Теперь сделаем небольшое отступление и расскажем об одном странном обстоятельстве.
Согласно нашей гипотезе, катары были духовными наследниками христианских гностиков первых веков нашей эры через тайное религиозное учение, передаваемое от одного поколения к другому. Ученые сходятся в том, что гностики того периода с особым почтением относились к Марии Магдалине, которая играет хотя и эпизодическую, но очень важную роль в Новом Завете. Ее статус в текстах из Наг Хаммади повышен до первого апостола Христа и его ближайшего доверенного лица.[523] Тем более интересно узнать, что еще за сотни лет до крестового похода окрестности Безье славились особым культом Марии Магдалины, доходившим до ревностного преклонения.[524] Местное предание гласило, что она бежала сюда морским путем из Палестины в середине I века, высадилась в Марселе и стала первой евангелической проповедницей в тогдашней римской провинции Нарбоненсис.[525] Еще более странно, что 21 июля, когда папская армия разбила лагерь у стен Безье, наступил канун ежегодного праздника в честь Марии Магдалины, отмечавшегося 22 июля.[526] Однако самые странные события произошли в день праздника.
Безье вовсе не был исключительно катарским городом. Там проживало до нескольких тысяч «верующих», но католики, по всей видимости, составляли большинство. Мы знаем, что в день осады в городе находилось 222 perfecti, так как сохранился их список, подготовленный Рено де Монпейруа, католическим епископом Безье.[527] Епископ (чей предшественник был убит в 1205 году) вышел из городских ворот со своим списком вскоре после прибытия крестоносцев и несколько часов спустя вернулся из их лагеря с предложением. Если горожане выдадут 222 поименованных катарских «совершенных» для немедленного сожжения на костре, то сам город и все его жители получат пощаду.[528]
В сущности, это было великодушное предложение, но, к их чести, католические бюргеры из Безье отвергли его, утверждая, что они скорее «утонут в пучине морской, чем предадут своих сограждан».[529]
Все началось ранним утром 22 июля с незначительной стычки, в которой, по сути дела, не было никакой необходимости. Толпа рибо, расположившаяся на некотором расстоянии от главных сил армии крестоносцев, собралась на берегу реки Орб, протекавшей к югу от городских стен. В этом месте находился мост, ведущий к одним из городских ворот, и теперь один из рибо выбежал на него, выкрикивая угрозы и оскорбления в адрес защитников. Возмущенные его наглостью, некоторые из горожан открыли ворота и устремились к мосту, где схватили обидчика, убили его и бросили его тело в воду. Вероятно, они надеялись сразу же отступить под защиту городских стен, но, прежде чем они успели это сделать, большая группа обозников высыпала на мост и вступила в схватку с ними. В то же мгновение избранный «король» разбойников, очевидно решивший воспользоваться благоприятной возможностью, кинул клич к атаке.[530] Через несколько минут ревущая толпа, распаленная алчностью и жаждой крови, обрушилась на мост. Согласно автору Chanson de la Croisade, «их было более пятнадцати тысяч, все босиком, одетые лишь в штаны и рубахи и безоружные, если не считать всевозможных самодельных приспособлений».[531]
Топоры? Мясницкие ножи? Дубины? Голова идет кругом при мысли о примитивных и ржавых орудиях убийства, с которыми эти отбросы крестового похода бросились в атаку и оттеснили безрассудных горожан по склону к воротам. Никто точно не знает, что произошло потом, но теперь поднялся уже весь лагерь крестоносцев, и отряды наемников и регулярных войск вмешались в схватку. Скорее всего, рибо смогли захватить ворота, когда участники неудачной вылазки пытались проникнуть в город, и удержали их до тех пор, пока не прибыли подкрепления из главного лагеря крестоносцев. Как бы то ни было, результат был предрешен. Проделав брешь в собственной обороне, гордые защитники Безье обрекли себя на неминуемую гибель: «Ни крест, ни алтарь, ни распятие не могли спасти их. Беснующаяся толпа оборванцев убивала священников, женщин и детей. Сомневаюсь, что хотя бы одному человеку удалось выжить».[532]
Предводители крестового похода не попытались остановить резню или хотя бы положить ей какой-то предел. Напротив, перед тем как рыцари поскакали в город, не желая пропустить самое интересное, некоторые из них задали вопрос Арнольду — Амальрику о том, как они смогут отличить многочисленных городских католиков от еретиков, которых они пришли убивать. Аббат ответил знаменитым изречением на латыни: «Caedite eos. Novit enim Dominus qui sunt eius».
