для новой миссис Бёрбанк. Свой резон имелся и у губернатора – Бёрбанки вкладывали в его компанию тысячи долларов, и он не желал их терять. Что же он чувствовал теперь? Жалость. Он жалел жену Бёрбанка.
– Кто бы мог подумать, что Джордж Бёрбанк женится на такой красивой женщине.
– Подкури-ка мне сигарету. Не такая уж она и красивая. Ужасный сквозняк в машине! Впрочем, даже если она и симпатичная, она напугана и только делает вид, что привычна к коктейлям. Они явно на нее подействовали.
– Не заметил.
– Она едва на ногах стояла. Ты просто не хотел замечать.
– К слову о том, кто что заметил – как тебе та цветочная композиция на угловом столике?
– Если это можно так назвать…
– Так как тебе?
– Довольно остроумно. Так и напрашивается на комплимент.
– Почему же ты его не сделала?
– Это ты должен был сделать. Какой женщине понравится, что другая женщина называет ее умной. С таким же успехом ее можно назвать хищницей.
– Едва ли она хотела, чтобы ее назвали умной.
– Кто знает… – И они замолчали.
То справа, то слева мелькали огни проносящихся мимо ранчо. Когда супруги въехали в Херндон, губернаторша произнесла ровно то, чего так опасался ее муж. Высказала ту пугающую мысль, что занимала и его голову.
– …долго она не продержится, – закончила она.
Едущая впереди машина внезапно сбавила скорость, заставив губернатора резко нажать на тормоза и сделать вид, что он ничего не услышал. Смысла в этом особо не имелось: он прекрасно знал, что жена в курсе – слушал он всегда и всегда все слышал.
– Что ты говоришь?
– Думаю, она уже уронила себя.
– Ты всегда слишком быстро судишь о людях.
– Перед тем, как мы сели в машину, она сказала престранную вещь. Она сказала: «Вы были очень добры».
– И что, черт подери, в этом странного? – парировал губернатор.
– А ты чего разнервничался? – улыбнулась ему супруга. – Дай-ка еще сигарету.
Из темноты выскочила собака, и машина едва ее не сбила.
– Ей-богу, – тихо проговорил губернатор, – ты слишком много куришь.
IX
Стояли ясные дни, солнце все дальше уходило на север. Новорожденные телята замерзали, не успев встать на ноги, рождались с изогнутым хребтом, застывшим в форме буквы S, или из-за кривых ног подворачивали при ходьбе копыта. Были в ту весну и мертворожденные – мелкая пожива для зоркоглазых сорок, что, задрав клюв, следили за каждым отелом, и для исхудалых койотов, рыскающих неподалеку от ранчо по кромке вспыхнувшего зеленью ивняка.
С гор начинал сходить снег. Среди кустов полыни в бархатистой листве появлялись первые колокольчики, в поисках подходящих для гнезд мест сновали мелкие птицы. Наступило время клеймить скот – три тысячи голов. Кастрировав пятнадцать сотен, Фил не мог надивиться на нож в его руках. Лезвие износилось от сотни подтачиваний, однако орудие за время службы оскопило пятнадцать тысяч молодых бычков. Был и другой нож до того, а до него еще один. Когда последний теленок поднялся и в ужасе, растопырив от боли ноги, помчался к стаду, Фил взглянул на стремительно клонившееся к горизонту солнце. В загоне стоял такой рев, что собственных мыслей не слышно; а пыль поднялась такая, что нечем и вздохнуть.
Кто не устанет после недели подобной работы? Отерев лезвие о штанину, Фил щелкнул складным ножом и каким-то образом умудрился порезать палец.
– Проклятье! – гаркнул он, доставая из кармана бандану.
Кастрировать пятнадцать сотен голов и порезаться, складывая нож! Впрочем, раны на нем заживали быстро.
– Что ж, толстяк, полагаю, мы закончили, – ухмыльнулся Фил и ударом ноги засыпал землей слабеющий костер.
– Похоже на то, – согласился Джордж, цепляя за луку седла свернутую в кольцо веревку.
Вокруг загона, пряча нос между лапами, лежали спокойные, но бдительные собаки, уже потерявшие всякий интерес к бычьим яйцам. Двое ковбоев, что помогали братьям, натягивали на потные тела свои голубые рубашки.
В день, когда из Херндона приехал Питер, работники ранчо гнали к лесу молодых бычков и коров, на чьих боках от свежих клейм уже начала слезать кожа. От растоптанных копытами листьев поднимался густой запах полыни. Впереди ждала прохлада горных просторов.
Владения фермеров, основных обитателей долины, по которой гнали скот ковбои, преграждали старый путь к горам, и потому стаду приходилось лавировать между оградами из поржавевшей колючей проволоки. Фила это всегда раздражало. По большей части фермеры не были местными – сюда перебирались финны, шведы и им подобные. Фил не особенно жаловал иностранцев, и уж тем более фермеров с их покрытыми толем домишками из дерева или дранки; с их отчаянными попытками вырастить тенистые деревья на худой щелочной земле; с их широкими комбинезонами, сносившимися ботинками и женами, работавшими наравне с мужчинами. Все напоминало Филу о том, что наступали иные времена.