мужи добры и смыслены, и храбры». Именно их сажал в городах Владимир Святославич в 980 г.
Однако, по мере развития городской жизни, умножения городских центров, а также частой смены их владельческого статуса, удовлетворить потребности в посадниках только из старшего боярского окружения князей становилось, по-видимому, все труднее. Особенно тогда, когда князья переходили на новые столы или прибирали к своим рукам волости в соседних землях, а их «мужи» уже прочно осели на землю и не желали оставлять насиженных мест. Более мобильными были представители младшей дружины и не случайно в летописи все чаще упоминаются в качестве княжеских слуг и помощников так называемые «детские».
Особый интерес в этом отношении представляет свидетельство летописной статьи 1169 г. Ипатьевской летописи. Князь Владимир Мстиславич получил заманчивое предложение от галицких бояр относительно владимирского стола и объявил об этом своим ближайшим помощникам Рагуилу Добрыничю, Михалю и Завиду. Те не поддержали его и заявили следующее. «И рекоша ему дружина его: „О собѣ еси, княже, замыслилъ, а не ѣдемъ по тобѣ, мы того не вѣдали“». Тогда Владимир, «възрѣвъ на дѣцскы», заявил, что «си будуть мои бояре».[422]
Определенно, если бы затея Владимира увенчалась успехом, его детские заняли бы различные управленческие, в том числе и посаднические, должности на Волыни, так, как это имело место на северо-востоке Руси, когда на владимирском столе утверждались князья Ростиславичи, прибывшие из Южной Руси со своими детскими. Не исключено, что и Всеволод Юрьевич отправил в 1195 г. в южнорусские города Корсунь, Богуслав, Треполь и Канев на посадские должности представителей младшей княжеской дружины.
В заключение несколько слов о политическом статусе русских посадников. Из имеющихся свидетельств следует, что это были государственные чиновники, являвшиеся своеобразным продолжением княжеской власти на местах. Посажение их в той или иной волости должно было свидетельствовать о распространении на нее юрисдикции князей, получивших новое владение в дар или обретших его посредством захвата. Судя по тому, что летописи практически не сохранили имена посадников,[423] последние не принадлежали к числу ближайшего княжеского окружения, как воеводы или тысяцкие и, тем более, не были известными представителями городских общин.
По мнению С. В. Юшкова, посадники проявляли тенденцию превратить свою должность в наследственную и сделаться типичными феодалами, закабаляя подвластное им население и преобразуя дань в феодальную ренту.[424] На каком летописном материале историку удалось обнаружить такую тенденцию посадников, неизвестно. Даже если она у них и была, реализовать ее было практически невозможно. Особенно учитывая временный статус посадников, сменявшихся при каждой смене княжеской власти. Письменные источники не знают ни одного случая, когда бы розданные князьями городские волости посадникам превратились в их наследственные вотчины.
Посадники, как и другие представители княжеской администрации, получали от своих князей земельные наделы, которые, судя по летописным известиям, никогда не равнялись той волости, которой они временно управляли. За верную службу князю они жаловались селами «с людьми и з данью». И только об этом говорит летопись. Она не знает боярских городов, но зато содержит сообщения о боярских селах и имениях. Такие, в частности, имеются в статьях 1146 и 1150 гг. Ипатьевской летописи, 1177 г. Лаврентьевской. В статье 1209 г. Суздальской летописи, в рассказе о новгородском мятеже против посадника Дмитра, говорится о разграблении его сел. «И створиша Новгородци вече на посадника Дмитра и дворъ его и села пограбиша».[425]
Есть основания полагать, что села боярам передавались не просто во владение, но в собственность. Подтверждением этому может быть Рукописание волынского князя Владимира Васильковича, в котором указаны владения переданные им жене. Среди них значится и село Березовичи, купленное князем у некоего Давыдовича Фодорка. «А село есмь купилъ Березовичѣ у Рьевича у Давыдовича Фодорка, а далъ есмь на немь 50 гривенъ кунъ, 5 локотъ скорлата, да бронѣ дощатые».[426] В статье 1186 г. Лаврентьевской летописи говорится о разграблении имений бояр рязанского князя Всеволода Глебовича. «А что дружины Всеволожи, повязаша всѣхъ жену же его и з дѣтми, а свою ятровь ведоша в Рязань, и бояр его, и именье их розоимаша».[427]
Глава 7Вече
Вечу посвящено большое число исследований. О нем писали и спорили уже первые отечественные историографы. Привлекала эта тема и зарубежных историков, уделивших ей не только попутное, но и специальное внимание. Не исчез интерес к вечу и в наше время, о чем свидетельствуют новые публикации.
