Некоторое (на мой взгляд, смягченное) представление об Амине как правителе дает фильм Кевина Макдональда «Последний король Шотландии». Для нас в нем интересны преимущественно идейные установки диктатора, весьма наглядные именно в силу примитивности персонажа. Амин с крайним презрением относился к правящему классу Уганды, которому вменял в вину даже не столько коррумпированность, сколько неспособность установить в стране дисциплину и порядок. К бывшей колониальной державе Амин относился со смесью восхищения и крайней враждебности. В какой-то момент он присвоил себе титул «Победитель Британской империи в Африке вообще и в Уганде в частности». Однако идеалом социальной организации для него всегда оставался тот институт, которому он был обязан абсолютно всем: британские вооруженные силы. Чтобы как-то примирить в сознании эти противоречивые установки, Амин додумался до фантастического образа Шотландии как «настоящей» Великобритании, лояльность которой он сохранил и в качестве лидера Уганды. Именно поэтому он любил называть себя последним королем Шотландии. Впрочем, надо отметить, что даже в числе официальных титулов Амина были весьма необычные: например, «повелитель всех зверей земли и всех рыб морских».
Разумеется, большинству африканских военных лидеров было далеко до подобной эксцентриады. Тем не менее многие из них разделяли представление о вооруженных силах как наиболее модернизированном институте, а значит, инструменте, лучше других пригодном для строительства современных национальных государств. Важным аспектом таких представлений было негативное отношение к существующему правящему классу, унаследованному из колониальных времен. В некоторых случаях, хотя далеко не всегда, это отношение сопровождалось стремлением к радикальным социальным реформам.
Роль армии как социального лифта, поднимавшего выходцев из низших слоев общества к вершинам политического влияния, а затем и власти стала во второй половине XX века характерной не только для Африки, но и для Азии и даже для некоторых латиноамериканских стран. В этом есть своя логика. Как любой бюрократический аппарат, армия должна создавать карьерные возможности, и лучше всего они обеспечиваются там, где можно, начав с самого низа, собственными усилиями и выслугой лет добиться продвижения по службе. Далеко не все выходцы из привилегированных землевладельческих и буржуазных элит готовы одолеть этот путь, а для бедняка он часто оказывается единственным. Конечно, есть доля истины в анекдотическом афоризме: «Почему сын майора не может стать генералом? Потому что у генералов есть собственные сыновья», – но армия, которая следует этому афоризму слишком буквально, обречена на деградацию.
2.3. Современные военные режимы: что, где, когда
Из изложенных выше соображений вытекает, что предпосылки к сравнительно массовому возникновению военных режимов появились только после Второй мировой войны. Поэтому в кратком обзоре географии военных режимов я сосредоточусь на послевоенном периоде. А чтобы такой обзор был предметным, естественно, необходимо выделить военные режимы из общего массива современных автократий. Главное теоретическое основание для различения политических режимов вполне прозрачно: это механизм приобретения и передачи власти. В демократиях власть приобретается и передается путем выборов. В авторитарных режимах, даже если они проводят выборы, правящие индивиды и группы их проиграть не могут. Власть приобретается и передается другими способами: силовыми методами, по наследству или по партийной линии. Так определяются военные и партийные режимы и монархии.
Применить этот несложный теоретический подход к реальным политическим режимам, которые мы наблюдаем, не так-то просто. Легче всего различить демократии и автократии, но и тут не обходится без проблем. Отчасти, правда, эти проблемы решены. В течение некоторого времени в начале 2000-х годов существовала, например, точка зрения, что авторитарные режимы, которые проводят выборы и допускают легальное существование партий, не находящихся у власти, должны быть отнесены к отдельной категории «гибридных режимов».
Многие из тех, кто использовал этот термин, в действительности рассматривали такие режимы как автократии. Но это было неточное словоупотребление. В естествознании гибрид органически сочетает в себе свойства двух видов, а не только обладает внешним сходством с обоими. Зебра, у которой закрашены темные полоски, не становится гибридом зебры и лошади, а остается зеброй. С политическими режимами дело обстоит, конечно, сложнее, и в некоторых странах эпизодически возникали конфигурации власти, которые специалистам по этим странам было трудно однозначно причислить к демократическим или авторитарным. Но в подавляющем большинстве случаев вполне достаточным оказывается критерий, согласно которому демократиям чужды политические условия, исключающие приход оппозиции к власти путем выборов. Ныне термин «гибридные режимы» продолжает употребляться в обоих выделенных выше значениях, хотя по большому счету его следует признать неточным в одном из значений (если гибридные режимы фактически являются авторитарными) и неправильным в другом (если они представляют собой органическую смесь демократии и авторитаризма).
