Глубокая интеграция партии и вооруженных сил прослеживается в Китае на всех уровнях партийной организации. В официальных документах НОАК фигурирует как вооруженное крыло КПК. Как сказано в опубликованном в 2016 году документе ЦВК, армия должна «придерживаться правильного политического курса». И далее: «Необходимо консолидировать и совершенствовать основные принципы и систему партийной деятельности, абсолютное руководство партии вооруженными силами, поддерживать природу и цели народной армии, продвигать вперед нашу армию, славные традиции и отличный стиль работы, всесторонне осуществить руководство Центральной военной комиссии и ее ответственность и обеспечить, чтобы высшее руководство и командование были сосредоточены в руках ЦК КПК и ЦВК».
В отличие от СССР, в Китае сохранилась система политических комиссаров в войсках. Они есть в каждом крупном подразделении НОАК от полка и выше. Статус политического комиссара позволяет ему отдавать приказы совместно с командиром подразделения. На уровне батальона и роты аналогичные роли выполняют политруки. Политико-воспитательная работа является важнейшим аспектом военной подготовки как офицерского корпуса, где она осуществляется в военных академиях, так и рядового состава. По некоторым оценкам, 20–40 % времени, отведенного на подготовку рядовых военнослужащих, тратится на политические занятия.
В Китае партия пронизывает армейское руководство на всех уровнях, но верно и обратное: военные составляют важную часть китайского политического истеблишмента. Более 9 % членов высшего представительного органа власти страны – Всекитайского собрания народных представителей – военнослужащие и сотрудники иных силовых структур. Служба в китайской армии престижна, поскольку для крестьян, по-прежнему составляющих значительную часть населения страны, армия играет роль социального лифта. И хотя формально НОАК комплектуется по призывному принципу, фактически попасть на военную службу довольно трудно, а избежать ее несложно. К примеру, основанием для освобождения от службы может служить заявление призывника, что он храпит по ночам.
«Модель проникновения» настолько тесно привязана к одному типу режима – партийному, – что иногда ее называют «партийно-военной моделью». Но ее практиковали далеко не все партийные режимы. Попытки позаимствовать советский и китайский опыт предпринимались в некоторых африканских странах, так или иначе экспериментировавших с социалистическими идеями и однопартийными системами. Однако результата добились немногие. Скажем, во франкоязычной Африке политизация затронула только те страны, правители которых имитировали коммунистические режимы, но даже там она носила ограниченный и поверхностный характер.
Политизированными были армии, выросшие из освободительных движений, которые вели вооруженную борьбу против португальских колонизаторов, а затем оказались у власти в независимых государствах, первоначально смоделированных по коммунистическому образцу: в Гвинее-Бисау, Анголе и Мозамбике. В двух последних странах элементы «модели проникновения» сохраняются по сей день, поскольку правящие партии бессменно остаются у власти после перехода к многопартийным системам.
Сходная картина наблюдается в Зимбабве, где армия, созданная в 1980 году путем объединения вооруженных формирований Южной Родезии и африканских освободительных движений, в дальнейшем не только попала под полный политический контроль правящей партии ЗАНУ–Патриотический фронт, но и начала играть важную роль во внутрипартийных процессах. Глубоко политизированной остается армия Эритреи, выросшая из вооруженных формирований, которые вели борьбу за независимость этой страны от Эфиопии. Дело в том, что Эритрея де-факто функционирует как коммунистический режим, который вынужден маскировать идейные ориентации своего руководства, чтобы не лишиться благорасположения спонсоров, консервативных монархий Аравийского полуострова.
Из бывших британских колоний дальше всех по пути политизации вооруженных сил зашла Танзания, где все военнослужащие уже вскоре после завоевания страной независимости состояли в правящей партии, а рекрутированием на армейскую службу занимались партийные молодежные организации. Впрочем, процесс настолько затянулся, что руководящая роль Революционной партии Танзании в вооруженных силах была законодательно закреплена только в 1987 году, а менее чем через четыре года ее отменили из-за формального перехода страны к многопартийной системе. Обычно африканские армии, выросшие из колониального прошлого, активно сопротивлялись любым попыткам подчинить себя партийному контролю. Поэтому некоторые из африканских однопартийных режимов, которые были учреждены сразу после завоевания независимости, но не захотели или не смогли освоить «модель проникновения», оказались легкими мишенями для военных переворотов. Об этом свидетельствует опыт целого ряда стран: Верхней Вольты (ныне Буркина-Фасо), Ганы, Мали и прочих.