За время обращения к вечу в историографии определилось три основных взгляда на его социальную природу. Согласно первому — вече являлось народным собранием, отражавшим политический суверенитет городской общины, согласно второму — являлось органом феодального управления, согласно третьему — вообще не было политическим институтом, а только понятием. Разноречивые мнения высказаны также относительно хронологии этого явления, его компетенции, характера деятельности и др.
Наиболее яркими сторонниками народоправного содержания вечевых городских собраний были В. О. Ключевский, В. И. Сергеевич, М. Д. Довнар-Запольский, А. И. Линниченко и другие. В. О. Ключевский считал вече политической силой городской общины, имевшей решительный перевес над князем. В каждой области, согласно ему, стали друг против друга две соперничавшие власти — вече и князь. Вечевые постановления старших волостных городов имели обязательную силу для его пригородов, как приговоры верховной законодательной власти в области.[428]
М. Д. Довнар-Запольскому вече представлялось «всенародной сходкой в буквальном смысле этого слова». Всякий свободный житель данного города и даже земли имел право принимать в нем участие. Что касается компетенции веча избирать князей, то, согласно историку, в Древней Руси княжеские столы редко занимались вопреки народной воле. Определяя круг вопросов, подлежащих решению веча, он относил к их числу в первую очередь вопросы войны и мира. Что касается внутреннего управления, то вече хоть и имело на него сильное влияние, однако вмешивалось редко, представляя главную роль избранному им князю.
Полновластное народное собрание, согласно историку, существовало в старших городах на протяжении XI–XIII вв. Правда, несколько ниже он, по существу, поставил под сомнение это свое утверждение, сказав, что вече как соправитель князя, было только в Киеве и Новгороде, а в других княжествах оно низводилось до более или менее подчиненного по отношению к князю и его дружине положения.[429]
Согласно В. И. Сергеевичу, вечу принадлежала власть законодательная, правительственная и судебная, а его участниками были все свободные люди. Свою родословную древнерусское вече ведет от времен племенных народных собраний.[430]
А. И. Линниченко в специальной работе, посвященной вечу в Киевской земле, почти во всем следует за В. И. Сергеевичем. Согласно ему, вече — это орган народовластия с хозяйственной, административно-полицейской и политической функциями. Как и В. И. Сергеевич, полагал, что вече и князь — два одинаково существенных элемента древнерусского общественного быта, а право народа на выбор себе князя проходит через всю историю киевского веча. Развивая эту мысль, А. И. Линниченко утверждал, что в народе существовал совершенно ясный и правильный взгляд на назначение князя; это земский чиновник, избранный для исполнения тех обязанностей, которые считались специальностью княжеской семьи — военачальника и суда. Недовольный деятельностью своего князя, народ показывал ему путь от себя, т. е. изгонял его.[431]
Более сложным институтом виделось вече Д. Я. Самоквасову и Д. И. Иловайскому. В большой работе, явившейся, по существу, ответом-рецензией на книгу В. И. Сергеевича «Вече и князь», Д. Я. Самоквасов отвел вечу компетенцию не политическую, а только общественную, местного хозяйства, управления и полиции, значение экономической, хозяйственной и административной деятельности. Причем эти функции не были порождены самодеятельностью общины, но поручались ей верховным правительством и государством. Различая вече киевское и новгородское, он писал, что киевское княжество представляло собой чистую монархию, где народ являлся в политической сфере только в исключительных случаях, тогда как новгородское — было чистой демократией.[432]
Д. И. Иловайский считал, что на Руси было два веча — большое, собиравшееся во времена смут и безначалия, и малое, более постоянное, когда лучшие люди, т. е. городские старцы или домовладельцы, наиболее зажиточные и семейные, созывались на княжий двор для совещаний вместе с боярами и дружиной под председательством князя.[433]
Большинство историков XIX в. считали вече древней еще догосударственной институцией. Пожалуй лишь В. О. Ключевский не разделял такого убеждения, полагая, что появилось оно только во время упадка авторитета князей и усиления усобиц. Главной силой, на которую опиралось вече, согласно ему, были городские массы торговцев и ремесленников.[434]
Позже, аналогичную мысль высказал М. Н. Покровский. Древнерусские республики, писал он, начали аристократией происхождения, а окончили аристократией капитала, но в промежутке прошли стадию, которую можно назвать демократической. В Киеве она падает как раз на первую половину XII в. В этот период хозяином русских городов являлся действительно народ.