Что означает: «Убивайте всех, Бог узнает своих».[533] Хотя большую часть убийств совершали простые солдаты и наемники, сами рыцари устроили особенно жуткую кровавую баню в церкви Марии Магдалины. Здесь собралось множество испуганных катаров и католиков — старых и молодых, женщин и детей. Хронисты того времени оценивали их количество от одной тысячи до семи тысяч человек. Подобно беженцам из числа гностиков и язычников, пытавшимся найти убежище в александрийском Серапеуме 900 лет назад, они, возможно, надеялись, что Святая Земля спасет их. Как и в Александрии, этого не произошло. Рыцари ворвались внутрь и убили всех.[534]
К полудню, лишь через несколько часов после начала стычки на мосту, все городское население было истреблено. По оценкам литературных источников того времени, иногда допускавших преувеличение, современные ученые в целом сходятся на цифре от 15 до 20 тысяч человек, убитых в Безье.[535] Жиро (Гираут) Рикьер из Нарбонна, один из последних трубадуров Окситании, отразил масштаб трагедии в песне:
Безье пал. Все мертвы.
Священники, женщины, дети.
Никому не было пощады.
Они убивали и христиан.
Я выехал из города, не увидев и не услышав ни одного живого существа.
Они убили семь тысяч людей,
Семь тысяч душ, искавших убежища у Св. Магдалины.
Ступени алтаря были мокры от крови,
Эхо криков звучало в церкви.
Потом они казнили монахов,
Звонивших в колокола.
Они рубили им головы на серебряном кресте.[536]
Очевидно, симпатии Рикьера находились не на стороне крестоносцев, и он не был заинтересован в том, чтобы выставить их в благоприятном свете. Мы могли бы подумать, что эта сцена является выдумкой и антикатолической пропагандой, если бы не другие свидетельства о разграблении города, подкрепленные археологическими находками, которые также говорят об ужасной резне, устроенной в церкви Марии Магдалины.[537] Сами католики считали, что в убийстве множества еретиков в священном месте нет ничего постыдного. Цистерианский хронист Пьер из Во-де-Сернея провозгласил: «Справедливо и правильно, что эти бесстыдные псы были захвачены и истреблены в день праздника женщины [т. е. Марии Магдалины], которую они оскорбили и чью церковь они осквернили…»[538]
Аббат Сито и предводитель крестового похода, Арнольд — Амальрик, тоже был восхищен не только резней в церкви, но и общим итогом дня. В своем письме папе Иннокентию III виновник кровавого погрома с гордостью писал: «Почти 20 000 горожан были преданы мечу независимо от возраста или пола. Акт божественного возмездия был подобен чуду».[539]
До сих пор наша цель заключалась в исследовании тайной традиции, стоявшей за катаризмом. Эта сложная система гностической духовности пережила тысячу лет гонений на Западе, но теперь альбигойские крестовые походы были призваны навеки сокрушить ее. Мы не предлагаем подробного исторического анализа самих крестовых походов, поскольку существует несколько превосходных книг с описанием сражений и осады главных городов. Тем не менее лучшая возможность для изучения человеческого поведения всегда предоставляется в самых крайних, чрезвычайных и опасных ситуациях. Именно поэтому, как мы убедимся в следующей главе, крестовые походы дают уникальную возможность приблизиться к истине о сторонах конфликта.
Истина заключается в том, что жители Безье, которые никому не угрожали, ни на кого не нападали и просто следовали своим безобидным религиозным убеждениям, подверглись нападению адского воинства, отличавшегося редкой жестокостью и творившего чудовищные зверства. Зоэ Ольденбург предлагает нам поразмыслить об этом:
«Такие массовые убийства, как в Безье, являются чрезвычайной редкостью; мы вынуждены признать, что даже человеческая жестокость имеет свои пределы. Даже среди худших зверств, сохранившихся в анналах истории за долгие века, убийства такого рода являются исключением, которое в данном случае представлено главой одного из ведущих монастырских орденов католического христианства. Не следует недооценивать значение этого факта».[540]
Зверства не закончились со взятием Безье. Они продолжались почти до бесконечности, и каждое из них обладало своими демоническими особенностями. Но вскоре после Безье аббат Арнольд-Амальрик, по-видимому, удовлетворивший свои кровожадные аппетиты, отступил на второй план. Его преемником, который взялся за дело с величайшим рвением, был Симон де Монфор, описанный как человек, который «молился, принимал причастие и убивал с такой же легкостью, как дышал».