Демонтаж «модели проникновения» с заменой на либеральную сравнительно легко и безболезненно прошел в восточноевропейских странах. Это еще раз подчеркивает ту очевидную до тавтологии мысль, что без партийного режима «модель проникновения» невозможна. Но при наличии такого режима она дает практически абсолютную гарантию против военного переворота и обеспечивает вполне гармоничные, почти симбиотические отношения между партией и вооруженными силами.
На это можно возразить, ссылаясь на чистки, которым подверглись вооруженные силы СССР во второй половине 1930-х годов, а также на сходные процессы в КНР. В СССР наиболее заметным эпизодом этих трагических событий стало дело «антисоветской троцкистской военной организации», в рамках которого группа высших военачальников во главе с маршалом Михаилом Тухачевским была обвинена в организации военного заговора с целью захвата власти. В Китае военные подвергались спорадическим репрессиям с 1950-х по 1970-е годы, причем в 1971 году министр обороны Китая Линь Бяо был прямо обвинен в подготовке военного переворота. Тухачевский и другие военачальники были признаны виновными и расстреляны, а Линь Бяо погиб в таинственной авиакатастрофе над территорией Монголии, после чего его сторонники были удалены и из партийного, и из военного руководства. Многие из них подверглись репрессиям, продолжавшимся до 1980 года.
Последствия чисток были печальными как в СССР, так и в Китае. Широко признано, что обескровливание командного состава армии стало одним из факторов, приведших СССР к неудаче в так называемой зимней войне против Финляндии, а затем поставивших страну на грань поражения после нападения нацистской Германии. Что касается Китая, то упадок боевых возможностей НОАК в 1970-х годах был убедительно проиллюстрирован катастрофическим провалом китайского вторжения во Вьетнам в конце десятилетия. Справедливость обвинений против Тухачевского отвергается подавляющим большинством историков, в основном считающих «заговор Тухачевского» плодом параноидальной фантазии Иосифа Сталина, да и в деле Линь Бяо по сей день остается много неясного.
Однако не свидетельствуют ли эти события о том, что хотя бы в теории «модель проникновения» может дать сбой и угрожать партийной власти или, во всяком случае, что отношения между партией и военными и при этой модели могут быть далеко не безоблачными? Нет, не свидетельствуют. Обе страны – СССР во второй половине 1930-х годов и Китай в начале 1970-х – достигли уровня политического персонализма, который подрывает основы партийных режимов. В обоих случаях ударам по вооруженным силам предшествовало то, что в СССР называли «обострением классовой борьбы по мере построения социализма», а в Китае – «огнем по штабам». ВКП(б) понесла колоссальный ущерб в результате репрессий, развязанных Сталиным. КПК на какое-то время фактически утратила власть, будучи полностью разгромленной в ходе так называемой великой пролетарской культурной революции. Поэтому кризис «модели проникновения» был вполне логичным следствием кризиса самих режимов, в которые она органически вписывалась. Если же партийный режим функционирует в пределах нормы, не превращаясь в персоналистскую диктатуру, то «модель проникновения» остается надежной частью его механизма.
Важно учитывать, что вышесказанное относится не только к ситуациям персоналистской деградации партийных режимов, но и к любым другим, когда контроль партии над государственными институтами ослабевает. Военные перевороты не входят в число первоочередных угроз для правящих кругов в странах, практикующих «модель проникновения», но если другие внутриполитические угрозы материализуются, то расчет на армию как на последний и решающий ресурс, остающийся в распоряжении режима, оказывается неоправданным. В конце 1980-х годов в мире насчитывалось не менее полутора десятков коммунистических партийных режимов, а сейчас их по большому счету не более пяти. Кризисное развитие этих режимов, как правило, не сопровождалось сколько-нибудь длительным и эффективным использованием вооруженных сил для подавления оппозиции. Единственное исключение – события на площади Тяньаньмэнь в 1989 году, когда антиправительственные выступления были подавлены Народно-освободительной армией Китая. Конечно, решающее значение для выживания партийного режима сыграло то, что в критический момент во главе КПК консолидировались силы, готовые бороться за власть.
Глава 4Военный переворот и правящая коалиция военного режима
4.1. Военные перевороты в сравнительной перспективе
В этой главе речь пойдет о военном перевороте как событии и социальной технологии. Перевороты называют также путчами и мятежами. Это почти синонимы. Разница лишь в том, что под переворотом обычно подразумевается успешная попытка захватить власть, а два других слова можно отнести как к успешным попыткам, так и к провальным. В соответствии с известной поэтической фразой Самуила Маршака «мятеж не может кончиться удачей, в противном случае его зовут иначе», успешные перевороты часто описывают с помощью более высоких понятий: например, «революция». Надо отметить, что у старинного английского поэта Джона Харрингтона, стихи которого вольно перевел Маршак, речь идет не о «мятеже», а об «измене» (