Высший руководитель по должности является верховным главнокомандующим Вооруженных сил Ирана. В контексте данного анализа важно то, что он назначает руководство «параллельной армии», Корпуса стражей Исламской революции (КСИР), и полностью контролирует его действия. Как и СС в Германии, КСИР первоначально был призван выполнять внутриполитические задачи, преимущественно полицейского характера. В число этих задач входило предотвращение заговоров в вооруженных силах Ирана, унаследованных Исламской Республикой у монархического режима и, естественно, не пользовавшихся большим доверием новых правителей. Когда в 1980 году разразилась ирано-иракская война, регулярные войска показали себя не лучшим образом. Это подталкивало иранское руководство отправить на фронт силы КСИР.
Руководство Корпуса сначала встретило идею отправки на фронт без энтузиазма, но затем осознало, что новая роль, будь она выполнена успешно, открывала перед КСИР колоссальные возможности. Так оно и вышло. Из горнила войны КСИР вышел полноценной армией, которая ныне вполне сопоставима по боевым возможностям с регулярными вооруженными силами страны. Главы Корпуса пользуются колоссальным политическим влиянием и управляют крупнейшей иранской бизнес-империей. Выйти из-под контроля религиозных властей они, в отличие от вооруженных сил, никогда не захотят даже в отдаленной перспективе, потому что само существование КСИР выглядит оправданным только в институциональном контексте исламской республики. Это делает Корпус важнейшей опорой режима. Понятно, однако, что если две параллельные иранские армии когда-нибудь вступят в вооруженный конфликт между собой, то в стране начнется катастрофическая гражданская война. Так произошло в Судане, в котором с 2023 года идет война между вооруженными силами страны и силами быстрого реагирования, которые были созданы как парамилитарная структура, призванная защищать персоналистскую диктатуру Омара аль-Башира, но после его свержения превратившаяся в самостоятельную и мощную военно-политическую армию.
Еще одно условие эффективности либеральной модели – постоянное осознание военными того, что власть принадлежит ее нынешним обладателям по праву и любая попытка ее захватить будет отвергнута обществом. Если они видят, что гражданские политики фактически узурпируют власть (например, путем проведения нечестных выборов) и используют ее в интересах личного обогащения, в то время как жизнь основной массы граждан ухудшается с каждым днем, то либеральная модель гражданского контроля оказывается ненадежной. По меньшей мере такие ситуации дают военным хороший повод вмешаться в политику.
При этом их негодование может носить вполне искренний характер и разделяться населением, которое нередко встречает военные перевороты митингами поддержки, в буквальном смысле цветами, как это недавно было в Нигере. И речь идет отнюдь не только о тех случаях, когда военные обещают народу восстановление гражданских свобод и политических прав. Скажем, Иди Амин в Уганде, вошедший в историю как один из самых жестоких диктаторов, с самого начала делал упор на то, что он железной рукой покончит с произволом и безответственностью политиков. Немногие люди способны осознать, что, выполнив первоочередные задачи по искоренению скверны в верхах, диктаторы могут приняться за другие слои населения. Поэтому в первые годы своего правления Амин пользовался поддержкой и даже любовью значительной части жителей страны.
3.3. «Модель проникновения»
В условиях современного авторитаризма возможна и альтернативная модель гражданского контроля. В политической науке за этой моделью закрепился предложенный Эриком Нордлингером термин «модель проникновения», и я буду использовать такое ее название за отсутствием лучшего. Термин означает, что политический персонал, то есть служащие, выполняющие преимущественно функции политического, а не военного управления, занимает важные позиции на всех этажах военной иерархии. При этом военнослужащие подвергаются идейной обработке посредством того, что можно назвать политическим просвещением, а то и индоктринацией. Ключевым элементом этой модели является правящая партия и ее массовые организации. Именно партия, собственно, и «проникает» в вооруженные силы, ставя их в подчиненное положение по отношению к гражданским властям.
Вообще-то даже в рамках традиционной модели поддержанию морального духа войск путем их идейной обработки уделялось значительное внимание. В европейской истории эту функцию часто выполняли священники. Иногда задачи идейного воспитания рядовых военнослужащих возлагались и на офицеров. Так было, например, в царской России. Характер этих занятий, известных как «словесность», сатирически отражен в произведении Всеволода Гаршина «Денщик и офицер» на примере обучения денщика Никиты:
– Знамя есть, которое хорю… хоруг… – лепечет он, стараясь как можно более вытянуть в струнку свое неуклюжее тело, подняв подбородок кверху и моргая лишенными ресниц веками.
