ным правительствам. Это и создало лавинообразный эффект, наблюдавшийся в 1990–1996 годах. По этим причинам (а также по другим причинам международного характера, которые я вкратце упоминал во введении) общее число военных режимов резко сократилось, так что в 2010 году их было почти столько же, сколько и в 1960-м. И это с учетом того, что количество независимых стран за 50 лет значительно возросло.
Схема 1. Хронологическое распределение военных режимов, 1960–2010 годы
Хотя за последние полтора десятка лет общее число военных режимов несколько увеличилось, они остаются сравнительно редким явлением, наблюдающимся исключительно в странах «глобального Юга». Но это не значит, что у военных диктатур нет будущего. «Новый мировой беспорядок» привел к ослаблению международных механизмов предотвращения военных переворотов. Политику отдельных стран мира продолжают дестабилизировать непреодоленные последствия финансового кризиса 2007–2008 годов и пандемии COVID-19. А нестабильность влечет за собой политические исходы, выходящие за рамки рутины. К их числу как раз и относится установление военного режима.
Глава 3Как предотвращают военные перевороты
3.1. Либеральная модель гражданского контроля
Нам предстоит разобраться с базовой механикой военного режима, начав с события, которое обычно приводит к установлению такого режима: военного переворота. Но по большому счету первый вопрос, на который необходимо ответить, – почему военные воздерживаются от захвата власти, когда могут это сделать. В связи с этим уместно вспомнить исторический анекдот об американском гангстере Вилли Саттоне, у которого поинтересовались, почему он грабил банки. Он будто бы ответил: «Потому что там деньги». А обладание властью всегда сопряжено с выгодой. Правда, она и сама по себе способна доставить удовлетворение многим представителям нашего биологического вида, в генезисе которого решающую роль сыграла фаза стайного хищничества. Но не всем людям это свойственно, отчасти из-за постепенного изживания стайных инстинктов, а отчасти потому, что другой стороной совместной деятельности является добровольная дружеская кооперация (об этом можно прочитать у Петра Кропоткина). К тому же политическая власть – лишь один из видов доминирования; альтернативных способов извлекать из него удовольствие более чем достаточно. Поэтому прагматический аспект важнее.
Конечно, вышеупомянутый гангстер мог бы дополнить свой лаконичный ответ тем, что у него был кольт, с которым грабить банки сподручнее. Силовики, будучи представителями корпораций, которым ношение оружия и его использование не просто позволено, а вменено в обязанность, могут применить его для захвата власти, а у многих других общественных групп такой возможности нет. Но подобно тому, как грабежи банков в большинстве стран не слишком распространены, поскольку пресекаются властями, военные перевороты тоже происходят не очень часто. Многие общества разработали механизмы предотвращения вмешательства военных в политику. Эти механизмы описываются термином «гражданский контроль над армией». В самом широком смысле их можно охарактеризовать с помощью типологии, с теми или иными модификациями представленной в сочинениях большинства ведущих исследователей роли военных в политике (например, в исследованиях Эрика Нордлингера). Основных моделей три: традиционная, либеральная и «модель проникновения».
Традиционную модель здесь я затрону лишь вкратце, поскольку она уже была описана в этой книге. Она состоит в том, что военная корпорация вовсе не выделена из состава правящего класса или выделена слабо. Военным нет нужды захватывать власть, потому что они и так у власти. Процесс модернизации исключает эту модель просто за счет того, что делает неизбежным профессиональное обособление военных, их существование как группы, пусть и принадлежащей по-прежнему к правящему классу, но отстраненной от ведущей роли в принятии политических решений. Эти решения принимают политики.
Название «либеральная модель» не слишком точное. Оно отсылает к тому обстоятельству, что такая модель шире всего используется в либеральных демократиях. Однако и те авторитарные режимы, которые не принадлежат к числу монархических и партийных, но при этом сохраняют власть в руках гражданских политиков (например, электоральные авторитарные режимы), практикуют весьма близкий подход к гражданскому контролю над армией. В общем-то связь между демократичностью политического режима и ролью вооруженных сил не может быть прямой, потому что армия по своей природе не является демократическим институтом. По этому поводу процитирую Ричарда Кона: «Вооруженные силы являются одним из наименее демократических институтов в истории человечества. Военные обычаи и процедуры по своей природе противоречат индивидуальной свободе и гражданской свободе, высшим ценностям в демократических обществах. Военные авторитарны, в то время как демократическое общество основано на консенсусе или участии. Один из этих порядков иерархический, другой же, по сути, эгалитарный. Один настаивает на дисциплине и послушании, подчиняя личные потребности и желания группе и ее миссии или цели, другой же – индивидуалистический, стремящийся достичь наибольшего блага для наибольшего числа людей, поощряя следование индивидуальным потребностям и желаниям в экономической и личной жизни».