С различением авторитарных режимов дело обстоит гораздо сложнее. Многие из них действительно органически сочетают характеристики основных типов автократии. Поэтому эмпирическая классификация авторитарных режимов, то есть ориентированная на выявление соответствия наблюдаемых явлений теоретически выделенным типам, – весьма сложная задача, к постановке которой политическая наука подошла совсем недавно. Разумеется, в этой книге я не могу претендовать на ее окончательное решение, ведь здесь моя цель – всего лишь выделить из массива автократий один тип, военные режимы. Но для этого нужно видеть общую картину. Такое видение можно почерпнуть из трудов других ученых. Я буду полагаться на одну из наиболее авторитетных наработок в этой области – базу данных «Автократические режимы (версия 1.2)», разработанную и опубликованную в 2012–2014 годах тремя учеными: Барбарой Геддес, Джозефом Райтом и Эрикой Франц. Сами они обозначили эту базу данных аббревиатурой ГРФ (по первым буквам собственных фамилий), и я буду придерживаться этого обозначения.
Основная задача ГРФ в том и состояла, чтобы развести авторитарные режимы по различным категориям. В базу данных внесены только режимы, существовавшие в 1945–2010 годах, хотя некоторые из них возникли ранее окончания Второй мировой войны. Для моего анализа эти рамки не составляют проблемы, поскольку до 1945 года количество военных режимов было, как ясно из предыдущего анализа, ограниченным, а их распространение после 2010 года вкратце освещено во введении. Многие подходы ГРФ идентичны представленным в предыдущих разделах этой главы. В частности, в классификацию не входят режимы несостоявшихся государств (которые авторы ГРФ относят к категории warlord – «полевые командиры»), а также режимы, которые были «переходными» (transitional) в том смысле, что военные, захватив власть, в скором времени передавали ее другим игрокам. По вполне очевидной причине в классификацию не внесены и режимы, существовавшие во временно оккупированных странах. Кроме того, в базу данных не включены малые страны с населением менее 1 миллиона. Во многих исследовательских контекстах это было бы прискорбным упущением, но не в данной книге, поскольку число военных режимов, существовавших после Второй мировой войны в малых странах, ничтожно.
База данных ГРФ является продуктом длительной и тщательной работы, проделанной коллективом ведущих ученых. Я не могу, да и не хочу претендовать на то, чтобы существенно улучшить этот продукт, результаты которого использовались во многих более поздних исследованиях авторитаризма. Собственно, мои цели более узкие: не классифицировать все авторитарные режимы, а разделить их на две категории – военные и невоенные. Однако такая постановка задачи все же потребовала внести в подход ГРФ некоторые модификации, на которых здесь следует остановиться.
Одна из проблем использования ГРФ в настоящем исследовании связана с тем, что многие режимы, которые на полных основаниях включены в базу данных, с трудом можно отнести к тому или иному классификационному кластеру. В ГРФ выделяются следующие категории режимов: 1) непрямые военные; 2) военные; 3) военно-персоналистские; 4) монархии; 5) олигархии; 6) персоналистские; 7) партийные; 8) партийно-военные; 9) партийно-персоналистские; 10) партийно-военно-персоналистские. Как видим, в качестве основных используются уже знакомые нам категории. Категория «олигархии» зарезервирована для очень немногочисленных случаев, когда власть узурпировалась узкими группами гражданских политиков (как правило, принадлежавших к богатейшим слоям общества), которые манипулировали политическим процессом благодаря колоссальной концентрации богатства в своих руках. Обычно это сопровождалось ограничениями избирательного права для беднейших категорий населения. При использовании данных ГРФ я провел границу между военными и невоенными режимами следующим образом: к первой группе я отнес все режимы, в определение которых так или иначе входит слово «военный» (то есть категории 1, 2, 3, 8 и 10 в классификации ГРФ), а ко второй – все остальные.
Нерешенной осталась проблема персоналистских режимов. Эмпирическая значимость этой категории неоспорима, но теоретический статус сомнителен, что объясняет, почему многие исследователи вообще не включают ее в свои классификации. Действительно, почти любой реальный политический режим, демократический или авторитарный, не исключает личной власти. Эта характеристика современной политики не только сохраняется, но и становится все более заметной с течением времени. Достаточно упомянуть такого лидера, как Дональд Трамп. Но, разумеется, особенно широко персонализм распространен среди авторитарных режимов. С этой точки зрения включение категории персоналистских режимов в общую классификацию позволяет охарактеризовать почти все режимы как смесь персоналистского типа с каким-то другим. Но такая классификация не особенно полезна.