– Дурак! – кричит чахоточный унтер-офицер, обучающий словесности. – Что вы, аспиды, со мной делаете?.. Долго ли мне с вами мучиться, идолы вы, мужичье сиволапое? Тьфу! Который раз тебе повторять надо? Ну, говори за мной: знамя есть священная хоругвь…
Никита не может повторить даже этих четырех слов. Грозный вид унтер-офицера и его крик действуют на него ошеломляющим образом; в ушах у него звенит; в глазах прыгают знамена и искры; он не слышит мудреного определения знамени; его губы не двигаются. Он стоит и молчит.
На самом деле унтер-офицер просто пытался заставить Никиту запомнить формулировку из «памятки для нижних чинов» военного министерства империи от 1835 года, где в характерном для времен Николая I стиле сказано: «Знамя есть священная хоругвь, под которой соединяются верные своему долгу воины». Пользы от такой идейной обработки было мало, потому что нижние чины, которые, по замыслу составителей памятки, должны были воспринять ее идеи, просто изъяснялись на другом языке. Неудивительно, что «словесность» служила объектом постоянных издевок оппозиционной публицистики времен царизма.
Отмечу, что идея о необходимости политического просвещения военнослужащих не вполне чужда и либеральной модели, но по общей логике этой модели партийной политике не место в войсках. Поэтому индоктринация может быть направлена лишь на насаждение ценностей и идей, по поводу которых в обществе имеется широкий консенсус. Скажем, в американской армии во время Второй мировой войны большое внимание уделялось критике нацизма как идеологии. В 1950-х годах фокус сместился в сторону антикоммунизма. Как отмечается в подготовленной в 1979 году аналитической записке Стивена Весбрука, основной упор делался на критику советской модели общественного устройства и внешней политики СССР. По оценке того же автора, эффективность этой работы оказалась низкой, и уже в первой половине 1960-х годов она была в основном свернута. Весбрук констатировал, что к концу 1970-х годов в американской армии уже не велось никакой систематической политико-воспитательной работы. Как отмечают современные наблюдатели, позднее она возобновилась, но упор теперь делается на воспитание толерантности по отношению к служащим в армии женщинам, а также представителям этнических и иных меньшинств.
Примерно такая же картина наблюдается и в большинстве других демократий. В качестве исключения можно привести пример Израиля, где воспитанию военных в духе сионизма всегда придавалось (и ныне придается) большое значение. Израильская армия традиционно рассматривается в стране как горнило, в котором формируется гражданский дух нации, а сионизм составляет важнейшую основу современной еврейской государственности. Но если в армию, следуя требованиям многих израильских партий, начнут призывать ультраортодоксальных евреев, среди которых распространено крайне враждебное отношение к идеологии сионизма, то консенсуса по поводу этого направления политико-воспитательной работы уже не будет. Возможно, тогда потребуется изменение подхода к ней со стороны израильских военных.
Впрочем, политико-воспитательная работа в войсках – важный, но не центральный элемент «модели проникновения». Ее базовая составляющая – присутствие партии и ее массовых организаций в воинских частях, что в наиболее полном виде реализуется в виде института политических комиссаров. Понятно, что «проникновение» такого рода возможно лишь при партийных режимах. Приоритет тут принадлежит России. Правда, комиссары иногда появлялись в войсках европейских стран и раньше. Так называли, например, лиц, которые по поручению нанимателя следили за лояльностью наемных войск в Италии XVI века (главным образом на предмет того, чтобы их не перекупили). Россия позаимствовала идею из опыта Великой французской революции. Политические представители в войсках – комиссары при военачальниках – стали появляться после свержения самодержавия в связи с недоверием новой власти к офицерскому корпусу царской армии. Одним из комиссаров Временного правительства был Борис Савинков, видный деятель правого крыла партии социалистов-революционеров, в недавнем прошлом террорист.
В современном виде институт комиссаров получил развитие в России уже после захвата власти большевиками. По легко объяснимым причинам недоверие нового руководства страны к офицерам старой формации было гораздо сильнее, чем у Временного правительства. Но и обойтись без привлечения на свою сторону квалифицированных военных кадров в условиях гражданской войны и интервенции большевики не могли, да и сами офицеры шли на службу в Красную армию довольно охотно. По разным оценкам, которые современные историки дают на основе архивных материалов, к Красной армии присоединились 20–40 % офицерского корпуса, унаследованного у царской России. Лишь немногие из офицеров приняли сторону большевиков по идейным соображениям. В основном они просто продолжили профессиональную военную карьеру. Для самих большевиков создание надежного механизма контроля над армией стало особенно насущной задачей.