Неудивительно, что отцы-основатели одной из старейших и, безусловно, самой долгоживущей демократии в мире – США – относились к самой идее о создании постоянной армии с глубокими опасениями. С их точки зрения, постоянная армия (то есть не подлежащая роспуску в мирное время) служила бы источником постоянной угрозы для демократии. Но и отказаться от такой армии Соединенные Штаты не могли, потому что внешние угрозы воспринимались как не меньшее зло и противостоять им без постоянной армии было бы невозможно. Сейчас американские вооруженные силы относятся к числу сильнейших на планете.
В современном мире есть полтора десятка стран, в которых де-факто или де-юре отсутствуют вооруженные силы. Все они на данный момент являются демократиями. В основном это западноевропейские микрогосударства (например, Андорра и Лихтенштейн), крохотные островные страны Карибского и Тихоокеанского бассейнов. Причина проста: во всех этих случаях внешняя безопасность малых государств обеспечивается их договорными отношениями с мощными в военном смысле державами, с которыми они находятся в союзе. Защитить себя в случае внешней агрессии эти страны не смогли бы, так что отсутствие армии просто избавляет их от лишних расходов. Сложнее обстоит дело еще в нескольких странах, где армий официально нет, но есть небольшие постоянные вооруженные силы, которые официально предназначены для охраны границы, международных миротворческих миссий и т. д. В двух случаях, в Коста-Рике и Панаме, упразднение вооруженных сил стало прямым результатом стремления гражданских политиков предотвратить дальнейшие военные перевороты и гражданские войны.
Даже в таких случаях отсутствие регулярной армии отнюдь не исключает существования других силовых структур, действующих на постоянной основе. Конечно, ни одна страна не обходится без полиции. Помимо этого, во многих есть автономные спецслужбы, занимающиеся обеспечением государственной безопасности и блокированием террористических угроз. Особенно показателен случай Японии, где принятая в 1947 году в условиях американской оккупации конституция провозгласила отказ от создания вооруженных сил. Понятно, что целью этого конституционного положения было предотвращение политического влияния военных в стране с глубокими традициями милитаризма. Однако уже в 1952 году при активной поддержке тех же американцев Япония сформировала Национальные силы безопасности, которые два года спустя были преобразованы в Силы самообороны Японии. Первоначально Силы самообороны действовали в условиях довольно значительных ограничений, касающихся масштабов и видов их военной активности. С течением времени многие из этих ограничений были сняты. И хотя Япония по-прежнему не входит в число ведущих военных держав, Силы самообороны стали полноценной армией, региональное значение которой весьма велико.
Факт состоит в том, что современная большая страна не может обойтись без вооруженных сил. Отсюда необходимость наличия той или иной модели гражданского контроля над вооруженными силами, и в демократиях это либеральная модель. Основными механизмами этой модели являются, во-первых, комплекс мер, проводящих четкую черту между армией и политикой, и во-вторых, участие гражданских лиц в управлении вооруженными силами и надзоре за их деятельностью. Принцип неучастия военных в политике был зафиксирован в Конституции США уже на раннем этапе становления современной демократии. Ныне он является общепринятым. Армия не может привлекаться для решения внутриполитических задач. Иногда принцип исключения военных из политической жизни проводился с такой последовательностью (на мой взгляд, неоправданной), что военнослужащие лишались фундаментальных гражданских прав: например, права голоса. Такое случалось в некоторых латиноамериканских странах, но наиболее яркий исторический пример – Франция, где военные не голосовали до 1945 года.
Надо заметить, что оборотной стороной исключения военных из политики часто оказывается создание вооруженных формирований, которые по своему мандату призваны выполнять внутриполитические задачи. Ведь возможность политического насилия существует повсеместно, и поскольку оно может представлять угрозу для граждан, государство должно создавать механизм их защиты. В США основной, наиболее многочисленной структурой такого рода является Национальная гвардия. Она отделена от вооруженных сил по многим параметрам, и прежде всего в том отношении, что находится под управлением не федеральных, а региональных властей: губернаторов штатов и территорий (за исключением округа Колумбия, где командующий Национальной гвардией назначается президентом США и подчиняется ему).